Медики шутят, пока молчит сирена - Горобец Борис Соломонович. Страница 46

А. И.: «Вот тут курсанты, я расскажу ситуацию из жизни. Болеет генеральный секретарь партии. Я приехал к больному, вернее, позвали примерно через полтора месяца после начала болезни. А на новенького хорошо видно. Они-то были в плену своей каждодневности, а я — со стороны. Слушаю <как докладывают>: температура 39, лихорадка, из раны высевается синегнойная палочка, в крови ничего не высевается, палочкоядерный сдвиг 20–30. Коагулограмма гиперкоагуляционная. Я говорю: „Это синегнойный сепсис“. Ну, вы представляете себе, что произошло с начальником 4-го управления <Е. И. Чазовым>?

— Что ты молотишь, какой сепсис? Мы тут все смотрим, а ты чего?

Я говорю:

— Ну, вы, конечно, умные, но это — сепсис. И не надо спорить: 20–30 палочек, гипертермия 39 с лишним, резко выраженная гиперкоагуляция.

— Мы что, без тебя не видели гиперкоагуляцию? Андрей Иванович, ну, что ты нам крутишь мозги? Что мы, парапроктит не знаем? Вот спроси их: хоть один парапроктит дал сепсис?

Ну, уровень разговора не для меня. Поэтому бил слева, справа, но только наотмашь. На консилиуме я Чазову говорил „Вы“, а так, конечно, что он мне? Женька и Женька. Я тогда, правда, еще и членкором не был. Вот такое препирательство. Чем кончилось? Он поорал, поорал и сказал: „Андрей, ты запиши там!“ И пошел. Значит, он согласился. А как же его реакция? А что особенного, реакция? Он что, дурак, что ли? Реакция! Если мне говорят поперек, у меня тоже реакция. Но потом-то он дотюнькал, что Воробьев был, ну, вроде, прав. Ну и хрен с ним! Вот на такие консилиумы Валерий Григорьевич <Савченко> ходил, он знает, как там орут, спорят.

Кончилось чем? Все разошлись, я продиктовал свое заключение, а потом подходит ко мне Плеханов, начальник 9-го управления охраны Кремля, членов Политбюро: „Андрей Иванович, ну, Вы сильны! 21 раз, я подсчитал, Вы возразили Чазову!“ Я говорю: „А чего ты считал? Кому это нужно? Мы что, от этого стали хуже? Лучше? Поссорились? Нет, мы обсуждаем дело. И в этом обсуждении дела я должен растоптать собственную личность, я слушаю аргументы. Горячиться — горячись, но слушай аргументы. На консилиумах в Кремлевке можно орать, пожалуйста, но также можно и плевать на это дело. Я Чазову когда это рассказывал, он хохотал, потому что у нас рабочие отношения исключают личные обиды. Если бы я обращал внимание на орущего, то меня бы там никогда не было. Там может быть только предельно откровенный разговор. Ты орешь, я тебя сейчас заткну. А чины твои, плевал я на них, тут сейчас их не может быть. Такой порядок, потому что если люди берут на себя ответственность за пациентов, тогда они именно так работают. Поэтому, за всю мою долгую жизнь — ни одного прокола“».

Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 133

Е. И. пишет, что состояние Андропова постепенно ухудшалось — он опять перестал ходить, рана так и не заживала. Однажды Андропов спросил Чазова, смотря прямо в глаза: «Наверное, я уже полный инвалид, и надо думать о том, чтобы оставить пост Генерального секретаря. <…> Да, впрочем, вы ведь ко мне хорошо относитесь и правды не скажете». Его преследовала мысль — уйти с поста лидера страны и партии. Я сужу и по тому разговору его с Рыжковым (в то время секретарем ЦК КПСС), случайным свидетелем которого я оказался. Почему он позвонил самому молодому секретарю ЦК, для меня и сегодня загадка. В разговоре он вдруг спросил Рыжкова: «Николай Иванович, если я уйду на пенсию, какое материальное обеспечение вы мне сохраните?» <…>. В конце января 1984 года из-за нарастающей интоксикации у Андропова стали появляться периоды выпадения сознания. Стало ясно, что смерть может наступить в любой момент. Ю. В. Андропов скончался 9 февраля 1984 года.

Чазов, Здоровье и власть… С. 190

Черненко длительное время страдал хроническим заболеванием легких и эмфиземой, и каждый год в августе отдыхал в Крыму. Так было и в 1983 г. Он уже собирался возвращаться в Москву, но тут находившийся также в Крыму министр внутренних дел Федорчук, с которым у Черненко сложились доверительные отношения, прислал ему в подарок копченую рыбу, пойманную и приготовленную им самим. Чазов напоминает: «У нас было правило — проводить строгую проверку всех продуктов, которые получало руководство страны. Для этого как в Москве, так и в Крыму были организованы специальные лаборатории. Здесь же то ли охрана просмотрела, то ли понадеялись на качественность продуктов, которые прислал министр внутренних дел, — такой проверки проведено не было. К несчастью, рыба оказалась недоброкачественной — у Черненко развилась тяжелейшая токсикоинфекция с осложнениями в виде сердечной и легочной недостаточности».

