Искусство наступать на швабру - Абаринова-Кожухова Елизавета. Страница 68

— Иван Петрович, господин Грымзин просит вас к зайти к нему, — нарушил Егор уединение кока.

— A что ему нужно? — повернулся к Егору Иван Петрович.

— Что-то насчет завтрашнего обеда.

— A, ну ясно. Егор, помоги мне подняться.

— Вперрред! На барррикады! — с энтузиазмом закаркал Гриша.

Когда Серебряков доплелся до каюты Грымзина, там, кроме владельца яхты, никого уже не было. Но на столе в открытом виде лежала карта — та самая, которую Егор отвез генералу Курскому, Вероника похитила у генерала, а Грымзин — у Вероники.

— Слушаю, хозяин, — учтиво поклонившись, произнес кок.

— A, Иван Петрович! — приветливо обернулся Грымзин. — Я давно хотел вам сказать, что ваша стряпня мне очень нравится.

— Рад служить! — ответил Иван Петрович.

— Ясно, что рады. Ведь я вам плачу жалованье, и немалое. В общем, я хотел бы вам дать некоторые заказы на завтрашний обед. На первое…

Тут в каюту заглянул Егор:

— Евгений Максимыч, вас просит адмирал. Какое-то важное дело.

— Подождите здесь, я сейчас буду, — сказал Грымзин и вышел из каюты. Когда он минут через десять вернулся, кок все так же стоял, опираясь на костыль, но карты на столе уже не было.

— Так что же на первое? — спросил Серебряков.

— A, ну приготовьте что-нибудь съедобное, я всецело полагаюсь на ваш вкус, — рассеяно ответил банкир.

— Слушаюсь! — Настолько быстро, насколько позволял костыль, кок покинул каюту.

Вечером Гераклов вновь отправился в радиорубку.

— Ну, что сегодня будем слушать — «Икс-игрек-зет» или Госрадио? — спросил Oтрадин, собираясь включить приемник.

— Не надо, — остановил его Гераклов и на одном дыхании выпалил: — Полкведим невинс нерокста!

Радист вздрогнул и уставился на Гераклова.

— Вы… вы?! — наконец выговорил он.

— Да, я, — спокойно ответил Гераклов. — A что, разве я не похож на красно-коричневого подпольщика?

— Откровенно говоря, не похож, — чистосердечно ответил Андрей Владиславович.

— Я опытный конспиратор, — объяснил Гераклов. — В общем, передайте товарищам в центр вот это. — Политик протянул радисту листок бумаги и покинул рубку.

Oтрадин развернул записку — она была совсем короткой: «Все идет как задумано. Ждите новых сообщений».

Едва Андрюша включил передающее устройство и настроился на миллиметровые волны, как в дверь постучали.

— Входите! — крикнул радист. В помещение вошел штурман Лукич.

— Пулкведим невиенс неракста! — чеканно произнес штурман, поглаживая свою знаменитую бороду.

— И вы… и вы… тоже?.. — пролепетал радист.

— Так точно! — кратко ответил Лукич, вручил Отрадину ученическую тетрадку и, круто повернувшись на каблуках, покинул радиорубку.

Тетрадка была чуть ли не вся исписана мелким почерком и содержала подробный отчет, временами переходящий в донос, обо всем, что происходило на судне. Лирические отступления на тему теории и практики государственных переворотов явно не столько предназначались для очередного радиопослания, сколько претендовали на место в будущем Полном собрании сочинений.

Oтрадин вздохнул и принялся передавать в эфир оба послания. Этот процесс затянулся далеко за полночь, что и не удивительно — за просто так никто миллион обещать не станет.

A мотористка Степановна, надевшая лучшее из своих платьев, напрасно ждала возлюбленного на палубе под капитанским мостиком.

Постепенно мысли об Отрадине плавно перетекли в воспоминания о прошлом — и совсем недавнем, и более далеком. И Степановна сама не заметила, как заснула. И приснились ей удивительные события, происходившие с ней то ли в реальности, то ли в мечтах, несколько лет тому назад.

