Горький вкус времени - Джоансен Айрис. Страница 11

Нежную кожу Катрин залила краска стыда.

– Пожалуйста, я могу… – Она с несчастным видом замолчала.

– Ради бога. – Жюльетта обратилась к Филиппу:

– Дайте ваш кинжал.

– Что?

– Ваш кинжал, – повторила Жюльетта, протягивая испачканную краской руку. – Нет времени ее расшнуровывать. Вы что, ждете, чтобы она плюхнулась вам под ноги, как дохлая рыба?

– Нет, что вы! – испугался Филипп.

– Вы хотите сказать, что она слишком туго затянута в корсет? – беспечно спросил Жан-Марк.

– Вы разве не видите, что ей не хватает воздуха?

Жан-Марк повернулся к Катрин:

– Из-за этого?..

По щекам девушки покатились слезы.

– Проклятие! Почему вы нам не сказали?

– Моя гувернантка Клер считает, что такие вещи не обсуждаются в приличном обществе. Я боялась, что вы подумаете… – Голос Катрин оборвался – всхлипывание почти лишило ее воздуха.

– Кинжал! – Пальцы Жюльетты требовательно сжались, и Филипп наконец отстегнул украшенный драгоценностями кинжал и вложил ей в руку.

Жюльетта, бросив кинжал на кровать, тут же встала за спину Катрин, и начала расстегивать ее парчовое платье персикового цвета.

– Очень глупо, что вы позволяете им так поступать с собой. Почему вы не боролись с ними?

– Но это же совсем ненадолго. Клер сказала, каждая женщина должна помучиться, чтобы выглядеть привлекательной.

– Не разговаривайте! – приказала Жюльетта. – Берегите дыхание. Скажите своему отцу, – посмотрела она на Жан-Марка, – что эта Клер – дура и ее надо уволить. Ясно же, что девочка слишком нежна, чтобы бороться за себя.

Жюльетта расстегнула платье Катрин. Надо было обнажить шнуровку корсета.

Катрин неожиданно заупрямилась:

– Нет.

Жюльетта грозно посмотрела на нее.

– Прекратите дурить! Вы что, хотите…

– Филипп должен выйти. Неприлично, чтобы он увидел меня в нижнем белье.

Жюльетта в изумлении уставилась на Катрин.

– Неприлично? Если вам сейчас не расшнуровать корсет, то вы станете похожи на цыпленка со свернутой шеей.

Катрин стиснула зубы.

– Это неприлично.

– Выйди на пятнадцать минут, Филипп, – быстро сказал Жан-Марк.

Филипп кивнул и, прежде чем покинуть комнату, одарил Катрин понимающей улыбкой.

Жюльетта подняла с кровати кинжал и ловко стала разрезать шнуровку корсета. Через минуту было покончено с последним шнурком, и корсет распахнулся.

– Ну, вот и все.

Катрин глубоко и судорожно втянула воздух.

– Спасибо вам.

– Не благодарите меня. Вас вообще не следовало затягивать. С сегодняшнего дня, если кто-нибудь захочет вас затолкать в корсет, вырывайтесь. Сколько вам лет?

– Тринадцать.

– Мне четырнадцать, и я не ношу его с семи лет. Маргарита, как ни билась со мной, отступила. Разве можно лишать себя дыхания только потому, что этого требует мода! – Жюльетта обернулась к Жан-Марку и резко спросила:

– Вы заступитесь за нее?

– Насколько смогу. Я много путешествую, и мой отец болен. – Жан-Марк загадочно улыбнулся. – Впрочем, теперь я вижу, что моя кузина определенно нуждается в защитнице. Возможно, я смогу кое-что устроить.

– Клер обычно очень добрая, – забеспокоилась Катрин. – Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала из-за меня. Мне следовало сказать ей, что она слишком затянула корсет.

– Она должна была сама это заметить. – Жюльетта принялась снова застегивать платье Катрин и остановилась. – Боже всемогущий!

– Что случилось? – Катрин бросила встревоженный взгляд через плечо.

– Платье теперь не застегивается, – отозвалась Жюльетта. – Я даже стянуть его не могу.

– Клер ушила его на мне после того, как зашнуровала корсет. – Катрин обреченно вздохнула. – Возможно, мне придется снова залезть в корсет.

Жюльетта покачала головой.

– Месье Гийом отвел вам комнату через несколько дверей от моей. Вы отдохнете, пока слуги не доставят ваши сундуки из экипажа. – Она подтолкнула Катрин к двери, а Жан-Марку сказала:

– Не переутомляйтесь. Не хватало еще, чтобы вы тут вдвоем ловили ртом воздух.

