Записки психиатра - Богданович Лидия Анатольевна. Страница 6

Первый урок

13 июля было первым днем моей работы в качестве психиатра.

Я приступила к самостоятельному приему больных в психиатрическом диспансере очень смело. Мне предстояло принять несколько человек. По вполне понятным причинам ни этих, ни других больных не буду называть их настоящими именами.

Двух больных я умудрилась принять очень быстро. И сразу решила, что умею легко и быстро разбираться в людях и болезнях.

Первый мой пациент совсем не считал себя больным, а пришел к врачу, чтобы «излить душу». Он все время благодушно улыбался и заплетающимся языком рассказы: вал о своих тридцатилетней давности успехах в вольтижировке. Врач, который осматривал его до меня, записал в истории болезни: «Органическое слабоумие». Много лет назад, работая жокеем на скачках, этот человек упал с лошади и получил тяжелую травму лобной части. Теперь передо мной сидел слабый хвастливый старичок, нелепо утверждающий свою силу и ловкость. Я долго смотрела на его детски счастливую улыбку…

Другая больная была старой неряшливой женщиной. Всклокоченные космы седых волос спадали на худые, острые, не в меру открытые плечи. Она подмигивала сильно подведенными веками. Смотря на меня черными горящими глазами, больная рассказывала, что «бездельники мужчины» всюду ее преследуют, потому что она красавица, а глаза ее обладают гипнотическим свойством. Больная несла чепуху, а я смотрела на нее и думала: «Разорванная логика… Корригированию — исправлению не поддается… Все совершенно просто и ясно…».

Ее рассказы потешали меня своей дикостью и нелепостью. Я усмехалась… и хорошо, что больная была занята только собой и не замечала этого.

Следующий больной произвел на меня сначала очень хорошее впечатление. На нем была чистая рубашка, тщательно выутюженный костюм, начищенные ботинки. Даже причесан он был как-то особенно гладко — каждый волос на своем месте. Лицо у него было приятное, правильное, взгляд карих глаз мягкий. Он вынул чистый носовой платок, не торопясь разостлал его на стуле и только тогда сел. Никакой суетливости, нервности в его движениях не замечалось. Наоборот, он казался, пожалуй, излишне степенным и медлительным. Достав из кармана объемистую тетрадь, обернутую чистой бумагой, больной положил ее перед собой.

— Вы, наверное, аккуратный человек? — спросила я больного.

— Да, я люблю, чтобы у каждой вещи было свое место. У меня папаша и мамаша тоже были хозяйственные.

В истории болезни стоял диагноз: «Эпилептическое слабоумие», т. е. ослабление функций мозга в связи с эпилепсией.

«Что за нелепость, — подумала я, — наверное, ошибка». Больной вовсе не производил впечатления слабоумного. Более того, он казался человеком разумным, сдержанным и деликатным.

В истории болезни я прочитала, что его отец плотник, был горьким пьяницей и «припадочным». Сам больной с детства был приучен к плотничанью. Затем окончил курсы счетоводов. После десяти лет работы его обвинили в умышленном недописывании цифр в денежных документах и привлекли к судебной ответственности. Счетовод заявил, что страдает припадками. Следователь направил его на экспертизу в Институт судебной психиатрии. Оказалось, что больной действительно страдает припадками. После непродолжительного лечения больной снова стал работать. Сослуживцы и начальство относились к нему недоверчиво; когда ошибки повторились, ему предложили подать заявление об уходе с работы по собственному желанию. Счетовод раскричался и бросил в начальника счеты. Его хотели судить за хулиганство, но психиатрическая экспертиза снова признала его больным. Счетовод был уволен и поступил на новое место. Здесь тоже в подсчетах продолжал делать ошибки. Стал несколько рассеян, забывчив. С работы его уволили по сокращению штатов. Он долго судился и доказывал свою правоту. От постоянных волнений у него участились припадки и ухудшилась память. Умственная работа стала не под силу. Взялся за свою старую профессию плотника. Нелегко и не сразу снова привык он к этой работе.

— Когда у вас был последний припадок? — спросила я.

