Ацтек. Гроза надвигается - Дженнингс Гэри. Страница 134

– Похоже, – проворчал Ауицотль, – у тебя всегда найдутся доводы против достойной войны...

– Не всегда, мой господин. Но в данном случае я бы предложил заручиться поддержкой сапотеков в качестве союзников. Они посчитают для себя большой честью выступить против гуаве бок о бок с мешикатль. А потом можно обложить побежденных данью, лучше всего в виде их драгоценного пурпура, но не в нашу пользу, а в пользу правителя земли Уаксьякак господина Коси Йюела.

– Что за вздор? Ты предлагаешь мне затеять войну, сражаться, победить, а потом отказаться от плодов победы?!

– О Чтимый Глашатай, выслушай меня. Одержав победу, ты заключишь договор, обязав Уаксьякак продавать пурпурную краску только нашим купцам. Таким образом выиграют оба народа, ибо, разумеется, наши почтека будут потом перепродавать краситель намного дороже. А сапотеки гораздо прочней, чем силой, окажутся привязанными к нам выгодной торговлей и тем, что вместе с нами ходили в поход против общего неприятеля.

Правитель все еще хмурился, но мои слова заставили его призадуматься.

– Хм, и то сказать: выступив в союзе с нами один раз, они смогут сделать это и в другой, ив третий... – Он одарил меня почти одобрительным взглядом. – Эта мысль кажется мне здравой. Решено: как только наши прорицатели выберут благоприятный день, мы отдадим приказ о выступлении. Ну что ж, текуиуа Микстли, готовься принять воинов под командование.

– Но, мой господин, я собрался жениться!

– Ксокуиуи! – выругался правитель. – Жениться тебе никто не запрещает, но солдат, а уж тем паче командир должен всегда быть готов откликнуться на призыв своего вождя. И не забывай, что именно ты – наш живой предлог для того, чтобы развязать войну.

– Владыка Глашатай, в моем присутствии не будет никакой нужды. Предлог для вторжения уже готов.

И я поведал Ауицотлю о том, как сообщил о злодеянии «бродяг» правителю Теуантепека, а через него – и бишосу того края.

– Поверь мне, сапотеки вовсе не питают любви к дикарям гуаве, самовольно поселившимся на ничейной земле. Они не станут препятствовать продвижению армии Мешико, и тебе вряд ли придется уговаривать Коси Йюела присоединиться к тебе, чтобы наказать злодеев. – Помолчав, я смиренно добавил: – Надеюсь, мой господин, что, осмелившись заранее поспособствовать решению вопросов, касающихся вождей, народов и армий, я поступил правильно.

На некоторое время в зале воцарилась тишина: было слышно лишь, как Ауицотль барабанит толстыми пальцами по скамье, обитой, как я подозревал, человеческой колеей. Наконец он сказал:

– Мы слышали, что твоя нареченная невеста отличается несравненной красотой. Хорошо. Нельзя требовать от человека, который уже сослужил своему народу немаловажную службу, чтобы он поставил радости войны выше наслаждения красотой. Твоя брачная церемония пройдет здесь, во дворце, в недавно украшенном нами заново зале, и совершит обряд придворный жрец... думаю, тут больше подойдет жрец богини любви Хочикецаль, а не бога войны Уицилопочтли. На церемонии будет присутствовать вся наша свита, а ты можешь пригласить своих товарищей почтека, своих друзей, в общем, всех, кого захочешь. Посоветуйся с дворцовыми прорицателями: они сверятся со знамениями и выберут для свадьбы самый благоприятный день. Ну а ты тем временем прогуляйся со своей невестой по городу: подыщите подходящее место – незанятое или участок земли, который можно купить, – для вашего будущего дома. Это станет вам свадебным подарком от Ауицотля.

Наконец наступил день свадьбы. В назначенное время я с волнением приблизился ко входу в заполненный гостями зал и, прислушиваясь к людскому гомону, задержался в дверях, оглядев помещение и всех собравшихся через топаз. И вдруг от удивления выронил кристалл. Я уже успел разглядеть среди нового убранства просторного помещения настенные росписи, которые узнал бы, даже не будь они помечены личным знаком художника. Но сейчас заметил среди разряженных гостей, знатных придворных и состоятельных простолюдинов рослого молодого человека. Хотя в данный момент он стоял ко мне спиной, я узнал в нем старого знакомого – Йей-Эекатль Покуфа-Чимальи.

