Лики прошлого - Багдыков Минас Георгиевич. Страница 16

Она была ему преданным и верным человеком и, по-видимому, он относился к ней доверительно. Она, кроме всего, была дочерью его приятеля, настоятеля Новочеркасского войскового храма.

Спустя два года, нам, начинающим хирургам, показалось, что мы настолько выросли в практической хирургии, что Николай Тарасович нас сдерживает. Стали высказывать свое недовольство. Еженедельные сдачи ему теоретических зачетов продолжались, но однажды он нас вызвал и предложил на выбор выполнить каждому ту операцию, о которой тот мечтает, с условием, что теоретическую часть мы ему обязательно сдадим…

В назначенный день и час мы с блеском это сделали и ждали приговора. Еще одним условием нашего учителя было то, что больной должен быть нашим родственником или же близким нам человеком.

Вскоре все мы трое получили от него рекомендации на учебу для поступления в клиническую ординатуру.

Наше неординарное время как бы взывает людей осмотреться, взглянуть в прошлое, мысленно пройти по дорогам детства, юности, сопоставить, пересмотреть, проложить ориентиры будущей дороги, прокладываемой в новых условиях бытия.

Видимо, все начинается в жизни не только со святости родительского очага, его патриархальности, ауры благоденствия и трудолюбия, но и тех поводырей-преподавателей, которым Богом было суждено встретиться на твоем жизненном пути, и как бы проложить вехи будущего твоего мироощущения.

Впервые пришлось задуматься мне об этом, читая строки небольшого письма, написанного в двадцатые годы моим дедом Минасом своей единственной дочери. Меня, юношу, поразил каллиграфический почерк и бережное, взвешенное, любовное отношение к каждой букве, каждому слову и мысли письма. Красивый, четкий почерк достался ему большим трудом и прилежанием. Этому научил моего предка преподаватель чистописания и каллиграфии. Эти, уже мало кому известные преподаватели, создали целый пласт последующего поколения грамотных жителей нашего города, свято относящихся к содержанию и форме слова.

Однако изумило меня и то, с каким вниманием относились отцы города к личностям преподавателей.

Последние имели возможность построить себе дом, воспитывать многочисленную детвору, дать им не только среднее, но и высшее образование. Преподавательским трудом они могли обеспечить свою независимость, получить возможность стать личностями, сеять добро, создавая разумное и вечное.

От этого ушедшего от нас навсегда патриархального времени все же осталось то немногое, та толика святого в лице воспитанного ими поколения, некоторые представители которого посвятили свою жизнь тоже педагогической деятельности.

Поколению ребят довоенного и послевоенного времени несказанно повезло, они явились как бы эстафетой передачи знаний от тех, кто в юности изучал закон Божий, унаследовал святое отношение к высшим идеалам человеческой морали, в сознании которых сама жизнь и деятельность преподавателя были Богу угодным делом. У многих из них ко времени государственного переворота 1917 года были уже выработаны и закреплены педагогические навыки.

Мне довелось учиться в школе с казалось бы несчастливым числом 13, да и создавался коллектив преподавателей в военное время на 13-й линии, но оказалась эта школа счастливой для тех детей, кому повезло в ней учиться.

Первое впечатление о школе у учеников, даже в то военное время, когда в помещении было холодно, а в желудке голодно, — что тебя ждут, встречают учителя во главе с директором школы, ты нужен. На большой перемене, в буфете, каждому ученику выдавали кусочек черного хлеба с конфетой красного или зеленого цвета..

Войти в помещение школы можно было только под взглядом грозного, но полюбившегося ученикам директора Дирибина А. П. В этом большом, нам так казалось, надежном и добром с громоподобным голосом человеке чувствовался заботливый хозяин, отец. Встречая детей у входа в школу, он как бы приглашал каждого зайти и приобщиться к знаниям.

