Медный гамбит - Абби Линн. Страница 26

Расмышления Павека прервались, когда он почувствовал, как на него полилась струя воды из кувшина.

— Вставай, человек-раб.

Он махнул рукой вверх, не думая, но не слепо. Тыльная сторона его кулака с громким шлепком попала Звайну между ухом и подбородком, сбив его с ног. Мальчик ударился спиной о заднюю стену раньше, чем Павек открыл глаза. Он сполз на пол, когда взрослый человек освободился от мокрых простынь.

Громко ругаясь и разливая воду, Павек поднялся на ноги. Он ругал себя за то, что потерял контроль над собой, а Звайн вовремя не сообразил этого. Темные глаза мальчика были наполнены животным ужасом. Наглость сменилась рыданиями, кровь текла из разбитого носа и губ.

— Хватит хныкать, — скомандовал он.

Маленькая его часть хотела опуститься на колени с извинениями и утешениями; но его большая часть смотрела с ужасом и отвращением на хныкающую жертву. Те, кто собирается выжить в этом жестоком мире, не должны плакать, и не важно насколько болит рана или велика несправедливость. Они просто не осмеливаются быть слабыми. Как только сирота заплачет, остальные хишники набросятся на него без пощады. Некоторые жертвы умирают быстро, страдания других могут продлиться несколько недель, но результат всегда один. Он выжил благодаря Сиан; она научила его не плакать, прежде чем отдала в приют.

Не доверяя себе и не осмеливаясь подойти поближе, он швырнул мокрую простыню на колени Звайна.

— Следующий раз никогда не начинай то, что ты не можешь закончить.

— Следующего раза не будет, — ответил Звайн, вытирая свое слицо. — Клянусь.

Из глаз мальчика исчез страх, он как-то стазу стал старше и деловитие. Павек видел, как все он все просчитал и выбрал себе новые цели. Хорошо это или нет, но он мог снести шесть атак подряд, которые малец обрушил на него, а седьмую…?

Дрожь прошла через спину Павека. Пройдет ли кто-нибудь сегодня через ворота на рынок Модекана или не пройдет, сегодня ночью он не вернется сюда.

Проклятый Оелус! Пусть Маски воспитывают их сироту, если он им так нужен. Лично он наелся по уши.

С рассчитанной небрежность он подошел к самой высокой полке, на которую положил украденное парнем оружие и собственный медальон темплара. Рука сомкнулась на медальоне. Оружия не было.

— Зачем он тебе нужен? — спросил Звайн, его голос опять стал совершенно очаровательным и полным детского любопытства, как если бы ничего не случилось. Мальчик подошел поближе и продел свои пальцы через шнурок из кожи иникса, свисавший из кулака Павека. — Ты же сказал, что слишком опасно брать его с собой к воротам.

Более старший человек не в состоянии так быстро изменить свое настроение. Не отвечая мальчику он обошел его кругом, потом взял свой кошелек, спрятал медальон на самое дно и надежно закрепил кошелек на поясе.

— Но почему, Павек, почему?

— По той же причине, по которой ты взял свое оружие, ураденное у гладиатора. Я не доверяю человеку, с которым живу.

— Павек, я не имел в виду ничего особенного. Я знаю, у тебя есть причины поступать так, а не иначе. Ты не должен уходить. Я не хочу, чтобы ты уходил.

Впереди был долгий, трудный и жаркий день, до ночи было еще далеко. Может быть он будет чувствовать себя иначе, когда его спина будет разламываться от боли, а слабая левая рука будет содрогаться с каждым ударом пульса. Может быть. Если женщина-друид и ее зарнека не появяться.

Он заворчал, не говоря ни нет ни да. — Тогда сделай так, чтобы я остался. Держись подальше от неприятностей. Держись подальше от меня. Сделай так и… — Его голос прервался. Темпларов учили легко лгать, но сейчас он не темплар и соврать ему тяжелее, не имея желтой одежды, как оружия. — Ты готов?

Звайн громко сморнулся и смыл с себя последние капли крови. — Готов.

