Новые сказки Шехерезады (СИ) - Шипунский Всеволод. Страница 9

- О, сестрица, - сказала Дуньязада, когда падишах удовлетворил свою мужскую нужду и возлёг, расслабленный, на подушках. - Продолжи свой рассказ – он такой чудный, замечательный!

- С любовью и удовольствием, - отвечала та. – Если позволит наш повелитель.

- О да! – отвечал умиротворённый падишах. – Начинай.

- Дошло до меня, о счастливый царь, что колдун сказал Алладину, что они вскоре отправятся в путешествие, и что полетят они по воздуху, и удалился, а Алладин остался озадаченным и не знал, что и думать. К тому же он совсем не хотел разлучаться со своей новой рабыней, которую полюбил всем сердцем. А колдун тоже зажёгся к ней мрачной страстью, которой давно уже в свои годы не испытывал, и потребовал прислать её к себе…

Вот что было с Алладином. А вот что случилось с его матерью.

Зульфия, покинув дом, была тверда в своём намерении достигнуть светозарной Медины во что бы то ни стало. Она вышла за окраину города и перед нею раскинулись безводные пески, барханы да колючки саксаула на много дней пути. Повернулась она так, чтобы солнце светило ей в спину, ибо Медина, как ей рассказывали, лежала далеко на закате, и двинулась в путь.

До полудня шла она, пока тень её на песке не съёжилась до самых ступней, и сделала при этом только три глотка воды. Потом повернула она так, чтобы солнце было слева от неё, ибо так учил её один караванщик, и снова двинулась в путь, увязая в песке и изнемогая от палящего зноя. И чем длиннее становились тени, тем более поворачивала она к солнцу, и на закате, когда остывшее солнце стало красным, шла уже прямо на него, не зная, где и как она заночует.

И вот уже солнце опустилось за край земли, стало темно, на ночном небе показались звёзды, и шакалы вышли на поиски добычи. Зульфия поняла, что ночевать ей придётся в голой пустыне, и рухнула на ещё горячий песок без сил.

Отдохнув немного и напившись тёплой воды из бурдюка, она вдруг заметила вдали небольшой огонёк: видимо, какой-то путник развёл костёр из саксаульих веток, чтоб приготовить себе еды. Ей страшно захотелось поесть и погреться у огня, пусть даже развёл его сам демон ада - ифрит.

Зульфия закрыла лицо, чтобы походить на путника-мужчину, и пошла на огонь. Подойдя так, чтобы оставаться незамеченной, она увидела, что у костра под деревом сидит одинокий старик-дервиш с длинной белой бородой, помешивая в котелке похлёбку, вкусный запах которой чуть не свёл её с ума.

- Подойди ближе, о путник! – произнёс дервиш в темноту. – Я давно ожидаю тебя… Вот и еда уже готова!

- Да продлятся твои годы, уважаемый! Да пребудет с тобой мудрость веков! – говорила удивлённая Зульфия, подходя и стараясь, чтобы голос её звучал по-мужски. – Но скажи, как ты мог ожидать меня? Я иду один, поклоняться святым могилам светозарной Медины, и про то никто не знает…

- Не удивляйся этому, путник. Мне многое стало открыто… И открывается всё больше, с тех пор, как я дал обет Белого Дервиша, который требует сорокалетнего воздержания, и поклялся в этом на священном Коране, – говорил старик, подавая Зульфие дымящуюся глиняную пиалу и кусок лепёшки. – Попробуй моей похлёбки, путник, и признайся, что ты никогда не ел ничего вкуснее!

Похлёбка из вяленого мяса была чудо как хороша, и голодная Зульфия накинулась на неё. При этом ей пришлось приоткрыть закрытое до самых глаз лицо, и от дервиша не ускользнуло, что гость его безбородый.

- Сорок лет не знал я женщин, о путник! Я бродил по пустыням, по большим городам и малым селениям, проповедуя смирение воле Аллаха, посыпал главу пеплом и довольствовался самой малостью, которой не пожалеют для меня люди…

Не смотря на мой убогий вид, меня иногда всё же соблазняли женщины! Однажды на базаре в Бухаре (был я тогда ещё чернобородым) ко мне пристала одна молодая цыганка… Она размахивала подолом своего красного платья, танцевала передо мной и кричала мне в лицо: «Полюби меня, дервиш! Я сгораю от страсти!» Но я устоял, хотя был на волос от падения!

