Стоит ли им жить? - де Крюи Поль Генри. Страница 35

Для отца с матерью бедной Жанны в Грэнд-Хэвене, для сотен тысяч нищих родителей в умеренной полосе Северной Америки эта великолепная английская наука будет — я боюсь — весьма слабым утешением…

Среди людей, знающих Элвина Кобэрна, не существует двух мнений о том, что его страстная, кипучая ненависть к ревматической болезни сердца ставит его высоко над рядовыми людьми науки. Любовь к истине у многих исследователей принимает иногда такие размеры, что не оставляет места для ненависти к той смерти, против которой они борются, — но этого никак нельзя сказать о Кобэрне. Бедность, вне всяких сомнений, является главным союзником стрептококка. Это доказано. Но почему же тогда Кобэрн — при всей своей человечности — не идет рассказывать бедным людям об экономическом строе, для которого деньги важнее, чем разрушение детских сердец? Зная положение и психологию современных борцов со смертью, можно заранее сказать, что он этого не сделает.

Примиренность с величайшим социальным злом и позором, покорное отношение к издевательствам над их лучшими открытиями, — вот что характерно для всех борцов со смертью, каких я только знал. Все они, как один, — за исключением великого ученого Ивана Павлова, — убеждены в том, что бедность — это не предмет науки, что она вне пределов их компетенции. Многие из них одержимы предрассудком, что их собственная бедность даже полезна для науки. Они готовы показать чудеса достижений почти без денег. Они с радостью превращаются в судомоек, перетирающих собственные склянки, и в скотников, убирающих навоз из клеток своих обезьян, — лишь бы им было дозволено продолжать раскапывание истины. Когда их жалкий бюджет приходит к полному истощению, они на цыпочках, с благоговейной улыбкой, идут в кабинеты всесильных приспешников денежных тузов; в обязанности этих продажных людей входит выделение какой-то частицы средств богачей на поддержание науки — в порядке благодеяния! Здесь наш борец со смертью, ломая шапку, вымаливает пособие, которое часто оказывается более чем недостаточным для его работы, и изливается в благодарностях за подачку, которая устраивает его только наполовину. С этими ресурсами он бьется над своими жизнеспасительными открытиями, которые, будучи готовыми для применения на людях, требуют еще средств для введения их в практику, а если этих средств нет — хотя их отсутствие стоит жизни мужчинам, женщинам и детям, — наш храбрый борец со смертью возвращается в свою лабораторию, может быть, и со вздохом, но без тени протеста. Короче говоря, наши ученые находятся в положении изобретателей, конструкторов, созидателей, инженеров гигантской машины для борьбы со смертью, мощной установки, несущей жизнь, силу, счастье, — которым начальство не разрешает пустить эту машину в ход. Таково их настоящее положение при нашем плутократизме.

Кобэрн в этом отношении ничем не отличался от других борцов со смертью. А кроме того, его первые открытия были сделаны в дни «бума», когда казалось, что бедность чуть ли уж не кончается. И в Америке широко распространено было мнение, что горшки всех приличных граждан полны кур и витаминов, так что Кобэрн, хотя и знал кое-что иное, решил, что агитация с его стороны будет делом глупым и даже недостойным человека науки…

Авось, положение улучшится? Может быть, премудрый Гувер [10] окажется и вправду неплохим пророком? Кобэрн разделял эту необъяснимую терпимость наших ученых к дрянному экономическому строю, презирающему науку, разрушающему блага, которые эти же ученые создавали и делали счастливой долей человечества. Легко представить, как Кобэрн ворчал себе под нос, что бедность, мол, это не научная тема, и поэтому она его совершенно не касается. А к тому же он был всецело одержим мыслями о стрептококке…

С помощью своих сердечнобольных юных пациентов и преданной сиделки Люсиль Миллер, Кобэрн на опыте Нью-Йорка уже слишком хорошо узнал, что дает обыкновенному микробу силу разрушать детские сердца. Многие из его жертв жили в грязи, без воздуха и солнца. Другие жили скученно, по четыре-пять человек в комнате. Большинство из них питалось отвратительно. В некоторых квартирах не было даже печки на случай холодных дней. Все эти лишения, — наряду с цивилизацией, способной вполне обеспечить всех, — активно помогают злостному стрептококку невидимо распространяться среди детей, отмеченных ревматическим клеймом. Кобэрн знал это. Так почему бы не начать войну с бедностью?

