Иные миры: Королева безумия (СИ) - Белов А. А.. Страница 60

В болезни Стриндберга четко прослеживается этапность шизофрении. Продромальные (доболезненные) симптомы, проявляющиеся в болезненной настроенности, ощущении изменённости мира, тревожном ожидании неминуемой беды сменяются первым приступом (шубом), во время которого выявляются признаки начавшегося заболевания. В дальнейшем шизофрения проявляет себя сложными бредовыми построениями и галлюцинациями; затем происходит постепенная кристаллизация бреда, сопровождающаяся появлением дефицитарных симптомов. Бредовое озарение знаменует вершину патологического процесса, после этого заболевание переходит в стадию адаптации.

Благодаря мастерскому описанию Стриндбергом симптомов и течения своего заболевания его произведения могут служить своеобразным «литературным учебником» по шизофрении. Это редчайший случай подлинно талантливого и глубокого описания больным своих переживаний. Поэтому можно смело утверждать, что автобиографические повести и романы Стриндберга имеют не только литературную, но и огромную научную ценность.

Не менее ярким проявлением болезненного мироощущения было проникнуто творчество немецкого поэта Иоганна Кристиана Фридриха Гёльдерлина (1770 - 1843). Заболевание его впервые проявило себя в 1800 году, когда Гёльдерлину исполнилось 30 лет. Спустя два года расстройства психики стали настолько серьезными, что родные были вынуждены поместить Гёльдерлина в психиатрическую лечебницу.

Иоганн Гёльдерлин. Портрет работы Ф. Химера. 1792 г.

Первыми признаками начинающейся болезни стали необычайная раздражительность и падение работоспособности. Гёльдерлин проводит «много хороших часов в полу-бессмысленной задумчивости», в ощущении «какого-то оглушающего беспокойства», его состояние постоянно меняется — он то чувствует себя «слишком рассудительным и замкнутым», то «часто — как лёд». Нарастает чувство отчужденности и одиночества. В марте 1801 года Гёльдерлин пишет своему брату:

«Я чувствую, что мы уже не так любим друг друга, как раньше; это началось давно, и виноват в этом я. Я первый взял этот холодный тон... меня охватило какое-то неверие в вечную любовь... я боролся до смертной усталости, чтобы удержать ту, более высокую, жизнь в вере и созерцании, да, я боролся, испытывая страдания, которые, судя по всему, превосходят своею силой всё прочее, что только способен выдержать человек с твердостию железа. В конце концов, поскольку сердце было надорвано более чем с одной стороны, но всё же держалось, я не мог избежать того, чтобы не втянуть себя — теперь уже и мыслями — в то злое отчаяние, которого вся загадка — что более важно: животрепещущее или вечное — так легко решается одним ясным взглядом».

В 1802 году Гёльдерлин неожиданно бросает место домашнего учителя в Бордо и возвращается домой. Близкие отмечают у него явные признаки безумия. Шеллинг так описывает его состояние:

«Дух совершенно расстроен... в полном отсутствии сознания... отталкивающе пренебрегает своей внешностью... Поведение помешанного... тих и обращен в себя».

Начиная с этого времени в творчестве Гёльдерлина отчётливо проступают черты шизофренически искажённого восприятия действительности. Известный историк культуры В. Дильтей пишет о сборнике гимнов Гёльдерлина, вышедших под заглавием «Песни ночи»:

«Это венец последней эпохи Гёльдерлина; свершается судьба, которая вела всё его поэтическое развитие к полному освобождению внутреннего ритма чувств от стихотворных метрических форм, однако последний шаг в этом развитии был сделан им на пороге безумия... В тех сумерках, которые на него спустились, герои и боги начали приобретать чудовищные размеры и фантастические формы... И его язык, сохраняя свою изобразительную силу, доходит до странного и эксцентричного. В нём какая-то неповторимая смесь болезненных черт с чувством нового стиля лирического гения».

Всё это ярко проявилось в стихотворении «Половина жизни»:

От желтых груш пятниста И в розах утопает Земля в океане.

