Мозг рассказывает.Что делает нас людьми - Рамачандран Вилейанур С.. Страница 20

сознании, а не в глазах».

Более значимо было то, что он не мог распознать хорошо знакомые

предметы. Когда ему показали морковку, он сказал: «Что-то длинное с

пучком на конце это кисть?»

Он пытался на основании отдельных частей предмета сделать

заключение, чем это могло бы быть, вместо того чтобы распознать предмет

сразу целиком, как это происходит у большинства из нас. Когда ему показали

козу на картинке, он описал ее так: «Какое-то животное. Собака, наверное».

Часто Джон мог опознать видовой класс, к которому принадлежал предмет

так, например, он мог отличить животных от растений, но совершенно не мог

сказать, какой именно предмет из этого класса перед ним. Эти симптомы не

были вызваны каким-либо ограничением интеллекта или словарного запаса.

Вот перед вами описание Джоном моркови, которое, уверен, что вы

согласитесь, гораздо более подробное, чем может дать большинство из нас:

Морковь корнеплод, который выращивается и потребляется в качестве

пищи для человека по всему миру. Однолетняя культура, выращиваемая из

семян, морковь производит длинные тонкие листья из верхушки корня. Она

растет на большую глубину и весьма большая по сравнению с длиной

листьев, иногда достигая длины в пятьдесят сантиметров под листом, если

выращивается в хорошей почве. Морковь можно есть сырой или

приготовленной, ее можно собирать на любой стадии роста при любом

размере. Обычная форма моркови продолговатый конус, а ее цвет колеблется

от красного до желтого.

Джон больше не мог распознавать объекты, но он мог оперировать с

ними в терминах их пространственной протяженности, их размера и их

движения. Он мог гулять по больнице, не натыкаясь на препятствия. Он даже

мог с небольшой помощью ездить на машине на небольшие расстояния

поистине удивительный подвиг, принимая во внимание транспортный поток,

с которым ему приходилось иметь дело. Он мог оценить пространственное

положение и измерить приблизительную скорость движущегося автомобиля,

хотя и не мог сказать, «ягуар» это, «вольво» или хотя бы грузовик. Такие

отличия совершенно несущественны для собственно вождения.

Когда он вернулся домой, он увидел гравюру собора Святого Петра,

висевшую на стене десятилетиями. Он сказал, что знает, что кто-то ему ее

подарил, но совершенно забыл, что на ней изображено. Он мог удивительно

точно ее нарисовать, скопировав каждую деталь включая дефекты печати! Но

даже после того, как он это сделал, он все еще не мог сказать, что это такое.

Видел Джон вполне ясно, он просто не знал, что он видит вот почему

дефекты не были для него «дефектами».

До инсульта Джон был страстным садоводом. Однажды он вышел из

дома и, к великому удивлению жены, поднял садовые ножницы и принялся

без особого напряжения подстригать живую изгородь. Тем не менее, когда он

пытался навести порядок в саду, он часто выдирал цветы, потому что не мог

отличить их от сорняков. А для подстригания изгороди необходимо было

только замечать неровности. Здесь не требовалось распознавать предметы.

Затруднения Джона прекрасно показывали разницу между тем, чтобы видеть,

и тем, чтобы понимать.

Хотя главной проблемой для Джона была неспособность понять, что он

видит, были и другие, более тонкие затруднения. Например, у него было

тоннельное зрение, которое не позволяет увидеть, согласно пословице, «за

деревьями леса». Он мог дотянуться и взять чашку кофе, если она была

рядом на незагроможденном столе, но приходил в беспомощное

замешательство, столкнувшись с необходимостью иметь дело с буфетом.

Представьте его удивление, когда он обнаружил, что добавил в кофе майонез

вместо сливок.

Наше восприятие мира обычно кажется столь естественным, что мы

принимаем его за само собой разумеющееся. Вы смотрите, видите,

понимаете это кажется таким же естественным и неизменным, как текущая

вниз вода. И только когда что-то нарушается, как у пациентов вроде Джона,

мы понимаем, как чрезвычайно сложен этот процесс на самом деле. Даже

если наша картина мира выглядит связной и цельной, в действительности она

возникает благодаря активности тех самых тридцати (или даже более)

различных зрительных областей в коре мозга, каждая из которых выполняет

множество тончайших функций. Многие из этих областей у нас такие же, как

и у других млекопитающих, но в какой-то момент времени они

«расщепились», чтобы специализироваться на новых функциях у высших

приматов. Неясно, сколько именно зрительных областей свойственны только

человеку. Зато о них известно намного больше, чем о других высших

областях мозга, таких как лобные доли, которые задействуются при морали,

сострадании

и

честолюбии.

Доскональное

знание

того,

как

в

действительности работает система зрения, может, следовательно, дать нам

прозрения относительно более общих стратегий, используемых мозгом при

обработке информации, включая и те, что свойственны только нам.

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД Я присутствовал на послеобеденной речи, прочтенной

Дэвидом

Аттенборо

в

университетском

аквариуме

в

Ла-Джолле,

Калифорния, недалеко от места моей работы. Рядом со мной сидел

необычного внешнего вида господин с усами как у моржа. Выпив четвертый

бокал вина, он мне сказал, что работает в институте креационистских наук в

Сан-Диего. У меня было сильное искушение сказать ему, что «наука» и

«креационизм» понятия несовместимые (просто оксюморон), но, прежде чем

я успел это сделать, он спросил, где я работаю и чем в данный момент

интересуюсь.

«В настоящее время аутизмом и синестезией. Но кроме того, я изучаю

процесс зрения».

«Зрения? А что же там изучать?»

«Ну, как вы думаете, что происходит в вашей голове, когда вы на что-

нибудь смотрите на то кресло, например?»

«В моем глазу на сетчатке находится оптический образ кресла. Этот

образ передается по нерву в зрительную область мозга, и я его вижу.

Разумеется, в глазу образ перевернут, поэтому, прежде чем я его увидижу,

образ должен снова перевернуться в мозгах».

Его ответ содержит логическую ошибку, которую называют ошибкой

гомункулуса. Если образ на сетчатке передается в мозг и «проецируется» на

некоем внутреннем умственном экране, то вам понадобится что-то вроде

«человечка» гомункулуса в вашей голове, который смотрел бы на

изображение и интерпретировал или понимал бы его для вас. Но как сам

человечек понимал бы образы, мелькающие уже у него на экране?

Потребовался бы еще один, более крохотный парень, смотрящий на образ

уже у того в голове, и так далее. Это ситуация бесконечного привлечения

новых глаз, образов и человечков, совершенно не решающая проблему

восприятия.

Чтобы понять, что такое восприятие, вам в первую очередь нужно

избавиться от представления, будто образ в глубине вашего глаза просто

«передается» в ваш мозг и там изображается на экране. Вместо этого вы

должны понять, что, как только лучи света в глубине вашего глаза

преобразуются в нервные импульсы, уже нет никакого смысла говорить о

зрительной информации как об образе. Вместо этого мы должны думать о

символических описаниях, представляющих сцены и объекты, ранее бывшие

образами. Скажем, я захотел, чтобы кто-нибудь узнал, на что похоже кресло

в другом углу комнаты. Я бы мог привести его туда и указать на кресло, так

чтобы он смог сам его увидеть, но это не символическое описание. Я мог бы