Я шел сквозь плотную толпу: кое-кто беседовал, потягивая напитки из золотых чаш; другие, главным образом знатные придворные дамы, уже преклонили колени или сидели вокруг бесчисленных скатертей с золотыми вышивками, расстеленных поверх напольных циновок. Многие тянулись навстречу жениху, чтобы с улыбкой похлопать меня по плечу или тронуть за руку, на меня просто сыпались поздравления и добрые пожелания. Я, однако, как предписывала традиция, не откликаясь на знаки внимания, проследовал в переднюю часть помещения – там была расстелена самая великолепная скатерть, вокруг которой меня поджидали особо почетные гости, среди которых были юй-тлатоани Ауицотль и жрец богини Хочикецаль. Едва они поприветствовали меня, как зазвучала тихая музыка: это в дело вступили исполнители из Дома Песнопений.

Сначала мне предстояло пройти обряд посвящения: уважаемые люди должны были признать меня взрослым мужчиной. Я попросил оказать мне эту честь троих старейшин почтека, каковые и находились здесь же, на возвышении. Но поскольку на скатерти теснились блюда с горячим тамалтин и кувшины с крепким октли, а купцам, как предписывала традиция, сразу по завершении посвящения надлежало удалиться, они уже успели угоститься, да так основательно, что теперь, повалившись на пол, спали.

Когда шум в зале стих и слышна была лишь тихая музыка, Ауицотль, жрец и я встали рядом. Вы, может быть, думаете, что жрец богини по имени Хочикецаль должен отличаться от прочих большей чистоплотностью, но в действительности он был столь же неряшлив, грязен и непривлекателен, как и любой другой. И, как и всякий другой жрец, он воспользовался случаем, донельзя затянув произнесенную им речь, посвятив ее в основном ловушкам брака и почти не упомянув о его удовольствиях. Но наконец он удалился, и тогда, обращаясь к трем опьяневшим и сентиментально улыбавшимся старикам, сидевшим у его ног, заговорил Ауицотль. Он высказался кратко и по делу:

– Уважаемые почтека, ваш товарищ хочет взять себе жену. Взгляните на кселолони, который я вам даю. Это знак того, что Чикоме-Ксочитль Тлилектик-Микстли желает отделить себя от дней своей безмятежной юности. Так примите же его и сделайте этого юношу полноправным взрослым мужчиной.

Один из троих (тот, с которого в свое время сняли скальп) принял кселолони, представлявший собой маленький домашний топорик. Будь я рядовым членом общины, мне полагался бы простой кремневый инструмент с деревянной рукоятью, но у этого топорище было серебряным, а лезвие из жадеита. Старик осторожно потрогал острый камень, громко рыгнул и произнес:

– Мы, владыка Глашатай, как и все присутствующие, слышали о желании молодого Тлилектика-Микстли пользоваться всеми правами и нести все обязанности, налагаемые положением взрослого мужа. Поскольку твоя воля, как и его желание, именно таковы, то и быть по сему.

И с пьяным рвением старец взмахнул топориком, да так, что едва не отсек своему товарищу единственную ногу. Потом все трое встали и, прихватив с собой символическое орудие посвящения, удалились из зала. При этом купцов шатало из стороны в сторону, а одноногий старик подпрыгивал, опираясь на плечи своих товарищей.

Не успели старейшины почтека выйти из зала, как раздался шум, возвестивший о прибытии Цьяньи. Собравшиеся перед дворцом горожане громко восклицали:

– Счастливая невеста! Благословенная невеста!

Все процедуры были прекрасно рассчитаны по времени, ибо она появилась, как и подобало, как раз на закате солнца. Пиршественный зал, во время предыдущей церемонии постепенно погружавшийся в сумрак, начал заполняться золотистым светом – это слуги, один за другим, стали зажигать сосновые факелы, углами выступавшие из расписанных стен. Когда зал был полностью освещен, в него в сопровождении двух придворных служительниц вступила Цьянья.

Один раз в жизни, в день своей свадьбы, каждой нашей женщине разрешалось украсить себя, используя все ухищрения, обычно допустимые лишь для маатиме и ауаними: выкрасить волосы, осветлить кожу, покрасить в красный цвет губы. Но Цьянье не было никакой нужды в подобных уловках, так что она ими не воспользовалась. На невесте красовались простая блузка и юбка девственно-бледного желтого цвета, а перья, украшавшие, согласно традиции, ее предплечья и икры, тоже были черными, прекрасно гармонируя с угольной чернотой ее длинных струящихся волос, в которых, словно молния в ночи, сверкала серебристая прядка.