Вы, лебеди милые,

Пьяны поцелуями,

Головы окунаете В воду священноразумную.

Горе мне, где я возьму, когда Зима наступит, цветы и где —

Солнечный свет И тени земные?

Стены стоят

Безмолвны и холодны, и на ветру Знамен дребезжанье.

Быстрое прогрессирование заболевания не могло не отразиться на творчестве поэта. Стихи, написанные им в разгар заболевания (1805 - 1806 года) становятся всё более примитивными, пустыми и бессмысленными, возникают случайные ритмы и пусто-звонкие формы; стихи приобретают вычурно-резонёрский характер. В качестве примера приведем стихотворение «Весна» (1806 год):

Оставил человека дух тревожный,

Весна уже цветет, всё делая роскошным,

Зеленые поля чудесно расстилает —

И вот уже ручей по ним бежит, сверкает,

И склоны гор стоят, покрытые лесами,

И благодатный дух простора над полями...

Гёльдерлин живет в удивительном мире, сочетающем в себе черты мифического эллинского общества и окружающего его реального мира. Постепенно мифический, фантастический мир заслоняет собой реальность, становится доминирующим и определяет всю дальнейшую жизнь и творчество Гёльдерлина. В 1802 году в письме своему другу он пишет: «Давно не писал я тебе; я был это время во Франции и видел печальную и одинокую землю: хижины и редкие красоты Южной Франции, мужчин и женщин, выросших в страхе патриотических сомнений и голода. Этот мощный элемент — огонь небес и тишь людей, и их жизнь на природе, и их ограниченность и довольство — постоянно волновал меня, и, повторяя вслед за героями, я мог бы, пожалуй, сказать, что меня поразил Аполлон. В областях, граничащих с Вандеей, меня интересовало то дикарское, воинственное, чисто мужское, которого глаза и члены непосредственно проникнуты светом этой жизни, которое в чувстве смерти ощущает себя, как в какой-то виртуозности, и утоляет в нём свою жажду знания. Эстетическое начало этих южных людей, лежащее в руинах античного духа, сделало мне ближе собственно суть эллинов; я познакомился с их натурой и с их мудростью, с их телами, со способом их произрастания в их климате и с тем уставом, по которому они оберегают свой озорной дух от элемента насилия... Родная природа захватывала меня тем больше, чем больше я её изучал. Гроза — не только в своём высшем проявлении, но, в том же самом смысле, как власть и как образ, — и в остальных небесных формах; свет, в своём воздействии национально-образующий и, в качестве принципа того, что для нас что-то свято, предопределяющий нашу судьбу; его поступь в приходе и уходе; характерный облик наших лесов и встреча в одной местности разнохарактерных природных ландшафтов, так что все святые места земли, соединившись, возникли в одном месте, а философский свет — в моем окне, — вот что теперь составляет мою радость... Я думаю, что мы не только не будем комментировать поэтов прежних времен, но что вообще манера пения приобретет какой-то иной характер, и нас поэтому не услышат до тех пор, пока мы не начнём вновь, после греков, петь традиционно и естественно, то есть собственно оригинально».

Божественный мир эллинской мифологии для Гёльдерлина реален, он живет в нем, он ощущает трудности и опасности, исходящие от этого мира:

«И, волей Вакха, ныне бесстрашно пьют Огонь небесный дети земли.

Но нам, поэтам, должно, стоя под Божьей Грозою ужасной с главой непокрытой,

Ловить лучи Отца, Его самого

И в ваш язык небес дары

Нести в ладонях, окутав их в песни.

Ведь только чистым сердцем,

Как дети чистым, нам, чьи души безгрешны,

Лучи Отца огнём не зажгут ладонь,

И, сострадая вечно и глубоко,

Его страданью, сердце всё ж будет жить»

Однако спасение возможно. Гёльдерлин раскрывает тайну взаимоотношения богов и людей:

«Но Бог, щадя и меру точно зная,

На миг один жилья людского прикасаясь,

Хранит нас...

Но слишком трудно этот дар вместить,

Ведь если бы Дарящий не скупился,