Этот удивительный человек-профессионал мог собрать вокруг себя целое созвездие прекрасных педагогов, каждый из которых являлся поистине уникальным явлением, личностью.

Русский язык преподавала Прасковья Васильевна — немолодая женщина, явно нуждающаяся, порой полуголодная, но бесконечно преданная своему делу; знания, которыми она одаривала каждого, оставались в душах ее учеников благодарной памятью.

Весьма неординарно вела литературу Чараева Елизавета Петровна. Обладая глубокими знаниями предмета, эрудицией, великолепным пониманием советской и русской классической, а также зарубежной литературы, тонко и взвешенно разбирая произведения, с неоднозначным творческим подходом, она снискала к себе и к своему предмету любовь и уважение, а для многих определила и выбор будущей профессии. Ее дом всегда был полон творческой молодежи. Только у нее в доме можно было поговорить о творчестве тех писателей и поэтов, кто не был включен в обязательную программу — Есенине, Блоке, Достоевском, Гете, Беранже.

Как преподаватель она имела необычную манеру общения в классе с ребятами. Будучи близорукой настолько, что текст подносила буквально к линзам очков, она обычно располагалась в самой гуще класса и начинала обвораживать ребят прекрасной русской речью и логикой повествования. Уроки ее проходили в полной тишине и пролетали незаметно, только звонок напоминал ребятам, что время счастья окончено.

Во время своих рассуждений она незаметно подключала учеников к работе, исправляла их неточности в рассуждениях. В журнале появлялись оценки, которые практически никто не оспаривал. Дружили с ней практически все ее выпускники до самой ее кончины.

Не менее одаренной личностью была Елизавета Ивановна Воскобойникова — русист и литератор. Она не только знала русскую литературу, но и очень любила, могла наизусть читать целые страницы из произведений Островского, Грибоедова, причем она не читала, а играла, как бы проигрывала образы. Порой она давала трактовку того или иного слона, указывала на его происхождение и силу звучания именно в этом тексте, как бы подчеркивающего особенность характера произведения.

Елизавета Ивановна была поистине русской интеллигенткой, поклоняющейся всему русскому, российскому.

Живя в окружении армянских семей, Елизавета Ивановна широко открывала двери своего дома ребятам всей округи. На летних каникулах принимала нас как своих детей, порой показывая, что все лучшее в жизни воспето в стихах, литературе. Непременно угощала чаем, а порой со своей сестрой в четыре руки играла классические произведения на старом пианино. Впервые у нее в доме я услышал многие романсы Вертинского.

В школе, где царила атмосфера некоторой дистанции между учениками и учителями, Елизавета Ивановна, пожалуй, была единственным человеком, к которому можно было обратиться и рассказать все как на духу. Она могла не только бескорыстно дать дополнительные уроки, но и искренне обрадоваться хорошему ответу ученика, пусть и не успевающего ранее. Ее большой умный лоб расправлялся от множества морщин, а в глазах появлялась одобрительная смешинка.

Математика в старших классах держалась на Ольге Адамовне Кечекьян и Поляковой.

Эти старые девы посвятили свою жизнь педагогике, были образцовыми преподавателями, блестяще владели методикой преподавания этого сложнейшего предмета, выделяя в качестве приоритета индивидуальность ученика, личностные качества. Многие выпускники выбрали свою специальность с математическим уклоном и стали впоследствии крупными специалистами, учеными, профессорами, среди которых был и член-корреспондент Академии наук.

В школе работали педагоги, преподававшие предметы, которые не считались основными, но их любили, почитали, уважали, а предмет знали и полученное от них помогло практически всем в нелегкой жизни.

Физической культурой занимались все учащиеся, при этом не формально, а добиваясь спортивных разрядов по различным видам спорта, особенно гимнастике. Всем этим целое поколение ребят было обязано великолепному человеку, всегда подтянутому, опрятному и увлеченному — Русанову Владимиру Филипповичу.