Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом - Тейлор Джилл Болти. Страница 27

Мой мозг был серьезно поврежден. Я помню, как думала: "Могут ли у меня отнять докторскую степень? Я ведь совершенно не помню анатомии!" Я думала, что придется найти новую профессию, которая соответствовала бы открывшимся у меня правополушарным способностям. Поскольку мне всегда нравилась работа садовника и уход за газонами, я рассматривала это как одну из возможностей. Я отчаянно нуждалась в том, чтобы меня принимали такой, какой я была в данный момент, и предоставляли мне свободу развиваться как правополушарной личности. Мне нужно было ободрение окружающих. Мне нужно было знать, что я по-прежнему чего-то стою. Мне нужны были мечты, над осуществлением которых я могла бы работать.

Как я уже отмечала, мы с Джи-Джи интуитивно поняли, что системам моего мозга необходимо давать задания. Связи у меня в мозгу нарушились, и было принципиально важно снова начать их стимулировать, пока они не разрушились окончательно или не забыли навсегда, для чего предназначены. Мое успешное восстановление зависело исключительно от нахождения здорового соотношения между усилиями во время бодрствования и простоем во время сна. В течение нескольких месяцев после операции мне нельзя было ни смотреть телевизор, ни разговаривать по телефону, ни слушать радио. Эти формы отдыха мы считали неприемлемыми, потому что они отнимали энергию, делая меня вялой и лишая интереса к обучению. Кроме того, как я уже отмечала, Джи-Джи быстро поняла, что мне нужно задавать только вопросы, предполагающие несколько вариантов ответа, а не просто "да" или "нет". Вынужденный выбор заставлял меня либо открывать старые папки в архивах памяти, либо создавать новые. Вопросы, предполагающие ответ "да" или "нет", не требовали серьезных раздумий, а Джи-Джи редко упускала возможность активировать у меня в мозгу хоть один нейрон.

Поскольку мой мозг утратил способность последовательно мыслить, мне пришлось повторно осваивать основы личной гигиены и даже заново учиться самостоятельно одеваться. Мне пришлось объяснять, что носки нужно надевать раньше, чем туфли. Я не помнила, для чего на самом деле предназначены те или иные предметы быта, но очень творчески подходила к тому, что и как использовать. Поиски применения разным вещам были увлекательным занятием. Кто бы мог подумать, например, что вилкой сказочно удобно чесать себе спину!

Мои запасы энергии были ограниченны, поэтому каждый день нам приходилось очень тщательно выбирать, на что именно я буду тратить свои усилия. Мне нужно было определиться, какие функции хотелось восстановить в первую очередь, и не тратить сил ни на что другое. Я никак не думала, что смогу восстановить свои интеллектуальные способности в достаточной степени, чтобы снова стать ученым преподавателем, но понимала, что смогу рассказать людям поразительную историю о красоте и стойкости нашего мозга ― если, конечно, мне удастся заставить собственный мозг снова заработать. Я решила сосредоточить усилия на художественном проекте, который помог бы мне вернуть и физические силы, и ловкость рук, и когнитивные функции. С этой целью я придумала изготовить анатомически правильное изображение мозга из цветного стекла! Чтобы начать работу, мне требовался какой-нибудь эскиз. Я забыла все, чему научилась за время научной карьеры, поэтому пришлось достать свои книги по нейроанатомии, разложить их на полу и составить по ним схему, из которой, как мне казалось, должно было получиться сравнительно точное (и привлекательное) изображение мозга. Для осуществления этого проекта от меня потребовались как грубые двигательные навыки типа умения держать равновесие, так и тонкие, позволяющие резать стекло и работать с ним. У меня ушло восемь месяцев на изготовление моего первого стеклянного мозга. Но в итоге получилась такая конфетка, что я решила сделать еще один, который теперь висит в гарвардском Банке мозга.

За несколько месяцев до случившегося я договорилась о своем публичном выступлении в Фитчбургском колледже. Оно было запланировано на 10 апреля, то есть должно было состояться ровно через четыре месяца после того, как у меня случился инсульт. Я решила, что это будет мое первое публичное выступление после инсульта, поскольку важнейшей задачей считала вновь научиться свободно владеть речью. Я решила принять участие в том мероприятии в Фитчбургском колледже и выступить с докладом минут на двадцать. Я поставила перед собой цель постараться сделать это так, чтобы публика не поняла, что я перенесла инсульт. Это был рискованный замысел, но я сочла его вполне разумным. Чтобы добиться его осуществления, мне пришлось работать сразу в нескольких направлениях.

