Половая психопатия - фон Крафт-Эбинг Рихард. Страница 5

Но и в несомненно психопатологической области обнаруживается это взаимоотношение между религиозным и половым чувством. Достаточно указать на резкое проявление чувственной стороны в историях болезни многих религиозно помешанных, на пеструю смесь религиозного и полового бреда, столь часто наблюдаемую при психозах (например, у маниакальных женщин, считающих себя Богоматерью), в особенности при психозах на почве мастурбации; наконец, можно указать на сладострастно-жестокие самооскопления, самобичевания, даже самораспятие, производимые под влиянием болезненного, религиозно-полового экстаза.

Попытка объяснения психологических взаимоотношений между религией и любовью наталкивается на многие затруднения, но аналогий можно найти немало.

Чувство полового влечения и религиозное чувство (рассматриваемые как психологические явления) состоят каждое из двух элементов.

В религиозной области первичным элементом является чувство подчиненности — факт, отмеченный Шлейермахером еще задолго до того, как к этому положению пришли новейшие антропологические и этнографические исследования, опиравшиеся на наблюдение первичных состояний. Только на более высокой ступени культурного развития в религиозное чувство вступает второй, собственно этический элемент — любовь к божеству. Место злых духов первобытных народов занимают то добрые, то гневные образы более сложных мифологий, и под конец человечество начинает почитать единого, всеблагого Творца, дарующего вечное спасение, все равно заключается ли это последнее в земном блаженстве евреев, в райских утехах мусульман, в вечном блаженстве на небе христиан или в нирване буддистов.

В половой склонности первичным элементом служит любовь, ожидание безмерного блаженства. Чувство подчиненности присоединяется уже вторично. В зародыше оно существует как у мужчин, так и у женщин, но обычно оно резко выражено только у женщин из-за их пассивной роли в деле продолжения рода и социальных условий; в виде исключения такая подчиненность характеризует и мужчин с психическим типом, приближающимся к женскому.

Любовь, как в религиозной, так и в половой области, представляется мистической и трансцендентальной, т. е. при половой любви собственно настоящая цель влечения — размножение рода — не входит в сознание и сила импульса гораздо более могуча, чем то удовлетворение, которое доходит до сознания. В религиозной области предмет обожания по своей природе таков, что он не доступен эмпирическому познанию. Отсюда широкий простор, открываемый фантазии в указанных душевных процессах.

Но и то и другое чувство имеют еще и «беспредельный» объект, поскольку блаженство, которое доставляет половой инстинкт, представляется по отношению ко всем другим наслаждениям несравнимым и неизмеримым, и то же самое нужно сказать об обещанном блаженстве веры, которое в глазах верующего кажется бесконечным и по времени, и по силе.

Следствием тождественности обоих состояний в отношении величины их объекта является то, что оба они вырастают часто до непреодолимой силы и ниспровергают все противоположные мотивы. Следствием их сходства в отношении необъемлемости их объекта является то, что оба они легко переходят в смутную мечтательность, в которой яркость чувства намного затмевает отчетливость и постоянство представлений. В этой мечтательности в обоих случаях рядом с ожиданием необъятного счастья играет роль потребность безграничной подчиненности.

Многообразная тождественность той и другой мечтательности делает понятным то обстоятельство, что при сильных степенях интенсивности они могут в порядке замещения сменять друг друга или возникать рядом друг е другом, так как всякий сильный подъем одного элемента в душевной жизни влечет за собой подъем и прочих элементов. Таким образом, чувство доводит до сознания то одно, то другое из обоих кругов представлений, с которыми оно связано. Но оба вида душевного возбуждения могут также перейти и во влечение к жестокости (активной или пассивной).

В религиозной жизни это происходит при посредстве Жертвы. Жертва связывается с представлением: прежде всего, что она материально угодна божеству, затем, что она приносится ему в знак почитания, как доказательство подчиненности, как дань, наконец, что ею искупаются грехи и вина перед божеством и приобретается вечное блаженство.

Если жертва состоит, как это встречается во всех религиях, в самоистязании, то у религиозных, сильно возбудимых натур она не только служит символом подчинения и эквивалентом в обмене страдания в настоящем на блаженство в грядущем, они ощущают непосредственно как блаженство все, что, по их убеждению, исходит от беспредельно любимого божества, все, что происходит по его воле или в его честь. Религиозная мечтательность ведет тогда к экстазу, к состоянию, в котором сознание до такой степени переполнено психическим чувством блаженства, что представление о перенесенном истязании доходит до него совершенно свободным от болевых ощущений.

Экзальтация религиозной мечтательности может привести к ощущению блаженства и при виде приносимой в жертву другой личности, если сострадание к последней перевешивается религиозным аффектом.

То, что и в области половой жизни возможны аналогичные явления, доказывает, как мы увидим ниже, садизм и в особенности мазохизм.

Таким образом, часто констатируемое родство между религией, сладострастием и жестокостью может быть приведено приблизительно к следующей формуле. Религиозное и половое состояния аффекта обнаруживают на высоте своего развития тождественность в отношении количества и качества возбуждения и могут поэтому при подходящих обстоятельствах замещать друг друга. Оба они могут при патологических условиях переходить в жестокость.

Не меньшее влияние оказывает половой фактор и на пробуждение эстетических чувств. Чем были бы живопись, скульптура и поэзия без половой основы? В любви (чувственной) они приобретают тот пыл фантазии, без которого немыслимо истинное творчество, и в пламени чувственных ощущений они сохраняют свой жар. Вот почему великие поэты и художники являются чувственными натурами.

Этот мир идеалов раскрывается с появлением процессов полового созревания. Кто в этот период жизни не воодушевлялся стремлением к великому, благородному, прекрасному, тот останется на всю жизнь филистером! Есть ли человек, призванный и непризванный, который в это время не седлал бы Пегаса?

На границе физиологической реакции стоят процессы полового созревания, во время которых названные смутные, страстные стремления выражаются в личной и мировой скорби, доходящей до отвращения к жизни, и сопровождаются нередко болезненным влечением причинять другим боль (слабая аналогия психологической связи между сладострастием и жестокостью).

Любовь первой молодости окружена романтическим, идеальным ореолом. Она возносит свой предмет до апофеоза. В своих первых проявлениях она имеет платонический характер и часто направляется на поэтические и исторические образы. С пробуждением чувственности юноше угрожает опасность перенести всю идеальную аилу этой любви на лицо другого пола, не выдающееся ни в духовном отношении, ни в физическом, ни в социальном. Отсюда неравные браки, похищения невест, ошибки со всей трагедией страстной любви, входящей в коллизию с общественными понятиями и родовыми предрассудками и нередко находящей себе печальный исход в одиночном или двойном самоубийстве влюбленных.

Чересчур чувственная любовь никогда не может быть прочной и настоящей любовью. Вот почему первая любовь, являясь только вспышкой проснувшейся страсти, обыкновенно весьма скоропреходяща.

Истинной любовью может быть названа только та, которая зиждется на сознании нравственных преимуществ любимого человека, которая готова делить с ним не только радости, но и горе, не останавливаясь ни перед чем в своем самопожертвовании. Любовь высокоодаренного человека не страшится никаких препятствий и опасностей, как скоро дело идет о том, чтобы достигнуть и упрочить обладание любимым существом.