Ацтек. Гроза надвигается - Дженнингс Гэри. Страница 95

Аййо, сочные краски лета были повсюду, особенно же яркими и насыщенными становились они под полуденным солнцем: в эту пору леса и поля уподоблялись открытым сундукам со сверкающими драгоценностями, самоцветами и теми металлами, которые в равной степени ценят и люди, и боги. Солнце вспыхивало в бирюзовом небе подобно круглому щиту из чеканного золота, и его лучи превращали обычные булыжники и гальку в топазы, гиацинты или опалы, которые у нас называют огненными камнями, в серебро и аметисты, в зеркальный камень тецкатль, в жемчуг (он хоть и похож на камень, но на самом деле представляет собой сердцевину раковины) или в янтарь, который также является вовсе не камнем, а застывшей древесной смолой. Зелень деревьев вокруг нас преображалась в изумруды, нефриты и жадеит. И поэтому, проходя через лес, где солнечный свет пробивался сквозь изумрудную листву, мы невольно ступали бережно и осторожно, чтобы не повредить драгоценные золотистые диски, тарелки и блюдца.

С наступлением сумерек цвета постепенно утрачивали яркость. Жаркие краски остывали и тускнели: даже пурпур и бронза становились сперва голубыми, а потом и серыми. Одновременно из низин и оврагов начинал подниматься белесый туман, уплотнявшийся вокруг до тех пор, пока его отдельные клубы не сливались в клочковатое, окутывавшее нас со всех сторон одеяло. Летучие мыши и ночные птицы начинали метаться вокруг, хватая на лету невидимых насекомых и непостижимым образом ухитряясь не сталкиваться ни с нами, ни с ветвями деревьев, ни друг с другом. И даже когда наступала полная темнота, мы все равно продолжали ощущать красоту местности, хоть и не могли ее видеть. Каждый вечер мы ложились спать, вдыхая головокружительные ароматы белых, словно луна, цветов, раскрывавших свои лепестки и испускавших нежное благоухание только по ночам.

Если конец дневного перехода совпадал с нашим прибытием в какое-нибудь поселение тья-нья, мы проводили ночь под крышей и в четырех стенах. Причем в населенных пунктах побольше стены эти, как правило, были бревенчатыми или сложенными из необожженного кирпича, тогда как в мелких деревушках нам приходилось довольствоваться тростниковыми хижинами с соломенной кровлей. За плату всегда можно было раздобыть приличные продукты (изредка даже какие-нибудь местные деликатесы) и нанять женщин, чтобы самим не утруждаться готовкой. Удавалось разжиться и горячей водой, а иногда и попариться в чьей-нибудь домашней парной. В достаточно больших поселениях мы с Пожирателем Крови за пустяковую плату получали по женщине, а иногда обеспечивали рабыней и наших людей (те пользовались ею по очереди).

Но довольно часто ночная тьма заставала нас в безлюдной местности, вдалеке от населенных пунктов. Хотя все мы к тому времени уже привыкли спать на земле и перестали бояться окружающей неприглядной пустоты, в таких ночевках все равно было мало радости. Наш ужин, случалось, состоял из одних бобов и атоли, а пили мы одну только воду, но это была ерунда по сравнению с невозможностью как следует помыться. Приходилось ложиться спать, покрытым коростой грязи и пота, да еще всю ночь чесаться из-за укусов насекомых. Хорошо еще, изредка удавалось остановиться на ночлег рядом с речкой или прудом и худо-бедно ополоснуться хотя бы в холодной воде. Ну а наши дорожные трапезы порой разнообразило мясо вепря или иного дикого зверя, добытого, понятное дело, Пожирателем Крови.

