Ацтек. Гроза надвигается - Дженнингс Гэри. Страница 105

– Аййа! – заверещал он, наверное, так же громко, как когда в бытность свою жрецом очнулся после навеянного грибами дурмана и понял, что натворил.

Но когда я предложил передать это дело на рассмотрение бишосу Теуантепека, он стиснул зубы и произвел полный перерасчет, причем под моим пристальным наблюдением. Было много других деталей, которые можно было оспорить, такие как расходы на содержание гостиницы и прибыль, полученную хитрецом за те четыре года, пока он ею управлял. Но наконец, когда уже наступило утро, мы пришли к соглашению относительно общей суммы, которая причиталась Вайайю, и я согласился выплатить ее в виде золотой пыли, обрезков меди и бобов какао. Но перед этим я сказал:

– Ты упустил одну маленькую деталь. Я должен тебе за размещение своего каравана.

– Ах, да! – оживился жирный старый мошенник. – Как благородно с твоей стороны, что ты сам об этом напомнил.

И прибавил к сумме выкупа плату за постой.

– И еще одна мелочь, – добавил я, сделав вид, будто только что вспомнил.

– Да?

Его рука с мелом замерла.

– Вычти жалованье, причитающееся женщине по имени Джай Беле за четыре года.

– Что?

Оба воззрились на меня: он – в изумлении, она – в восхищении.

– Жалованье захотела? – глумливо произнес толстяк. – Эта женщина была отдана мне как тлакотли...

– Если бы твои подсчеты были верны, ей не пришлось бы становиться рабыней. Подумай сам: не обмани ты бишосу, он присудил бы тебе разве что долю в этом постоялом дворе. А ты, мошенник, не только обманом завладел чужой собственностью, но и поработил свободную женщину. Это преступление.

– Хорошо, хорошо. Дай-ка я сосчитаю. Два боба какао в день...

– Это жалованье рабыни. А ты пользовался услугами бывшей владелицы этой гостиницы. Безусловно, она имеет право на жалованье свободной женщины, которое составит... двадцать бобов в день.

Услышав это, Вайай схватился за волосы и завыл.

– Ты чужак, – добавил я, – в Теуантепеке тебя едва терпят, а она как-никак из Бен Цаа. Если мы отправимся к правителю...

Он немедленно прекратил скулить и принялся судорожно писать, поливая бумагу потом. Но когда подсчитал все, взвыл еще пуще:

– Более двадцати девяти тысяч! Да столько бобов нет на всех кустах какао во всех Жарких Землях!

– А ты пересчитай все в перьях золотого порошка, – посоветовал я. – Глядишь, будет не так страшно.

– Разве? – проворчал он, следуя моей рекомендации. – Да ведь если я соглашусь выплатить ей это жалованье, у меня после всей этой сделки не останется даже на набедренную повязку. Если я вычту эту сумму, то получится, что ты заплатишь мне меньше половины изначальной ссуды!

Тут его голос сорвался на визг, а пот лил с негодяя так, словно он плавился.

– Правильно, – сказал я. – Это сходится с моими собственными подсчетами. В каком виде желаешь получить плату? Все золотом? Или медью?

Я потянулся к своей торбе.

– Это вымогательство! – возмутился Вайай. – Настоящий грабеж!

В моей котомке нашелся также и маленький обсидиановый нож, острие которого я и приставил к одутловатой физиономии мошенника, где-то между вторым и третьим подбородком.

– Слова правильные, – холодно произнес я, – но относятся они к тебе. Ты обманом завладел имуществом беззащитной вдовы и целых четыре года пользовался ее дармовым трудом, а она тем временем впала в полнейшую нищету. Цифры у тебя на руках, подсчеты ты делал сам, так что спорить тут не о чем. Я заплачу тебе сумму, которую ты наконец насчитал...

– Разорение! – заорал он. – Опустошение!

– Ты дашь мне расписку, подтверждающую, что полученная плата отныне и навсегда аннулирует все твои притязания на находившуюся в залоге собственность этой женщины. А потом на моих глазах порвешь старую закладную, подписанную ее покойным мужем. После чего заберешь свои пожитки и уберешься отсюда.

– А если я откажусь? – прохрипел Вайай, предприняв последнюю попытку сопротивления.

