Лашарела - Абашидзе Григол Григорьевич. Страница 7

Католикос неистовствовал.

Он несколько раз во всех подробностях, сильно преувеличивая, пересказывал атабеку то, что происходило на лашарском празднике, но ему не удавалось вывести Мхаргрдзели из равновесия. Под конец он решился прибегнуть к последнему средству.

— Не хотелось мне говорить тебе об этом, — обратился он к честолюбивому вельможе, — но, оказывается, они громогласно распевали песню, сложенную о тебе Руставели, и смеялись над тобой, потешая народ.

Иванэ изменился в лице. Как ни старался, он не смог скрыть волнения.

— Какую песню? Какого Руставели?

Атабек знал, о чем идет речь, но не желал подать и виду, будто ему что-нибудь известно.

— Гм! Какого Руставели? — горько улыбнулся католикос. — Того самого, Шота, стихотворца из Месхети, Христом проклятого! — Не спуская с Иванэ глаз, католикос прочитал:

От гнева позабыв себя,
К нам в горы ринулся Мхаргрдзели,
Детей и женщин убивал
Из пховских гор, долин, ущелий.
Кахети, Картли в страхе ждут.
Имеретины оробели,
А если к нам он повернет,
Нам не увидеть здесь веселья…

Как волк, ощетинился Иванэ, в глазах его сверкнул гнев. Католикос прикусил язык: он выдал себя, показал, что даже глава грузинской церкви знает эту ужасную песню.

Мхаргрдзели и сам слышал ее не в первый раз, но его возмутило, что сам католикос не погнушался повторить эти богомерзкие слова. Какую же известность приобрела эта гнусная песня, если проникла в высочайшие сферы, в святейший храм, врата которого извечно закрыты для грязной болтовни!

Дрожа от гнева и не зная, на ком его сорвать, атабек схватил подвернувшуюся ему под руку дорогую фаянсовую чашку и с силой швырнул ее об стену.

Вдруг с улицы в окна ворвался веселый гомон толпы и звуки бубнов.

Мхаргрдзели кинулся к окну и отодвинул занавеску. По улице проезжал царь со свитой.

Помчался Лашарелы конь,
Тряхнув своею черной гривой.
И облака над головой
Сопровождают бег ретивый.
Пусть сердце верных день и ночь
Надеждой полнится счастливой.

Когда царь со свитой поравнялись с дворцом атабека, Ахалцихели подтолкнул локтем Торгву Панкели и проговорил:

— У него хоромы пышнее царских! Только трона и недостает, а властью и силой он и так превосходит царя!

Между тем католикос тоже поспешил к окну и, приподняв другой край занавески, выглянул на улицу.

— Се грядет Юлиан, царь языческий! — проговорил он злобно, провожая взглядом Георгия, едущего впереди блестящей свиты.

Проезжая мимо дворца, царь невольно вскинул глаза на окна, и взгляд его встретился со взглядом атабека. Заметил он и католикоса.

Оба отпрянули от окна.

— Юлиан Отступник! — скрежеща зубами, процедил католикос.

— Гром небесный поразит его! — гневно отчеканил Мхаргрдзели и, смутившись, что невольно выдал свою тайну, пристально взглянул в глаза католикосу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Придворные и дворцовая прислуга вышли к воротам встречать царя.

Двое молодцов схватили царского коня под уздцы, и Георгий легко соскочил с седла.

Свита спешилась и последовала за ним во дворец.

Двор был вымощен разноцветными мраморными плитами. Отполированные и блестящие, они в первое мгновение ослепили Лухуми. В страхе, как бы не поскользнуться, он осторожно переставлял ноги.

Дворец поразил его своим великолепием. Высокие колонны и порталы, причудливая резьба орнаментов, крытая золочеными дощечками крыша — все приковывало к себе его взгляд, удивляло изысканностью и богатством.

Внутреннее убранство дворца было еще красивее. И Мигриаули словно зачарованный следовал за царской свитой, потрясенный и ослепленный.

