Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич. Страница 40
Совпало так, что именно этим утром и вернулись послы из Грузии. Они привезли султану решительный отказ от царицы Русудан. Только этого не хватало, чтобы окончательно переполнить чашу, из которой и без того плескалось через края. Не раздумывая больше ни минута, султан приказал казнить и Ахалцихели, и его гонца. Султан сам отправился на берег Аракса. Он пожелал, чтобы казнь произошла у него на глазах.
Аракс равнодушно катил свои синие холодные волны. Рассветное небо тоже было холодным и синим. Солнце, хотя и поднялось над землей, было скрыто еще более синим, чем само небо, облаком. Все было синим в этот рассветный час, кроме ярко-красной рубахи палача.
Палач, огромного роста, неуклюжий на вид человек, ходил по берегу и время от времени подкручивал и без того засученные рукава. Чуть поодаль, на возвышении, на троне сидел султан. Он тоже, подобно палачу, сгорал от нетерпения и все поглядывал в ту сторону, откуда должны были привести обреченных. Его лицо, изможденное бессонницей и злостью, заострилось и потемнело.
Наконец копьеносцы привели Ахалцихели и телохранителя хлатской царицы. Шалва шел спокойно, с руками, связанными за спиной. Гелашвили хромал на раненую ногу. Вели их близко друг от друга, так что юноша успел пожаловаться перед смертным часом:
– Умираю несчастным, потому что не сумел выполнить твоего поручения, князь.
Ахалцихели посмотрел на юношу, вздохнул и покачал головой.
– И я не счастливее тебя.
– Не моя вина, князь, я старался быть осторожным. Наверное, шпионы шли за мной по пятам еще до того, как я переступил порог твоего шатра. Они проследили меня до самой реки и ранили, когда я уже собирался прыгать в воду.
Копьеносцы поставили связанных людей на самом берегу реки и отошли в стороны. Подошел палач. Он обошел вокруг, внимательно и спокойно оглядел обреченных, повернулся к султану и отвесил поклон.
– С которого прикажешь начать, великий султан?
– Сначала этого сопляка, – зло и отрывисто приказал султан.
– Отсечь голову или изрубить на мелкие части?
– Рассеки его пополам, – рыкнул Джелал-эд-Дин, и рука его так широко и сильно рассекла воздух, точно хотела показать, как именно нужно рассечь приговоренного.
Палач размахнулся огромным кривым мечом. Юноша поднял глаза кверху, следя за ужасным орудием казни. Шалва зажмурился, но закрыть уши он не мог, потому что руки его были связаны. Утренний воздух прорезал ужасный вопль, и что-то мягкое и тяжелое шлепнулось на прибрежные камни.
Султан тоже следил за мечом, но, в отличие от юноши, он проследил не только его взмах, но и путь книзу. Тело юноши разъялось, точно спелое яблоко. Султан успел шепнуть что-то назидательное стоящим вокруг эмирам, а потом обронил:
– Молодец!
Палач склонился в ожидании нового приказа.
– Ты говорил, Ахалцихели, что война похожа на игру в нарды. Но на что похожи обманутое доверие, черная неблагодарность, черная измена?!
Шалва опустил глаза и ничего не ответил.
– От кривого дерева не может получиться прямой тени, скорпион никогда не разучится кусаться. Точно так же неверного христианина нельзя исправить, обратив на путь истины. Что молчишь? Знаешь ли, что твоя измена ляжет кровавым бременем на плечи грузин? За твою измену я отомщу не только тебе, но и всем, всем, всем… – Султан задохнулся от гнева, он не мог уж ничего сказать палачу и только полоснул себя ладонью по горлу.
Палач отлично понял своего властелина. Ахалцихели не успел ни вздохнуть полной грудью, ни взглянуть вокруг себя, чтобы попрощаться с землей, с рекой, с этими камнями, облаком, с этим солнцем.
Голова глухо ударилась о землю, огромное тело грузинского богатыря обмякло и повалилось набок.
– Эй, вы, – закричал султан, – заверните голову изменника в самый дорогой шелк и отвезите хлатской царице. Скажите, подарок от султана.
Когда на золотом подносе царице преподнесли султанский подарок и когда, ничего не подозревая, царица небрежной рукой откинула шелковое покрывало, она лишилась чувств и упала на руки едва подоспевшей служанки.