– Дело твое. Но тогда я, под угрозой вот этого самого ножа, отведу тебя к бишосу. За воровство и мошенничество тебя приговорят к удушению петлей, скрытой под цветочной гирляндой, ну а уж за порабощение свободной женщины... Я не местный и не знаю, какие пытки здесь в ходу.

Мерзавец тяжело осел и окончательно признал поражение.

– Убери нож. Давай рассчитываться. А ты принеси чистой бумаги! – рявкнул он Джай Беле, но тут же поморщился и сбавил тон: – Пожалуйста, моя госпожа, принеси бумагу, краски и камышинку для письма.

Разложив тряпицу, я отсчитал нужное количество набитых золотом перьев и медных пластинок, после чего в моей торбе почти ничего не осталось, и сказал:

– Напиши расписку на мое имя. На здешнем наречии меня зовут Цаа Найацу.

– Подходящее имя для злодея-погубителя, – проворчал он, выводя на бумаге символы. И, клянусь, орошая ее слезами.

Почувствовав на своем плече руку Джай Беле, я поднял на нее глаза. Женщина провела весь день в трудах, а теперь еще к этому добавилась и бессонная (не говоря уж обо всем прочем) ночь, но сейчас держала голову высоко. Ее прекрасные глаза сияли, и все лицо светилось.

– Это не займет много времени, – сказал я. – Сходи-ка ты пока за дочками. Пора им возвращаться домой.

Когда мои спутники проснулись и пришли на завтрак, Коцатль выглядел отдохнувшим и бодрым, а вот Пожиратель Крови – несколько уставшим. На завтрак он потребовал одни сырые яйца, а обслуживавшей его женщине велел:

– Позови мне вашего хозяина. Я ему должен десять бобов какао. – После чего он усмехнулся и добавил: – Распутник и транжира, вот кто я такой. В моем-то возрасте...

Она улыбнулась.

– Ты ничего не должен, мой господин. Развлечение за счет заведения.

Она ушла, а Пожиратель Крови ошеломленно вытаращился ей вслед:

– Что за чудеса? Ни один постоялый двор не предоставляет такие услуги бесплатно.

– Может, все-таки чудеса бывают, а, старый ворчун? Помнится, кто-то уверял, что меня ограбят, но я, как видишь, цел.

– По-моему, тут просто все с ума посходили – и ты, и она. Но здешний хозяин...

– С прошлой ночи эта женщина и есть хозяйка гостиницы.

Пожиратель Крови едва не поперхнулся. А второй раз он чуть не поперхнулся, когда завтрак ему принесла очаровательная юная девушка моих лет, а чашку с пенистым шоколадом подала еще более юная особа с серебристой, похожей на росчерк молнии прядью в угольно-черных волосах.

– Да что такое здесь случилось? – недоумевал Пожиратель Крови. – Мы заснули в задрипанной дыре, принадлежащей жирному ублюдку...

– И за ночь, – подхватил не менее изумленный Коцатль, – Микстли превратил ее в храм, полный богинь.

Наша компания осталась в гостинице на вторую ночь, и когда все стихло, Джай Беле проскользнула в мою комнату. Лучившаяся новообретенным счастьем, она казалась еще прекрасней, а наши объятия, на сей раз не связанные ни с нуждой, ни с отчаянием, ничем не отличались от акта истинной и взаимной любви.

Когда я и мои спутники ранним утром следующего дня взвалили на плечи свои тюки, все три хозяйки по очереди – и Джай Беле, и обе ее дочери – покрыли мое лицо влажными от слез поцелуями, сопровождая их словами сердечной благодарности. И я долго еще оглядывался, пока постоялый двор не пропал окончательно из виду, затерявшись среди множества других строений.

Я понятия не имел, когда смогу вернуться в эти края, но твердо знал, что заронил в стране сапотеков такие семена, что никогда уже не буду для этих людей, как и они для меня, чужим. Но вот чего я тогда не знал и чего даже не мог представить, так это того, какие удивительные плоды, плоды радости и горя, обретения и потерь, произрастут впоследствии из этих семян. Немало времени прошло до того дня, как мне довелось отведать первый из этих плодов, еще больше до того, как все они достигли зрелости, одного же из них я та и не вкусил целиком, добравшись только до горькой сердцевины.