Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика - Власова Ольга Александровна. Страница 29

Пытаясь развить эти гипотезы, Лэйнг так говорит о метанойе: «Я предложил термин метанойя. Это традиционный термин. Это греческий эквивалент понятия из Нового Завета, переводимый на английский язык как repentance, на французский как conversion. Буквально это означает “изменение сознания”» [182].

Он сравнивает метанойю с ЛСД-путешествием. На его взгляд, переживаемый при биохимическом воздействии ЛСД-опыт имеет естественный аналог – метанойю. Содержание и направленность метанойи при этом может быть как позитивной, так и негативной, в зависимости от занимаемой по отношению к ней установки. В рамках традиционной психиатрической системы и практики психиатрической больницы это путешествие определяется как безумие и катастрофа, расстройство, как патологический процесс, который в обязательном порядке должен быть исцелен любыми медицинскими средствами. Тот же самый процесс можно рассматривать и в позитивном ключе, понимая его как потенциально революционный процесс открытия своего подлинного «я».

Сравнение с ЛСД-опытом наталкивает на мысль о том, что Лэйнг вывел этот концепт исходя из собственных психоделических переживаний. Мы знаем, что ЛСД-путешествия он совершал не раз. Но сам Лэйнг утверждает обратное, указывая на то, что этот фундаментальный опыт психотического перерождения встречал только у своих пациентов: «Они совершают путешествие. Я сам никогда не переживал этого путешествия…» [183].

Господствующее негативное понимание метанойи, на взгляд Лэйнга, связано с не вполне адекватным пониманием шизофрении, свойственным современной культуре. Шизофрения считается чем-то находящимся в одном человеке: в мозге, сознании, мышлении, поведении, образе жизни или стиле общения. «Этот ответ, однако, – подчеркивает он, – может выступать частью социального процесса, порождающего шизофрению, которую мы стремимся вылечить» [184]. Поэтому шизофрения для Лэйнга – это совокупность атрибуций.

Для того чтобы понять метанойю, необходимо, на взгляд Лэйнга, изменить мировоззрение: «Мы изменили парадигму. Человек втягивается в отчаянную стратегию освобождения, в границах микросоциальной ситуации он ищет себя. Мы пытаемся следовать за ним и помочь развитию того, что называют “острым шизофреническим эпизодом”, вместо того чтобы приостановить его» [185].

Такая стратегия поддержания развития метанойи, на его взгляд, является более сложной, чем обычная для психиатрии стратегия медикаментозного лечения. Изменения одного человека вызывают изменения других людей, вовлеченных в совместные с ним отношения, а это требует постоянной работы как от психиатра, так и от социального окружения человека.

Основываясь на собственной теории образования и функционирования группы, Лэйнг подчеркивает революционное значение метанойи. Действительно, если меняется один человек из связки, это влечет за собой изменение остальных, и теоретически один человек своим изменением может изменить всю связку: «Всякое изменение в одном человеке индуцирует приспособительные изменения в других. Однако у нас есть хорошо развитые стратегии исключения и изоляции для предотвращения подобного. Это грозит микрореволюцией. Мы постоянно сталкиваемся с возможностью революции, и оттого контрреволюционная сила и реакция очень сильны. Большинство микросоциальных революций этого типа “пресекаются на корню”» [186].

При трактовке психического заболевания как метанойи психиатрическая диагностическая схема переворачивается с ног на голову. Все поведенческие и личностные признаки, рассматриваемые психиатрией как симптомы психического расстройства, трактуются как нормальные и даже сверх-нормальные проявления.

Очень важно подчеркнуть, что посредством введения концепта метанойи Лэйнг сделал революционный шаг в понимании как самого психотического опыта, так и психического заболевания в целом. Это интересный факт, который не упоминается ни в одной из работ, посвященных его творчеству. Лишь Рон Лейфер в беседе с Сетом Фарбером замечает вскользь: «Я не думаю, что Лэйнг романтизировал психическое заболевание, мне кажется, его романтизировали те, кто читал Лэйнга. Лэйнг на самом деле говорил, что психоз не является разновидностью пассивного опыта. Это активный опыт, в котором индивид пытается нащупать и разрешить противоречия действительности» [187]. Однако для оценки вклада Лэйнга он – один из основных.

Дело в том, что психическое заболевание традиционно понимается в психиатрии как заболевание соматическое, и для его истолкования используется в основном инфекционная метафора. Эта метафора в пространстве психиатрии работает следующим образом: 1) считается, что психическое заболевание завладевает человеком, тот не может с ним совладать, утрачивает критику и становится пассивной жертвой болезни;

2) для излечения от психического заболевания призывается врач, который, как активный агент, только и может справиться с силой болезни;

3) признается, что период заболевания является «темной фазой» в жизни человека, поскольку он перестает существовать как личность и должен поскорее избавиться от этого недуга. Фактически об этом в «Истории безумия в классическую эпоху» говорит Фуко. Выстраивая свою историческую перспективу, он отмечает, что безумие по эпистемологическому статусу оказалось подобно проказе и пришло ей на смену [188].

Первые попытки хоть чуть-чуть, но отойти от инфекционной метафоры можно отнести к началу XX в. и исследованиям творчества душевнобольных. Ханс Принцхорн и Карл Ясперс в своих работах, анализирующих творчество знаменитых и неизвестных шизофреников, впервые стали говорить о том, что само это творчество не является исключительно проявлением болезни, симптомом, а предстает важной частью личностной жизни человека. Таким образом, болезнь впервые стала трактоваться как несущая не только негативные, но и позитивные элементы.

Несколько дальше пошли феноменологические психиатры и экзистенциальные аналитики. Они положили в основу своих теорий утверждение о том, что болезнь – это не соматическое нарушение, а специфический опыт, не инфекция, а экзистенция. Однако в смене акцентов им еще не удалось избавиться от элемента пассивности. Признавалось, что этот модус бытия захватывает больного, ввергает его в пучину ничтожения и несет к небытию. Больной оказывался заброшенным в болезнь.

Лэйнг сделал более радикальный шаг: он попытался полностью уйти от инфекционной метафоры, и этот отход как раз и был сопряжен с введением концепта метанойи. Вспомним, что в «Разделенном Я» шизофрения еще понималась не так революционно, как в «Политике переживания». Она признавалась специфическим модусом бытия, но возникающим вследствие онтологической ненадежности, т. е. этот модус бытия был, как это резко ни звучит, дефективен. В «Политике переживания» шизофрения начинает трактоваться совершенно по-другому. Лэйнг подчеркивает, что она может быть не погибелью, а прорывом, процессом поиска своего истинного «я». Таким образом, он признает, что шизофрения является, во-первых, активным состоянием, в котором личность может обрести свое подлинное бытие, а во-вторых, состоянием позитивным, т. е. приводит к лучшему, чем до шизофрении, существованию.

Разумеется, метанойя излишне романтизирует шизофрению и психически больных. С медицинской точки зрения этот концепт не вполне обоснован. Лэйнг проделывает своеобразный эксперимент, аналогов которому в истории психиатрии не существует: он полностью отходит от соматической инфекционной метафоры, и мы можем посмотреть, что получается в результате. В этом безусловный плюс и несомненное новаторство «Политики переживания» в целом и понятия метанойи в частности.