Царицу уложили и опрыскивали холодной водой, приводя в чувство. Царица открыла глаза, но лежала неподвижно, глядя вверх перед собой взглядом, который всем остальным казался бессмысленным.
На самом же деле перед взглядом царицы стояло то, что она увидела на подносе. В первое мгновение она не узнала, чья это голова, и упала в обморок просто от ужасного зрелища. Теперь она вспоминала черту за чертой, светлые волосы, перепачкавшиеся в крови, усы, шрам на щеке и снова едва не лишилась чувств. Она велела принести мертвую голову и оставить ее одну. Да. Сомнений быть не могло. Это голова ее возлюбленного, ее тайного возлюбленного, с которым так и не удалось разделить любви, – голова Шалвы. Она погладила волосы, поглядела в глаза, уже не выражавшие ничего человеческого, поглядела на черные губы.
Сколько раз в ночном одиночестве и в объятиях другого мужчины она мечтала о прикосновении именно этих губ. Лежала возле хлатского мелика, дарила невольные ласки ему, а в мечтах неотступно стоял золотоволосый грузинский богатырь, человек, наделенный храбростью орла, силой буйвола и сердцем младенца, ее единственный – Шалва Ахалцихели. Царица приникла дрожащими губами к мертвым холодным губам, и раздался вопль, который был слышен далеко от шатра. Содрогнулись все, кто его слышал.
В злополучном лагере на берегу Аракса султан решил оставить лишь маленькую горсть своего войска, ровно столько, чтобы хватило на окружение ставки царицы Тамты. Как раз секретарь султана Несеви слег от лихорадки, поэтому оставшееся войско Джелал-эд-Дин подчинил ему. Несеви было приказано не выпускать хлатскую царицу из окружения, пока не получит известий из Тбилиси.
Отдав это распоряжение, Джелал-эд-Дин сам первый тронул коня в холодные воды Аракса. Войска устремились за ним, и Аракс закипел на много часов, потому что велика, неисчислима была армия объединителя и покровителя мусульман.
Грузины встретили хорезмийцев наспех сформированными войсками. Самый передовой отряд султана им удалось даже смешать и отбросить. Это их воодушевило. Они отошли немного назад и начали укрепляться в ожидании главной армии Джелал-эд-Дина, чтобы в этом сражении раз и навсегда решить судьбу Грузии в ту или другую сторону.
Но в это время с тыла подошла к грузинам армия Киас-эд-Дина, давно уж рыскавшая по просторам Грузии и грабившая мирное население.
Грузины, оказавшись меж двух сдвигающихся камней, успели выскользнуть и устремились на перевалы Лихского хребта, чтобы укрепиться там и защитить хотя бы Имерети, если невозможно отстоять всю страну.
Войска двух братьев соединились. Султан и не посмотрел в сторону удалявшихся грузинских войск. Он быстрым маршем направился прямо к Тбилиси и через несколько дней стоял уже лагерем в окрестностях Соганлуга. Джелал-эд-Дин дал войскам сутки на отдых и только сам не захотел отдохнуть. В сопровождении трех тысяч лучших воинов он выступил, чтобы объехать Тбилиси вокруг, посмотреть на него со всех сторон, оценить подступы к городу, высмотреть слабые места.
С высокой горы смотрел Джелал-эд-Дин на Тбилиси. Он много слышал об этом городе от очевидцев, больше всего от купцов, немало читал о грузинской столице в различных описаниях. Но и рассказы и описания Джелал-эд-Дин считал преувеличенными и приукрашенными. Теперь, глядя на город с высоты, он понял, как жалок человеческий язык и как беспомощны его письмена по сравнению с тем, что можно увидеть своими глазами. Но его сейчас интересовали не красота города и не его богатства. Для него пока что это была крепость, которую нужно взять.
Со всех сторон Тбилиси загородили горы. Кроме этих естественных преград, столицу опоясывала высокая крепостная стена с еще более высокими башнями. Перед самым городом ущелье, прорезанное Курой, резко сужалось. Таким образом, столица Грузии была крепко заперта для любых непрошеных гостей.
В теснине Куры нельзя было широко развернуть войска, а тем более такую армию, какую привел Джелал-эд-Дин. Стенобитных машин у него не было. Карабкаться на высокие стены под градом стрел невозможно. Некоторые эмиры высказали на совете опасения, что взять город не удастся и что нужно держать его в осаде до тех пор, пока все тбилисцы не перемрут голодной смертью.