СОН СТЕПАНОВНЫ

Удивительная история, приснившаяся Степановне, началась в 1990 году — в довольно сложный и запутанный момент новейшей истории, когда на авансцену политической жизни общесоюзного пространства в целом и Кислоярского района в частности, выдвинулось такое вооруженное формирование, как OМOН — отряд милиции особого назначения. Использование ОМОНа в своих целях политическими организациями, активно выступавшими против регионального суверенитета (о независимой Кислоярской Республике речь в то время даже и не шла) стало причиной весьма противоречивого к нему отношения в различных слоях общества — одни жители бойцов ОМОНа проклинали, а другие превозносили, видя в них единственных защитников от «кровожадных демократов» и «лиц сибирской национальности», или «желтых», как их называли в народе. Этих «желтых» в Кислоярске проживало человек двадцать, и они самым нахальным образом хотели иметь свою национальную школу и исповедовать религию предков в лице собственного шамана. Больше, собственно, никаких неудобств они местным жителям не создавали, но и этого было достаточно, чтобы некоторые кислоярцы их, мягко говоря, недолюбливали.

К «некоторым» принадлежала и скромная женщина Степановна — усердная читательница газеты «Правда» и постоянная участница митингов Интернационального фронта трудящихся Кислоярска. Надо сказать, что в то время значительная часть общества переживала период всеобщей влюбленности (медовый месяц): многие «интер-тетеньки» были неравнодушны к товарищу Разбойникову, занимавшему в то время крупный партийный пост, а женщины интеллектуального склада ума — к предводителю демократов либерального толка Кириллу Аркадьевичу Яйцыну. И все из числа первых — независимо от возраста и пола — были влюблены в пламенные стихи пролетарского поэта Феликса Алина, публиковавшиеся в красной прессе и регулярно звучавшие на митингах.

A вот избранником сердца Степановны стал боец ОМОНа по имени Мстислав. Началось это после того, как в Кислоярск прибыла съемочная группа «600 секунд» и сняла сюжет об ОМОНе и, в частности, о Мстиславе. По мотивам этого нашумевшего сюжета поэт Феликс Алин даже сочинил бессмертные строчки:

И если любовь товарищей Степановны к товарищу Разбойникову и к стихам товарища Алина носила преимущественно платонический характер, то сама Степановна — простая советская женщина, за долгие годы тяжелого труда обделенная высокой и светлой любовью — воспылала к Мстиславу плотской страстью, поздней и безнадежной, и оттого еще более пылкой. Однако мечта Степановны оказалось неосуществимой — и даже не из-за солидной разницы в возрасте, а потому что Мстислав, как объяснили Степановне его товарищи по отряду, был абсолютно равнодушен к женщинам. Нет, Мстислав отнюдь не являлся гомосексуалистом — он был зоофилом и истинное удовлетворение получал лишь при любовном контакте с животными, предпочитая собак.

Узнав такое о предмете своей любви, Степановна не охладела к Мстиславу, напротив — ее страсть еще более усилилась. Встречая на улице собаку, она завидовала ей, что та, в отличие от нее, имеет шанс быть вместе с Мстиславом. Часто в мечтах Степановна представляла себя собакой в объятиях Мстислава, такие же сцены виделись ей и во сне. И вот однажды утром, проснувшись после одного из таких сладостных снов, Степановна со смешанным чувством ужаса и радости увидела, что превратилась в огромную черную собаку породы водолаз. Одевшись так, чтобы ее новое обличье не было заметно, и закутав лицо платком, Степановна вышла из дома…

Как раз в эти дни (начало января 1991 года) отряд доблестных омоновцев по заданию Разбойникова совершил захват Кислоярского Дома печати, после чего редакции большинства газет в знак протеста покинули здание. В огромной трехэтажной коробке остались лишь удобные властям издания — «Красная Панорама», «Блудни» и «Советская юность» (будущая «Кислоярские вести — сегодня»). Именно тогда товарищ Разбойников произнес свою историческую фразу, адресованную господину Яйцыну и в его лице — всем сторонникам демократии: «Всем вам, суки, висеть на одном суку!». Чтобы подчеркнуть свой успех, омоновцы водрузили на крыше Дома печати красное знамя и постоянно несли возле него почетный караул — дабы кому-нибудь не пришло в голову надругаться над священным символом. Одним из регулярно дежуривших у знамени был Мстислав, и как раз накануне своего удивительного превращения Степановна видела его по местному телевидению стоящим на загаженной голубями крыше Дома Печати.