– Как прикажете, – сардонически отозвался Жан-Марк.

Жюльетта снова обратилась к Катрин, игнорируя тон Жан-Марка:

– Вы все еще бледны, дышите глубже.

И Жюльетта вывела Катрин из комнаты.

– Как она? – Морщинка, выдававшая подлинную озабоченность, затуманила классические черты Филиппа, когда он вернулся в комнату Жан-Марка пятнадцать минут спустя – Бедная маленькая глупышка! Как мы не сообразили, что ее беспокоит! – Голубые глаза Филиппа блеснули – Видит бог, мы оба расшнуровали на своем веку немало корсетов.

– Я бы сказал, что ты расшнуровал их более чем достаточно, – сухо ответил Жан-Марк. – Для тебя любая пара ляжек хороша, если только готова принять тебя.

– Не правда. – Улыбка Филиппа стала шире. – Ляжки должны быть красивой формы, а дама – чистой и благоухающей. Что же до остального, тут у меня нет предрассудков – И он прибавил просто:

– Я люблю их всех.

И женщины любят Филиппа, подумал Жан-Марк. Старые и молодые, они, казалось, чувствовали его преклонение перед их полом и щедро одаривали его как телом, так и своим обществом.

– У тебя с собой бумаги, которые я велел привезти из своей конторы в Париже?

– Они в моих сундуках, а тот еще в экипаже. – Филипп скорчил гримасу. – Только ты можешь заниматься делами в постели с ножевой раной. Пытаешься стать самым богатым человеком во Франции?

– Нет, – улыбнулся Жан-Марк. – Самым богатым в Европе.

Филипп ухмыльнулся.

– Надеюсь, тебе это удастся. Что до меня, то я довольствуюсь ролью бедного родственника. И тем премного доволен. Больше времени для наслаждения радостями жизни. – Его взгляд скользнул по картине, стоящей на мольберте у окна. – Впечатляет. Хотя не могу сказать, что она мне нравится. Очень утомительно думать, гадать, что хотел сказать художник.

Жан-Марк бросил на племянника веселый взгляд.

– Думать? Такого занятия тебе следует как можно дольше избегать.

Филипп согласно кивнул:

– Надо беречь умственную энергию для более важного в жизни.

Жан-Марк вглядывался в творение Жюльетты. Картина изображала нескольких богато разодетых дам и мужчин на лесной поляне. Солнечный свет пронизывал листву дубов, лучи его, задерживаясь на стволах деревьев, освещали их медовым льющимся светом, достигали напудренных лиц. Одни приветливо улыбались, физиономии других выдавали мелочность, алчность, скуку, жестокость. И все же от картины веяло какой-то суровой красотой. Мир природы дышал и был прекрасен. Кисть Жюльетты создала солнечный свет чистым и незапятнанным.

– Нечасто встретишь женщину-живописца, да еще когда ее картины так серьезны, – заметил Филипп. – Она… интересная, не так ли?

– Но слишком молода для тебя, – быстро произнес Жан-Марк.

– Я не настолько испорчен! – с негодованием запротестовал Филипп. – У нее же еще нет груди. Я жду, пока женщина расцветет.

Жан-Марк коротко рассмеялся.

– Что ж, у этого дитятки, без сомнения, созреют и острые шипы.

– Тем интереснее их срывать. Но ведь ты у нас любишь трудных женщин. Как только ты отважился приручить ту амазонку?

Жан-Марк улыбнулся.

– Леони – исключительная женщина.

– Да, она прекрасная волчица, только мне бы не хотелось оказаться с ней в постели. Неужели ты никогда не выбирал женщин с меньшей… – Филипп оборвал себя. – Я с нетерпением жду милостей от придворных дам в Версале.

– Они не жалуют буржуа вроде нас. В Вазаро, в своем домике цветов, тебе будет вольготнее, чем в спальнях благородных дам. Они тебя сожрут.

Улыбка медленно сошла с лица Филиппа, крупные белые зубы обеспокоенно прикусили нижнюю губу.

– Я не знал, что тебе известно о моем домике цветов, Жан-Марк. Уверяю тебя, это никак не сказывается на моем управлении Вазаро.

– Да, ты прекрасно присматриваешь за наследством Катрин. Иначе ты бы услышал от меня о домике раньше.

– А почему об этом ты заговорил только сейчас?