Е. И.: «Андропов, которого я проинформировал о состоянии Черненко <в августе 1983>, сочувственно, но совершенно спокойно отнесся к сложившейся ситуации. В это время он собирался поехать в Крым на отдых, и, когда я в заключение нашего разговора спросил, не изменил ли он свои планы в связи с болезнью Черненко, он ответил: „Я ничем ему помочь не могу. А в ЦК останется Горбачев, который в курсе всех дел и спокойно справится с работой“».

«У Черненко инфекция и интоксикация наложились на изменения в организме, связанные с хроническим процессом в легких. Он оставался тяжелобольным человеком и мог работать, только используя лекарственные средства и проводя ингаляцию кислородом. Хронический процесс в легких остановить было уже невозможно. <…> Нам удалось его спасти, но восстановить его здоровье и работоспособность до исходного уровня было невозможно. Из больницы выписался инвалид, что было подтверждено расширенным консилиумом ведущих специалистов нашей страны. В Политбюро было представлено наше официальное заключение о тяжести состояния Черненко. <…> И наивно звучат раздающиеся иногда оправдания по поводу избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС больного Черненко, что будто бы никто не знал о его болезни. Знали. Только в тот момент все определяли групповые и личные политические интересы и никого не интересовало мнение врачей».

Чазов, Здоровье и власть… С. 185–196

П. А. Воробьев рассказывает со слов отца:

«Была операция у маршала Устинова. У него была расслаивающая аневризма брюшного отдела аорты, нагноение в этом „мешке“. Во время операции, которую выполнял А. В. Покровский, — а риск был очень высок — весь консилиум стоял рядом. Вдруг! — этот драматический момент отец <А. И.> именно так и описывал всегда — потекло все. Чазов изменился в лице: „Андрей, спасай!“. Как потом сказал Покровский, в 100 случаях из 100 такая ситуация кончается смертью на столе. Здесь же во все канюлированные сосуды начали вливать свежезамороженную плазму. Кровотечение остановилось. Потом долго и трудно лечили сепсис. <…> И сейчас реализуют то, что тогда обсуждали. Сепсис, как и ДВС-синдром, это определенная медицинская идеология». [59]

Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 132

А вот, что рассказал 17 февраля 2006 г. курсантам на стажировке сам академик А. И. Воробьев:

«Характерная картина при операции на брюшной аорте. Аневризма брюшной аорты у крупного деятеля <Д. Ф. Устинова, ср. с текстом выше>. А у него был синегнойный сепсис. Ну, мы как-то этот синегнойный сепсис скомпенсировали антибиотиками, температура села. А у нас на глазах ползет аневризма. Анатолий Владимирович Покровский идет на операцию — протезирование брюшной аорты. Он открывает, пережимает аорту. И когда он ее открыл, то вдруг отовсюду хлынула кровь: из пальцев, из ушей… А что в животе творилось, можете себе представить. Он взял салфетки, туда положил, говорит: „Ребят, я больше ничего не могу, спасайте!“ Я услышал от своего старого друга, тогда он был начальником Управления <Е. И. Чазов>: „Андрей, я его из операционной должен вывезти, делай, что хочешь!“ <Если пациент умер в операционной, считается, что операционная бригада совершила грубую ошибку.> Ну, я беру мешки <с замороженной плазмой>, вместе со своими девочками становимся под краны, пускаем горячую воду, мешки размораживать надо руками. Если я буду в размораживателе, то, во-первых, не до того, нет времени, а, во-вторых, можно провраться <перепутать мешки разных групп крови>. Я горячую воду чувствую, и больше 40° никогда у меня не потечет <иначе погибнут кровяные клетки>. Быстро мы эти мешки разморозили и ему два литра влили. Остановилась кровь. Закончили операцию, спротезировали аорту, вынули оттуда тромб, который находился в аневризматическом мешке. Когда мы этот тромб потом открыли, мы все поняли. В огромном этом огурце была небольшая дырочка, там был гнойник синегнойный. Это он дал сепсис. И никаких путей вылечить такой сепсис не было. Это обычный нагноившийся тромб. На этом операция закончилась. Это гипокоагуляционная фаза ДВС: активация фибринолиза, истощение и блокада факторов свертывания, продукты деградации фибрина поступают в русло и обеспечивают кровоточивость».