Дочь пирата - Джирарди Роберт. Страница 16

Он слез с койки и по наитию рванулся наружу. Инстинктивно нашел узкий коридор, поднялся по трапу и, наконец, оказался на соленом ветру, в туманной темноте теплой ночи. Здесь его легкие расправились, и он бессильно опустился на палубу. На него нахлынули события последних двадцати четырех часов. Он был на борту «Компаунд интерест», которая шла по Атлантическому океану курсом юго-юго-восток, направляясь к Азорским островам. Он отплыл в полночь, не желая расставаться с красивой женщиной, и еще потому, что ему надоела обыденщина, а также по другим причинам, в которых пока как следует не разобрался. Он не сомневался, что верность решения подтвердится, стоит только улетучиться паническому настроению. В конце концов, что хуже: утонуть в морской пучине из-за шторма или медленно опускаться на житейское дно под давлением повседневной рутины?

Отдышавшись, Уилсон встал и посмотрел вдаль. Там, за полоской темноты, маячил континент, над которым стояло зарево городских огней. Уилсон подумал об освещенных для ночных игр бейсбольных площадках, о переполненных барах, о колоннах машин на шоссе в час пик, об Андреа, спящей сегодня в одиночестве, и почувствовал колоссальную тяжесть всего того, что оставлял позади.

— Эй, там! Почему вы не внизу вместе со всеми?

Уилсон быстро повернулся и увидел перед собой полного приземистого человека. Обветренное лицо, седая борода, похожая на шкуру дикобраза, капитанская фуражка, слишком яркий желтый непромокаемый плащ и синие шорты. Амундсен.

— Я задал вам вопрос, мистер! — Капитан угрожающе шагнул к Уилсону. — Вы на моей вахте. Согласно уставу, никто из команды не имеет право проводить свободное время наверху в ночное время.

Уилсон, заикаясь, принялся объяснять: ему потребовался глоток свежего воздуха, он весьма сожалеет о содеянном…

Капитан прищурился, чтобы лучше рассмотреть нарушителя корабельного распорядка. Уилсон вдруг осознал, что почти не одет. На нем были боксерские трусы в розовых кроликах, подаренные Андреа в один из пасхальных праздников, и ветхая тенниска с символикой Ашлендского колледжа. Голые ноги мерзли на выскобленной деревянной палубе.

— Поднялись на борт сегодня вечером с Крикет Пейдж?

— Да, сэр.

— Вы ее брат?

— Да, сэр.

Капитан почесал в бороде:

— Эта девчонка прирожденная морячка, единственная из тех, что мне довелось встретить. Надеюсь, склонность к морскому делу у вас в крови.

— Я очень надеюсь, сэр.

— Конечно, ее навигационные навыки оставляют желать лучшего.

— Да, сэр.

Капитан опять почесал в бороде:

— Ладно, чем может это повредить? Я только что собирался закурить сигару. Идемте.

Они двинулись к октаэдру — штурманской рубке, расположенной в центре судна между двумя мачтами и защищенной с семи сторон толстым плексигласовым ограждением. Наверху автоматически разворачивались и свертывались паруса Майлара, похожие на пляжные зонтики, и судно держало устойчивый ход при преобладающем легком ветре. Крыша у октаэдра по случаю хорошей погоды отсутствовала, восьмиугольник неба пестрел от мелких звезд. Штурвал, оказавшийся не больше руля «линкольна», окружало умопомрачительное количество светящихся экранов радиолокаторов и мониторов, на которых четко проступали разноцветные цифровые данные. Ушли в прошлое канаты, деревяшки, бронзовые инструменты. Все заменили компьютеры.

Они сели на водонепроницаемые спасательные подушки, лежавшие на алюминиевой скамье, занимавшей одну из сторон штурманской рубки. Коротконогий капитан не без труда положил ногу на ногу, извлек из кармана плаща деревянную коробочку и открыл ее. Уилсон увидел полдюжины ароматных сигар толщиной в палец, завернутых в золотую фольгу.

— Кубинские, — сообщил капитан. — Достал в Гаване.

Он вынул сигару, осторожно развернул ее, откусил кончик и прикурил от зажигалки, которую взял с консоли, потом угостил Уилсона. Некоторое время оба курили, откинувшись назад и наблюдая за тем, как в ночи растворяется ароматный дымок.

— Нет ничего лучше хорошей сигары, — заговорил наконец капитан. — Все прочее либо не нравится сразу, либо надоедает со временем, в том числе и женщины. Но хорошая сигара, черт побери, дорога мужчине всегда.