— Разрешите, драгоценный доктор, рассказать следующее, — начал посетитель с приятнейшей улыбкой на лице и заглянул в объемистую тетрадь.

— Что это вы читаете?

— Забываю, доктор. Память никуда, — словно оправдываясь, пояснил он.

— Ну, рассказывайте, — предложила я и приготовилась слушать.

Больной заговорил монотонно:

— Вчера я направился в гости. По дороге зашел в магазин купить что-нибудь к ужину… Я, видите ли, человек холостой и, естественно, должен о себе заботиться, потому что женской заботы не имею…

— И никогда не были женаты?

— Нет. Болезнь мешала. За мной мамаша присматривает. Он заглянул в тетрадь и продолжал прерванную мысль.

— Да, зашел я в магазин и все купил. Мне хотелось пройтись пешком, но стал накрапывать дождь и я поехал трамваем…

— И здесь с вами случился припадок?

— Сию минуточку, — улыбнулся моей поспешности больной, и я увидела его мелкие редковатые зубы.

— Да… Так вот, когда я ехал в трамвае, у меня схватило живот. С предупредительной целью я сошел у Арбата. Там, знаете ли, есть общественное место…

— Здесь и случился припадок? — снова перебила я.

— Сию минуточку, дорогой доктор, — произнес он, входя во вкус рассказа, и, действительно, красочно описал посещение «общественного места».

«Да ведь он притворяется! — мелькнула у меня мысль, — он просто симулянт, который сумел обмануть не только суд, но и врачей. Да, он в самом деле симулянт!»

— Потом я направился по Гоголевскому бульвару… — больной заглянул в тетрадь. — Нет, простите, драгоценный доктор, я пошел по Арбату.

— Это же не имеет никакого значения.

— Как не имеет значения? — удивленно сверкнул блестящими карими глазами «симулянт».

Взгляд его был так невинен, а вопрос так искренен, что мысль о симуляции мгновенно рассеялась.

Вспомнилось, что в специальной литературе отмечается особый блеск глаз у эпилептиков. Только теперь стало понятно, что если даже я буду очень разъяснять больному его ошибки, то он все равно не поймет. Когда я его перебивала, он внимательно и вежливо смотрел мне в лицо, словно вдумываясь в каждое слово. Однако на вопрос не отвечал, а, подумав, продолжал рассказывать свое. Каждая его фраза казалась до того взвешенной и томительной, что появлялось чувство облегчения, когда он ее кончал.

Стараясь припомнить мельчайшие детали своего путешествия по Арбату, он уже не обращал внимания на мои вопросы, на попытки остановить его.

— Затем у Серебряного переулка я зашел в аптеку купить мыло. У самых дверей какая-то гражданка меня толкнула и не извинилась. Меня это взорвало, и я, естественно, стал требовать извинения. Гражданка посмела назвать меня дураком…

И он продолжал рассказывать о том, как гражданку повели в милицию, где был составлен протокол, как он остался недоволен протоколом и решил жаловаться.

— Я вас прошу рассказать о последнем припадке. Все эти подробности не нужны, — не выдержала я.

Больной внимательно выслушал меня и словно ни в чем не бывало продолжал свой бесконечный рассказ..

— Мы выпили чаю, а Ирина Семеновна заявила, что чай не настоящий, пахнет грушами. Я стал доказывать… Неправды не люблю. У меня и мамаша с папашей…

Опять мучительный вопрос встал передо мной: симулянт он все-таки или больной? И главное — как его остановить?

Я пасовала перед его упорной настойчивостью. И вдруг неожиданно для себя сказала:

— Довольно о чае с грушами. Расскажите о припадке. Тяжелым взглядом больной посмотрел на меня и с достоинством произнес:

— Во-первых, чай был не с грушами, а настоящий. Ирина Семеновна напрасно меня обидела. Я, конечно, всегда буду помнить об этом. А что касается припадка, то вы, доктор, так бы и сказали, а обижаться нечего.

«Такой нелепый ответ может дать только больной», — решила я и облегченно вздохнула. Однако он снова раскрыл свою толстую тетрадь и объяснил, что в ней записаны все его припадки за шестнадцать лет.