В Дамаске одна богатая хозяйка заманивала меня в свой дом, обещая райскую жизнь – я бежал от неё!.. Потом я уже жалел об этом…

Но прошли ещё годы, праведность свою я не нарушил, и вот… срок обета подходит к концу. Он истекает в эту полночь, о путник! На меня снизойдёт сила и могущество, и мне откроют объятья все женщины мира!

- Все женщины мира? – удивлялась Зульфия, с аппетитом поглощая похлёбку. – Неужели все?

- Не сомневайся в этом, путник! Все! – сверкнул глазами дервиш, устремляя на неё горящий взор. – И первой из них будешь ты, о женщина!

Зульфия, подносившая пиалу к губам, так и застыла.

- Я знал, кто подойдёт этой ночью к моему костру! – торжествовал дервиш. – И не ошибся! Сегодня после полуночи ты воздашь мне сторицей за все сорок лет моих мучений!

- О благороднейший из дервишей, – со слезами заговорила наконец Зульфия дрожащим голосом, – неужели ты обидишь одинокую бедную женщину, направляющую стопы свои к святым местам, вместо того, чтобы помочь ей? Разве подобает это святым дервишам? Смотри, великий Аллах, который наградил тебя проницательной силой и могуществом, может и лишит тебя их!

Дервиша смутили её слова и он призадумался…

- Нет, ты неверно поняла мои слова, женщина, – наконец сказал он. – Я, конечно, помогу тебе, и открою опасности на твоём пути, и расскажу, как дОлжно тебе будет поступать. А препятствий и опасностей, я вижу, будет у тебя предостаточно… И я подумал, – смущённо добавил он, поглаживая бороду, – что и ты будешь благодарна мне… и тоже… захочешь помочь. …Но захочешь, нет ли – это будет видно… после полуночи. А пока час не пробил, расскажи мне всё о себе. Что заставило тебя пуститься одной в столь опасный путь?

Поразмыслив, Зульфия решила довериться дервишу, и рассказать ему свою историю (за исключением, конечно, того, что считала она самым стыдным своим грехом, и замолить который собиралась в светозарной Медине). «А если он и в самом деле так проницателен и сможет мне помочь, – думала она уже без всякой боязни, – то почему бы и не отблагодарить этого доброго старика… тем, о чём он давно мечтал… и о чём столько лет мечтала я сама!» И она принялась рассказывать.

Дервиш слушал её, не перебивая, и когда она закончила, он в волнении просил назвать имя её сына, имя его отца и имя её самой. Услышав, что сына зовут Алладин, мать его - Зульфия, дочь медника, а имя отца она никогда не слышала, но точно знает, что он был сыном самого падишаха, дервиш поспешил достать из мешка старинную книгу в потёртом переплёте чёрной кожи, при свете костра раскрыл её и, разровняв перед собой песок, принялся прутиком чертить на нём какие-то знаки, сверяясь с книгой.

Когда весь песок перед ним был покрыт румскими письменами, дервиш застыл над ними в глубокой задумчивости, а потом сказал: «На твоего сына собирается наложить свою лапу мой младший брат Джавшур – злобный чернокнижник и колдун! О, гнусный негодяй! Да пошлёт Аллах проклятья на его голову! из-за него я провёл всю свою жизнь с скитаниях, подобно бродячей собаке!»

- Что ты говоришь, дервиш?? – в ужасе воскликнула Зульфия. – О горе мне, несчастной!

- …Вот он и дал о себе знать! – бормотал взволнованный дервиш. – И именно сейчас, когда я прошёл все испытания, и час моего могущества настал! Хвала Аллаху! Я знал, что рано или поздно пути наши пересекутся, Джавшур! И одному из нас несдобровать…

- Знай, о женщина, что брат мой с детства завидовал мне, поскольку я был выше, красивее и сильнее его, и учился я всему легко, успехи наши были несравнимы, и родители любили меня больше. И задумал он выжить меня из дому, и добился своего! Он подстроил гибель нашей младшей сестры, всеобщей любимицы, утонувшей в колодце, оклеветал меня, свалив на меня всю вину за это, и родители изгнали меня из дому и прокляли! О, проклятый!! – воскликнул дервиш и потряс руками.