В простенке, между колоннами, на позолоченном фоне сверкала мозаика работы искусных мастеров. Мозаика изображала сцены из царствования царицы Тамар, рассказывала о победоносных войнах, о неустанных трудах правительницы. Мраморная мозаика пола показывала богатство и красоту природы Грузии.

Больше всего поразило деревенского парня обилие золота и серебра во дворце. Стены и потолки, пол и колонны во многих палатах казались выкованными из чистого золота и серебра.

Георгий и его приближенные легко и бесшумно ступали по дорогим коврам, устилавшим пол.

У каждой двери, у каждого поворота и прохода стояли тяжело вооруженные исполины.

В приемном зале сопровождавшая царя знать откланялась ему, и все разошлись по разным залам.

Лаша направился к спальным покоям, двери которых тотчас распахнулись перед ним. Лухуми последовал за ним. Царь приказал ему охранять вход в опочивальню и никого не пропускать.

Мигриаули застыл у дверей, окованных золотом, крепко сжимая в руках меч и копье.

Женский смех вывел его из оцепенения. К нему приближались три молодые девушки.

Самая красивая и нарядная из них с громким смехом направилась прямо к царской опочивальне. Подойдя вплотную к дверям, она остановилась, ожидая, что телохранитель распахнет их перед нею. Но могучий страж не шелохнулся. Лицо девушки выразило удивление. Она смерила Лухуми надменным взглядом, и глаза ее на миг задержались на его пестрых ноговицах. На минуту она замерла в недоумении и вдруг звонко расхохоталась.

Богатырь смутился, неуклюже подался вперед и уставился на свои ноги.

Перестав смеяться, девушка потянулась к ручке. Лухуми выпрямился во весь свой гигантский рост и загородил вход.

— Посторонись! — презрительно бросила девушка.

Телохранитель царя даже бровью не повел.

— Говорят тебе, пропусти! — уже сердито проговорила девушка, дернув его за рукав.

Лухуми продолжал стоять, как каменное изваяние.

— Как ты смеешь меня задерживать? Отойди с дороги, не то… вскричала она гневно, топая ногами.

Тут дверь распахнулась, и на пороге появился царь.

Девушка в это время стояла отвернувшись и не заметила появления Георгия.

Царь улыбнулся, незаметно подкрался к ней сзади и прикрыл ей ладонями глаза.

— Это еще что такое! Пустите! Лаша! Лаша, на помощь! — испуганно воскликнула девушка и разрыдалась.

— Да это я и есть!

Лаша опустил руки, повернул ее лицом к себе и заключил в объятия. Мигриаули был ошеломлен неожиданным оборотом дела. Он быстро отошел от двери и опустился на колени, пропуская мимо себя царя.

— Это моя сестра, царевна Русудан. Она может входить ко мне в любое время, — пояснил на ходу Лаша и увлек сестру за собой.

Пристыженный Лухуми с трудом поднялся с колен и, борясь с головокружением, застыл перед дверью.

Смутное томление теснило ему грудь. Перед глазами стоял образ царевны с гордо закинутой головой и прикушенными губами. Как же он так оплошал не узнал сестру царя! Опозорился в первый же день! Что подумает царь?! Что скажут придворные, слуги, стражники!..

Мысли Лухуми унеслись далеко, на Лашарскую гору, и в памяти возникла девушка в голубом… Лилэ… А что сказала бы Лилэ и где она теперь? Как не похожа скромная и застенчивая тушинка на своевольную и решительную Русудан. А кто из них все же красивее: Лилэ или Русудан? Эта мысль невольно запала в голову Лухуми, и он начал сравнивать обеих девушек. Лилэ тоненькая, стройная, а Русудан больше похожа на зрелую женщину. Лилэ смуглая, черноглазая, Русудан белокожая, с голубыми глазами. Лилэ застенчива, Русудан — гордая, смелая…

Дверь вновь отворилась. Прислонившийся к ней Лухуми покачнулся и едва не упал. Он вздрогнул, словно боясь, что в его мысли кто-нибудь проникнет, и, опустив глаза, почтительно склонился перед Лашой и Русудан.

Царевна успела позабыть о своем огорчении и опять была весела. Поравнявшись с Лухуми, она задержалась на миг и проговорила: