Оживление без сенсаций - Аксельрод Альберт Юльевич. Страница 16

Вторая задача — тщательно анализировать полученные данные. Если бы даже вся необходимая информация и шла от тканей, да при этом непрерывно, то мозг врача, его кора, безусловно, не мог бы переработать подобный поток фактов, хотя подкорка больного, когда он был здоров, легко справлялась с этой лавиной без включения в работу сознания. Об этом парадоксе мы с вами уже говорили. Оценка же основных показателей, причем лишь несколько раз в сутки, является делом хотя и трудным, но вполне доступным грамотному врачу.

Третья задача — на основе полученной и обработанной информации подобрать нужный режим протеза дыхания — респиратора, что уже не так трудно, если решены первые две.

Из всего сказанного ясно: назрела острейшая необходимость в обеспечении реаниматолога достаточно простым и надежным автоматическим комплексом, который бы заменял дыхательный центр больного, когда ему подставляют «протез вентиляции». Пока таких комплексов нет, как нет и доступной практическому врачу аппаратуры для экстренной диагностики нарушений в системе дыхания тяжелого больного...

Сегодня в нашем арсенале имеется аппаратура для оценки газового состава крови, и она очень нам помогает; но вот выяснить точно и быстро, где именно произошел сбой регулировки, который привел к плохому обмену газов, врачу очень трудно. И не удивительно. Ведь даже мастер, пришедший чинить ваш телевизор, нередко встает в тупик перед вопросами: где сбой, какая из частей телеящика вышла из строя, из-за какого винтика или шпунтика телевизор перестал изымать из воздуха «картинку» и доставлять ее на экран? Между тем он имеет дело с машиной неизмеримо более простой, да к тому же созданной руками человека по схеме, вложенной в паспорт. Вот если бы в паспорт больного природа вложила его личную индивидуальную схему, поиски поломки в системе дыхания или кровообращения значительно упростились бы.

Врач, конечно, понимает, что организм каждого человека уникален, его механизмы индивидуальны, хотя и построены по каким-то общим для всех людей, а иногда вообще для всех живых существ принципам. За много веков своего существования физиология и медицина сформулировали эти принципы, но пока что в виде рабочих гипотез. Чтобы гипотезы стали истинами хотя бы в первом приближении, их надо поверить математикой, поскольку, как известно, в каждой науке столько истины, сколько математики.

Еще совсем недавно, лет 15—20 назад, казалось, что боевые отряды математиков, перепоясанных крест-накрест перфолентами, сходу, на одном дыхании возьмут биологическую крепость вместе со всеми ее физиологическими и патофизиологическими бастионами. Практические врачи в восторге потирали руки, надеясь не столько понять процессы, описанные иксами и игреками, сколько получить, наконец, конкретный ответ на вопрос: почему в организме человека два, умноженное на два, не всегда равняется четырем? Однако — увы! — с наскоку крепость взять пока не удалось. Кое-что, конечно, уже захватили, но все же орешек оказался весьма твердым.

А пока... Пока дежурный врач подходит к больному, вооруженный своим опытом и опытом сотен врачебных поколений, передаваемым из уст в уста и, конечно же, через книжки. Подходит, оснащенный рабочими гипотезами и близкими к истине предположениями медицинских теоретиков. Он подходит к больному во всеоружии своей интуиции: ведь до тех пор пока медицина не станет целиком опираться на математику, она будет не столько наукой, сколько искусством. А раз медицина прежде всего искусство, то на первое место выходят человеческие качества врача: его доброта, его терпение, его наблюдательность, словом, его искусство врачевания.

Каким же ему быть, врачу-реаниматологу, человеку, который в считанные минуты, заменяя подкорку больного и будущие сверх-ЭВМ, принимает жизненно важные решения?

Каким быть?

— Здравствуйте, Борис Михайлович! Я к вам от доктора Полякова.

— А... Да-да... Здравствуйте, Пал Петрович мне звонил. Вы на четвертом курсе?

— Да...

Высокий парень в коротковатом халате, из-под которого видны линялые джинсы... Без галстука, но рубашка аккуратная. Пуговицы только разные... Обе белые, но разные... Сам, наверное, пришивал... Смотрит через очки очень внимательно... Глаз серый и с юмором...

— Вы хотите со мной подежурить?

— Да, хотя бы раз в неделю. Или чаще... Просто так, бесплатно.

— Ваше имя, простите?