Во-первых, нужно было что-то сделать с волосами! В течение первых нескольких месяцев после операции мне пришлось культивировать новую моду на прически. Поскольку хирурги выбрили мне только треть головы, я выглядела весьма экстравагантно. Однако, зачесывая "через лысину" то, что осталось справа, я могла прятать девятидюймовый шрам. Главная проблема состояла в том, как скрыть отрастающие короткие волосы, торчавшие из-под зачесанных длинных. Было очевидно, что с какой-то частью моей головы не все в порядке, но к апрелю я уже щеголяла с довольно милой причесочкой. Я так и не знаю, выдали меня в тот день мои волосы или нет и задумался ли кто-то о происхождении двух франкенштейновских стереотаксических вмятин у меня на лбу. (Стереотаксический аппарат ― это то большое приспособление, похожее на нимб, которым врачи пользуются, чтобы закреплять голову совершенно неподвижно на время операции.)

Я очень усердно работала, готовясь к выступлению в Фитчбурге. Непростая задача, стоявшая передо мной, состояла в том, чтобы во время выступления говорить четко и разумно и чтобы выступить в роли специалиста по головному мозгу. Мне очень повезло, что всего за несколько месяцев до инсульта мое более серьезное выступление на общенациональном съезде NAMI было профессионально записано на видео. Моя работа над восстановлением навыков, требуемых для публичных выступлений, состояла прежде всего в том, чтобы снова и снова пересматривать эту видеозапись. Я следила за тем, как выступавшая женщина (я сама) работала с микрофоном. Я следила, как она держала голову, как ходила по сцене. Я прислушивалась к ее голосу, к той мелодии, на которую она нанизывала слова, присматривалась к тому, как она воздействовала на аудиторию, меняя интонацию. Следя за тем, как она это делала, я научилась делать то же самое. Пересматривая запись, я научилась снова быть собой: вести себя как я, ходить и говорить как я.

Что же касается содержания и роли специалиста по головному мозгу, то, хотя я и многому научилась из этой видеозаписи, я, конечно, не была никаким специалистом! В том докладе было слишком мало сведений, и он был слишком сложен для моего понимания. Мне пришлось задуматься, не считали ли так и люди, которые меня слушали! Но видеозапись помогла мне выучить произношение ряда научных терминов, и после того, как я посмотрела ее много раз, я поняла общий смысл того, о чем рассказывала та женщина. Мне было очень интересно узнать о передаче мозга для научных исследований, и я задумалась, передала бы Джи-Джи мой мозг на исследование, если бы я умерла в утро инсульта. Я всякий раз громко смеялась, слушая песенку про Банк мозга, но мне горько было сознавать, что этой женщины больше нет на свете.

Я сделала все, что могла, составив программу двадцатиминутного выступления, и репетировала его целыми днями больше месяца. Если меня никто не прервет и не станет задавать вопросы о мозге, у меня должно получиться выступить так, чтобы никто не заметил, что я недавно перенесла инсульт. В итоге, хотя своими движениями я немного напоминала робота, я исправно продемонстрировала все слайды и ушла с того мероприятия в Фитчбурге, празднуя победу.

Хотя мне и не полагалось проходить трудотерапию или физиотерапию, первые четыре месяца после операции я тратила немало времени на развитие речи. Мне было намного легче разговаривать, чем читать. Джи-Джи уже научила меня буквам и звукам, которые соответствуют каждой из этих закорючек, но составлять из них слова, а затем еще и находить их смысл ― для моего мозга это было слишком. Понимать смысл прочитанного я почти не могла. Во время одного из первых занятий с логопедом Эми Рейдер я должна была прочитать рассказ, из которого можно было узнать 23 факта. Эми попросила меня прочитать этот рассказ вслух, а затем стала задавать мне вопросы. В итоге из 23 вопросов я ответила правильно всего на два!