Потом и Коцатль, проявлявший большой интерес к луку и стрелам старого солдата, принялся мимоходом постреливать в придорожные деревья и кактусы, пока не наловчился стрелять довольно метко. Правда, пуская по-мальчишески стрелы во все, что движется, он по большей части сшибал всякую мелочь – скажем, фазана или земляную белку, – которой всю компанию, конечно же, было не накормить. А как-то раз Коцатль заставил всех нас разбежаться, подстрелив коричневого в белую полоску скунса: можете себе представить, во что это вылилось. Но однажды, идя впереди колонны, мальчик поднял с дневного лежбища оленя, всадил в него стрелу и преследовал, пока тот не зашатался и не упал. Когда мы догнали Коцатля, охотник неуклюже свежевал добычу своим маленьким кремневым ножом, но тут Пожиратель Крови сказал:

– Не утруждайся, сынок. Оставь эту тушу стервятникам да койотам. Видишь, ты угодил ему прямо в кишки и их содержимое вылилось внутрь. Мясо будет пахнуть дерьмом. – Коцатль страшно расстроился, однако наставления старого ворчуна выслушал внимательно. – На кого бы ты ни охотился, целься вот сюда или сюда – в сердце или в легкие. И животному не придется мучиться зря, и нам достанется съедобное мясо.

Урок этот мальчик усвоил и в скором времени добыл нам; на обед самку оленя. Ее он подстрелил уже по всем правилам.

На каждом вечернем привале, будь то в деревушке или посреди пустынной местности, я предоставлял Пожирателю Крови, Коцатлю и рабам разбивать лагерь или обустраивать нашу стоянку, а сам же, достав краски и бумагу, принимался по свежим впечатлениям чертить карты и составлять подробный, со множеством деталей отчет о пройденном маршруте, отмечая все мало-мальски заслуживающее упоминания. Если мне не удавалось закончить эту работу до наступления темноты, я обычно продолжал ее с утра, пока остальные сворачивали лагерь. Мне хотелось записать все как можно скорее, пока не поблекли воспоминания, однако, так или иначе, это было хорошей тренировкой памяти. Возможно, именно потому, что я столь основательно упражнял ее в молодые годы, я и теперь, на склоне лет, так хорошо помню многие события своей жизни... включая и такие, которые предпочел бы забыть.

В то путешествие, как и в последующие, я с интересом знакомился с новыми словами и понятиями. Как я упоминал, к тому времени мой родной науатлъ уже стал распространяться повсюду, так что почти в каждой, даже самой захолустной деревеньке можно было найти человека, говорившего на нем вполне сносно. Большинство странствующих купцов удовлетворялись тем, что находили такого переводчика и обо всех сделках договаривались через него. Одному и тому же торговцу доводилось бывать в землях самых разных племен, говоривших на разных языках, но, поскольку практической надобности осваивать все эти языки у него не возникало, мало кто утруждал себя изучением хотя бы одного незнакомого наречия.

Меня же всегда интересовали новые языки, и я, по-видимому, обладал способностью усваивать их без особого труда. Возможно, этому способствовало то, что мне с детства пришлось иметь дело с разными диалектами науатлъ, которые были в ходу на Шалтокане, в Тескоко, Теночтитлане и, пусть там я пробыл совсем недолго, в Тлашкале. Двенадцать рабов нашего каравана, которые говорили на своих родных языках, а кое-как объясняться на науатлъ научились, уже попав в неволю, стали для меня источником новых знаний. Указывая по дороге на какой-либо предмет, я запоминал его название и добавлял еще одно чужеземное слово к уже мне известным.

Не стану уверять, будто я научился бегло говорить на языках всех племен, с которыми встречался во время этого своего и последующих путешествий. Однако наречия миштеков, сапотеков, чиапа и майя мне удалось освоить по крайней мере настолько, что я мог более-менее сносно объясняться. Это сослужило мне добрую службу, ибо позволяло познакомиться с местными обычаями и следовать им, что, в свою очередь, способствовало достижению большего взаимопонимания с местными жителями, а значит, и успеху торговых переговоров. Заключать выгодные сделки мне было легче, чем обычному «глухонемому» торговцу, вынужденному договариваться через толмача.

Приведу один пример. Как-то раз, едва мы перевалили через очередной невысокий кряж, Четвертый начал выказывать радостное возбуждение. Я поговорил с рабом на его родном языке, и тот объяснил, что совсем неподалеку, как раз по пути, находится его родное селение Иночикстлан. Некогда он покинул родительский дом, чтобы попытать счастья в большом мире, но попал в руки разбойников, которые продали его знатному чалька. Он несколько раз переходил от хозяина к хозяину, был включен в состав партии рабов, переданной Союзу Трех в качестве уплаты дани, и в конце концов оказался на помосте невольничьего рынка, где его и нашел Пожиратель Крови.