Мальчик был тих и спокоен, пока они шли по просыпающемуся городу. Он держался близко, не убегал, не ныл или жаловался — не делал все то, что уже стало ежедневным утренним ритуалом. Захлестываемый эмоциями, которым он не мог дать имя, Павек остановился возле ларька продавца фруктов и обменял керамическую монету на завтрак из дынь сабра. Какое-то количество граждан города делали хороший бизнес, покупая поздно вечером, в конце рыночного дня, фрукты, овощи и другую дешевую еду, чтобы продать ее рано утром значительно дороже тем людям, которым надо было поесть до открытия ворот.

Звайн оторвал корку дыни с жестоким наслаждением, но скривился, когда красный сок потек по его разбитым губам. Он протянул дыню обратно, и Павек понял, что боль в его душе, которой он не мог дать имени, скорее увеличилась, чем уменьшилась.

— Не уходи далеко от меня, — прошептал он, когда ворота замаячили перед ними. — Оставайся там, где я могу видеть тебя.

Мальчик мрачно кивнул. Павек опять порылся в своем кошельке, вынул оттуда две последние керамические монеты и сунул их в руку мальчика.

— Ты веришь во что-нибудь, Звайн?

Бессмертный Король Хаману был официальным божеством жителей Урика. Каждый день в утреннем обращении к горожанам перечислялись все его многочисленные титулы и прославлялась его сила; его имя был предметом бесконечных благословлений и… проклятий. Но вера была совсем другим делом. Задавать такой вопрос — вторгаться в личную жизнь, ответить на него честно — знак доверия.

— Иногда. А ты?

— А я верю в колесо судьбы — после хорошего дня, конечно. Нам нужен хороший день, Звайн.

— Я буду молиться за тебя, Павек, — Звайн крепко обхватил своими пальцами острые, неправильные края монет. — Я знаю место.

— Лучше оставайся здесь. Помни, что я тебе сказал: не исчезай.

Из очереди купцов и фермеров, уже ждавшей за воротами, раздались крики: появились темплары, обязанные открывать ворота с рассветом, но всегда опаздывавшие по меньшей мере на час. Павек поторопился на пост инспектора — задержавшись только на мгновение, чтобы посмотреть, где устроился Звайн. Мальчишка нашел себе место в тени за кучей камней и костей, оставшейся после обновления и раскрашивания портретов Короля Хаману на стенах. Они обменялись быстрыми взглядами.

Модекан посылал на ежедневную ярмарку как ремесленников, так и фермеров. Павек быстро вспотел, разгружая четыре тележки; потом загружая их красной плиткой, предназначенной для дома какого-нибудь аристократа. Инспектор — не Букке — отсчитал несколько дюжин: некоторые, дефектные, обложил дополнительным налогом, потом отозвал Павека в сторону, как только тележки были нагружены, а неудачливый ремесленник отправлен обратно.

— Ты знаешь дороги в квартале темпларов, падаль?

— Не очень хорошо, великий, — солгал Павек. Слишком щедрое предложение даже для того, кто молился счастливому повороту колеса судьбы.

Инспектор предложил необрезанную керамическую монету, если Павек отвезет эти плитки в резиденцию Верховного Темплара. — Она строит фонтан, — откровенно сказал он. — День работы.

— Я бедный человек, великий, больной, и в грязной одежде, меня даже не пустят на порог.

Инспектор удвоил предложение и Павек, зная, что человек в здравом уме никогда не окажется от такой возможности, признал свое поражение, упав на колени. Он внимательно слушал, пока инспектор тщательно описывал путь через лабиринты квартала.

Могло быть и хуже: по меньшей мере его не направили к Элабону Экриссару. Заручившись обещанием двух монет, ожидающих его по возвращении, он быстро загрузил ручную тележку и отправился в дорогу. Он попытался было найти глазами Звайна, но парень куда-то спрятался.

И его по-прежнему не было, когда он вернулся. Он задал столько вопросов своим товарищам-работягам, сколько он осмелился, но никто из них не видел как худой, темно-волосый мальчик исчез из тени, даже когда Павек предложил несколько монет из своего вновь обретенного богатства за информацию. Подкуп только привлек к нему совершенно ненужное внимание рабочих и темпларов.

Учитывая, что все и так уже шептались о нем, а его настоящее имя все еще висела на всех стенах, вместе с обещанием награды в сорок золотых, он не осмелился спросить даже о старике-дварфе, юном полуэльфе и невероятно красивой женщине, которые должны были провезти тележку с амфорами мимо жадных глаз темпларов.