— Сергей.

— Сережа, а что вам деньги не нужны? Почему бы не дежурить у нас медбратом?

— Я уже дежурю по воскресеньям на «скорой»... За деньги.

«Ого... Хочет трубить 8 суток в месяц!»

— А у нас?

— У вас хочу поработать без суеты, для себя.

— То есть как для себя?

— Ну, для души... Для дела.

«Ох! Не романтик ли?» — думает Борис Михайлович.

Всех студентов и молодых врачей, которые хотят стать реаниматологами, он делит на три категории: романтиков, теоретиков и лекарей.

Романтик, собираясь поступать на работу в реанимацию, начинает разговор с фразы: «Как я счастлив, что смогу возвращать людям жизнь» — и ставит после нее два восклицательных знака. Смотрит романтик всегда вверх и вперед, глаза его постоянно застилает теплая влага от любви к человечеству. Но при этом конкретного больного человека, поломанного и несчастного, залитого кровью и гноем, он не замечает. Он хочет поскорее помочь всем на свете и поэтому всегда опаздывает со своей помощью к конкретному страдальцу. Он никогда не завинчивает крышечку от зубной пасты — ему некогда, а назавтра с трудом выдавливает засохшую пасту и злится, что его задерживают: ведь его ждут Великие Дела. Глядя на него, еще раз убеждаешься, что хороший человек — это еще не профессия.

Теоретик вериг книгам больше, чем жизни. Гипотезы он считает истинами. Очень удивляется, когда атропин, вопреки «Справочнику» Машковского, не вызывает у пациента учащения пульса. Больного Иванова Петра Сидоровича, 43 лет, он воспринимает как цветной слайд к лекции академика такого-то. Склонен к крайностям. То не раздумывая совершает решительные лечебные действия в соответствии со схемой, опубликованной во вчерашнем номере «Реферативного журнала», хотя пациент в схему «впихиваться» не хочет. То он никак не решается ввести больному жизненно необходимое ему лекарство, поскольку в трех разных учебниках фармакологии вычитал, какую длинную цепь изменений в «ферментативном зеркале» клетки оно вызывает, и пока мысленно не перещупает все звенья этой цепи, за шприц не возьмется. Именно про таких докторов-читателей говорят, что их пациенты умирают от опечаток.

Лекарь — человек с прекрасной памятью, но не на слова, а на события. Он помнит не истории болезни, а человеческие истории, не лицевую сторону реанимационной карты, а лицо Петра Сидоровича, который жаловался, что «вот здесь в середке груди как будто кто оглоблю забил». Лекарь помнит, что было с этим Петром Сидоровичем после того, как ему ввели дроперидол с фентанилом: боли прошли, но возникла рвота. Он многое помнит о своих больных, и все эти подробности аккуратно раскладывает по полочкам, и полочки у него в голове расставлены так, что любой нужный факт всегда под рукой. Лекарь очень наблюдателен. Ему, например, не нужен импортный автоматический анализатор концентрации витаминов в крови (17 000 инвалютных рублей), он смотрит на язык больного — если на нем есть отпечатки зубов, значит, плохо работает кишечник и поэтому в организме мало витамина В[. И при этом не будет вводить его извне, а даст больному колибактерин, чтобы его кишечник начал самостоятельно вырабатывать столь необходимый витамин, он помнит пять... нет, шесть больных, которым это помогло. Лекарь очень многое умеет делать своими руками, а потому независим от сестер, техников, лаборантов — они это чувствуют и, наверное, поэтому охотно ему помогают.

Он обладает замечательным качеством — в данный момент делать только одно дело (причем самое важное!), не отвлекаясь на сотни нужных и благородных деяний — всему свое время. Умение выбрать правильную стратегию, не размениваясь на мелкие тактические телодвижения, позволяет ему избегать суеты, ставить перед собой реальные цели и идти к ним кратчайшим путем. Лекарь читает, но не вообще, а по конкретному больному. Лекарь очень быстро набирает опыт в избранной им специальности и становится спокойным, надежным Профессионалом, а если он талантлив, то и Мастером. Лекаря обычно очень любят в коллективе, он работает легко, весело, без натуги, не раздражаясь из-за неполадок, поскольку почти всегда знает, как найти выход из создавшегося положения. Но главное — лекарь любит работу, даже не ее результат, не отдых после нее, а сам процесс работы. Именно поэтому лекарю чаще всего улыбается удача.