Уилсон улыбнулся. Прохладный западный ветерок с нежным любопытством касался его лица. Сигары напомнили Уилсону об отце. Много лет спустя после крушения четырехчасового поезда Уилсон получил от двоюродной бабушки картонный чемодан с отцовскими пожитками. В чемодане хранились программки забегов, скрепленные резинками, шесть записных книжек, плотно исписанных математическими формулами (расчеты ставок на разных бегах), и акции давно разорившихся компаний. Кроме этого, Уилсон обнаружил горстку иностранных серебряных монет и красивую коробку импортных сигар. Таким образом, сигары были единственной ценностью, которую Уилсон получил в наследство от отца: пятьдесят «Коронадо супремос» ручной работы, каждая в стеклянной трубочке, опечатанной сургучом. Уилсон израсходовал сигары постепенно. В честь отца он закуривал точно в четыре часа, сидя в каком-нибудь открытом кафе в Буптауне или Бен-де. Теперь у него осталась только одна сигара, она покоилась вместе с запасными носками в шкафу на его городской квартире.

Уилсон поведал капитану о табачном наследстве, сопроводив рассказ театральными жестами, на которые любителя вдохновляет выкуренная сигара.

— Когда я снова окажусь дома, хотя кто знает, когда это случится, — сказал Уилсон, уныло сигарой очерчивая полукруг, — я возьму рюмку шестидесятипятидолларового «Арманьяка» во внутреннем дворике ресторана «Кот и ясли» и выкурю эту последнюю «Коронадос» медленно-медленно.

Сигара капитана ровно тлела в темноте.

— По крайней мере вам хоть что-то досталось от отца, — сказал он. — Я же от своего так ничего и не получил, кроме пинка под зад. Мой папаша был епископом лютеранской церкви. Знаете, я с ним никогда не спорил, потому что это было все равно что пререкаться с самим Господом Богом. Когда мне исполнилось двенадцать лет, сбежал в Африку. Море принимает сирот самого разного толка, мистер.

Капитан происходил из рыбачьей деревушки на одном из Фризских островов, принадлежавших Дании. Большую часть года там идет дождь. Когда на небе появляется солнце, люди рыдают от счастья, напиваются в стельку, занимаются любовью с соседскими женами и голыми танцуют на улицах. Красота погожего дня — это для них чересчур, они сходят с ума и приходят в себя, только когда снова начинается дождь. Капитан служил на американских судах в течение тридцати лет, его английский язык был лишен акцента, характерного для обитателей серых скалистых берегов его юности.

— Амундсен, вы состоите в родстве с тем, кто обогнал Скотта в достижении полюса? — спросил Уилсон.

— Увы, — ответил Амундсен. — Несколько поколений одних бледнолицых служителей культа. Я первый за сто пятьдесят лет нарушил традицию.

Небо над парусами стало светлее. На горизонте разгоралась пурпурная заря, и ходовые огни поблекли. На штурманском пульте три раза вспыхнула и погасла кнопка. Капитан в отчаянии воздел руки:

— Проклятые компьютеры! Сообщают, что наступает рассвет. Будто я сам не вижу. — Он встал, произвел какие-то быстрые манипуляции и повернулся к Уилсону. — Вам лучше спуститься в кубрик. Поспите немного. Скоро начнется.

Уилсон едва успел дойти до люка, как ветер усилился, паруса напряглись подобно крыльям, и яхта устремилась навстречу утру.

6

«Компаунд интерест» оказалась временным пристанищем для четырех человек и одного предмета разговоров — Дуайта Акермана. Уилсон проводил по утрам многие часы под строгим руководством маленького вьетнамца-кока по имени Нгуен, но человек, для которого они готовили еду, казалось, вообще не существовал, если не считать его колоссального аппетита, чем и оправдывалось присутствие Уилсона на судне.

Они кормили невидимого хозяина, как дикого зверя в клетке. Один раз, вскоре после полудня, Нгуен доставлял большой поднос с пищей ко входу в пещеру Акермана, то есть в переднюю каюту люкс, из которой миллиардер никогда не выходил. Тарелки возвращались час спустя, вылизанные до блеска. Уилсону рисовалось в воображении чудище величиной с дом, с руками, похожими на окорока, облаченное в рубашку для игры в поло размером с добрую палатку. Или великое нечто — всепожирающая пустота.