И в конце концов, пробираясь случайными и не всегда логичными путями к истине, — что так характерно, для людей, отмеченных гением, — Кобэрн превратился в практика. На интереснейшем опыте он доказал, что, хотя ревматическая болезнь сердца и является некоторой расплатой за бедность, есть огромное количество детей, которые ею не болеют, хотя и бедны. Неподалеку от пресвитерианской больницы в Нью-Йорке жила большая колония иммигрантов из Порто-Рико, которые были ужасающе бедны. Дети их часто заболевали ревматизмом на глазах у Элвина Кобэрна и умирали под его ухом, приникшим к их огромным, слабеющим сердцам, — и этот простой маленький факт заставил его призадуматься.

Эти люди не знали, что такое ревматическая болезнь сердца, — там у себя, в Порто-Рико!

Каждый, кто считает себя знатоком бедности, кто восхищается волнующими описаниями нищеты у Эмиля Золя, кто приходил в содрогание от ужасающих картин человеческого падения в драме Максима Горького «На дне», хорошо знает, что прелестнейший цветок бедности, ее квинт-эссенцию можно увидеть только в Сан-Хуане (Порто-Рико). Этот город кишит толпами оборванных детишек, вечно голодных, живущих скученно в грязных трущобах, негодных даже под логово для бродячих, заеденных блохами, собак. И все-таки здесь — как это ни кажется фантастичным — дети никогда не болеют ревматическим поражением сердца!

Кобэрн знал также из сообщений доктора Эдварда Фили, который исколесил для этого все тропики, что в тропических странах совершенно нет ревматической болезни сердца. И она почти не встречается в южной, солнечной части Америки. Она больше всего распространена на севере и с красивой постепенностью исчезает по мере продвижения на юг, и даже в таком сравнительно северном городе, как Цинцинати, скандально бедном, отвратительно грязном и перенаселенном в районе гавани, ее не очень много — хотя гораздо больше, чем в богатых домах, расположенных здесь же рядом, на солнечных холмах.

Кобэрн знал, что только между сороковым и пятидесятым градусами северной широты стрептококк получает силу крушить сердца, — часто и безжалостно. Почему это?

В январе 1929 года он собрал группу из десяти экспериментальных животных человеческого вида. Это были самые тяжелые случаи ревматической болезни сердца, какие только ему удалось найти в нью-йоркской пресвитерианской больнице. Их глотки кишели кроверастворяющим стрептококком. Для некоторых из них было твердо предопределено, что с наступлением первых весенних дней они будут избавлены от своих мучений последним, решающим припадком. Потому что в чудесную весеннюю пору сердцеубийственный стрептококк делается особенно злым.

Что, если перевезти этот десяток детей в Порто-Рико?

И вот они живут уже в Порто-Рико, в открытом здании на мысу, не защищенном ни с востока, ни с севера, в нескольких метрах от океана, подвергаясь действию ветра, сырости, дождя и солнца.

Это было в те месяцы, когда треть всех коек в нью-йоркской пресвитерианской больнице обычно заполнена детьми, пораженными ревматическим убийцей…

Их неистово бьющиеся сердца успокоились. Боли исчезли. Дыхание стало легче. Их сердечная болезнь затихла. И, наконец, даже у самых тяжелых, смертельно больных прошла совершенно. Это был чудесный эксперимент!

Это было окрыляющим доказательством того, что может сделать наука, вооруженная деньгами. В июне деньги, любезно предоставленные мистером и миссис Ван-Гербиг, кончились, и дети во главе с Кобэрном вернулись домой без всяких следов ревматизма, но не прошло и полугода, как трое из них погибли от последнего, решающего припадка… из-за отсутствия средств на содержание их в Порто-Рико.