Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Тихонова Карина. Страница 66

Екатерина Дмитриевна вошла в комнату сына, где домработнице отныне было запрещено наводить порядок, сняла с верхней полки шкафа большую картонную коробку, села на диван и раскрыла ее. Так и есть. Фотографии, фотографии, фотографии…

Она вытряхнула все снимки на диван и выловила небольшую фотокарточку, сделанную для паспорта совсем недавно. Такое фото девочек, наверное, устроит. Поднялась с дивана и, не убирая снимки, вернулась в прихожую.

— Вот, — сказала она и протянула снимок девушкам. Первая выхватила его так быстро, что чуть не разорвала. И тут же спрятала во внутреннем кармане дубленки.

— А еще одной нет? — с тайным огорчением спросила вторая девица. — Мало ли… Вдруг испортим газету…

— Второй нет, — твердо ответила Екатерина Дмитриевна, — Придется вам все делать аккуратно.

Первая девица победоносно засияла, вторая понурилась.

— До свидания, — вежливо сказала Екатерина Дмитриевна, незаметно тесня их к двери.

— Спасибо, — поблагодарила обладательница фотографии, симпатичная блондинка.

— Не за что.

И Екатерина Дмитриевна закрыла дверь.

Повернулась к зеркалу и машинально поправила волосы. Рассказать Димке или нет? Не стоит, наверное.

«Расскажу, если он заметит пропажу фотографии», — решила Екатерина Дмитриевна.

Вернулась в комнату сына и принялась собирать разлетевшиеся по дивану снимки. Мельком оглядывала их и складывала на дно коробки. Вот большой групповой снимок, которого она раньше не видела…

Екатерина Дмитриевна поднесла фотографию к лицу…

А-а-а! Выпускная институтская фотография. Вот дочь ректора (недавно вышла замуж, кстати), вот Димка…

Тут она споткнулась глазами о чье-то страшно знакомое лицо. Встала, припоминая, и вдруг выронила коробку. Снимки разлетелись по полу, но она, не обращая на них никакого внимания, вихрем ринулась из комнаты на кухню, не выпуская из рук тот самый групповой снимок.

— Сережа! — позвала она изменившимся голосом.

Муж с удивлением смотрел на нее: растрепанную, взволнованную, красную…

— Смотри…

Положила перед мужем на стол фотографию.

— Что это? — спросил Сергей, разглядывая снимок.

— Это курс Димки в институте.

— И что?

— Посмотри сам. Знакомых не видишь?

И Екатерина Дмитриевна миндалевидным ухоженным ногтем чиркнула по шее юноши, стоящего рядом с их сыном. На глянцевой поверхности снимка осталась заметная полоса, и стало казаться, что юноше отрубили голову.

— Вот это да! — тихо сказал Сергей Владимирович.

— Сережа, это не может быть совпадением.

— Конечно, не может! Ты смотри, ребенок-то за нашей спиной какие-то свои ниточки плетет…

— Нужно поговорить с ним…

— Он ничего не скажет, — перебил муж. — Ты, что, забыла, про его манеру общения с родителями?

— Я не о Димке. Я о нем.

И Екатерина Дмитриевна кивнула головой на снимок.

— Это, пожалуй, разумно, — задумчиво пробормотал муж. И велел:

— Никакой самодеятельности, Катя. С ним буду говорить я. Понятно?

— Понятно, — ответила жена, стараясь выглядеть спокойной. И сразу же спросила:

— Во сколько тебя ждать?

— Не знаю, — ответил муж. — Не раньше двенадцати, наверное. Мне же гостей до гостиницы сопроводить надо.

— Понятно, — повторила Екатерина Дмитриевна.

Муж внимательно посмотрел на нее, но она уже сумела взять себя в руки. Ответила ясным прямым взглядом, и Сергей, успокоенный, ушел в спальню, переодеться перед выходом.

Екатерина Дмитриевна бросила быстрый взгляд на часы.

«У меня уйма времени», — подумала она хладнокровно.

Было шесть часов вечера.

Ураган налетел внезапно, ближе к ночи, ошеломив своим появлением все гидрометеослужбы. Унылый ноябрьский день, распростертый над городом, тихо скончался, перешел в грязно-серые ранние сумерки. С тоскливым упорством моросил колючий дождь, воздух был сырым и неподвижным.

Ураган ворвался в город как безжалостный завоеватель: срывал рекламные щиты, пробовал на прочность электрические провода, сбивал с ног поздних прохожих, переворачивал урны с мусором и гонял по воздуху легкие разноцветные обертки из целлофана. Оконные стекла сотрясались в своих рамах, а мощное пение ветра заставляло креститься даже далеких от церкви людей.

Правда, яростный налет был недолгим. Уже через два часа ветер стих так же внезапно, как поднялся. Облака, безжалостно разорванные, как старые, грязные манжеты, были отброшены куда-то далеко за реку, и темно-фиолетовое небо вдруг расцвело холодными осенними звездами.

Утром неожиданно проглянуло солнце, давно забытое за эту дождливую слякотную осень. Слабый луч беспомощно дрожал на подоконниках и крышах домов, неуверенно заглядывал в окна. Природа словно подарила людям напоследок свою бледную старческую улыбку.

А после обеда выпал первый снег.

Валька подошла к окну и прижалась лбом к оконному стеклу, грея руки о края чашки с горячим чаем. Двор, покрытый нежной сахарной изморозью, выглядел декорацией к какой-то грустной пьесе. Ярко-зеленая скамейка возле подъезда смотрелась агрессивным цветовым пятном, слишком беспокойным для торжественной неподвижности замерзшего мира.

Валька сделала глоток из чашки, не отрывая задумчивого взгляда от неуютного городского пейзажа за окном.

Сон этой ночью не принес ей ни покоя, ни отдыха. Несколько раз она просыпалась в страхе, пытаясь ухватить ускользающее сновидение. Но ночные призраки, вильнув скользким хвостом, быстро уходили в глубину, и Валька никак не могла осознать, что же они хотели сказать ей минутой раньше.

Ласковые теплые руки Арсена успокаивали ее ненадолго: стоило закрыть глаза и беспокойство снова стискивало сердце. И через короткое время Валька вновь просыпалась, что-то беззвучно крича.

Заснула она уже под утро. Сон был липким, больным, но не отравленным никакими сновидениями. Проснулась аж в десять часов, благополучно проспав уход Арсена и свой собственный выход на работу.

Впрочем, это было не так уж и страшно. Работала Валька в частном переводном бюро, которое держала хорошая знакомая мамы, — Рита Зелинская. Рабочий день был не нормирован, появляться следовало, только когда Рита подбрасывала ей работу. Работа была разной: письменные переводы документов, устный синхрон на деловых переговорах, частые поездки по стране и зарубежью в свите коммерсантов разного уровня, и даже сопровождение туристов. Оплачивалась работа вполне сносно, да и нареканий на качество от начальства пока не было.

Рита никогда не требовала ничего чрезмерного, но все ее немногословные пожелания следовало выполнять беспрекословно. Как, например, пожелание всегда являться в офис в строгом деловом костюме с юбкой и со сменной парой туфель, если сезон требовал ношения сапог. Капризных переводчиков Рита не жаловала. Стоило три-четыре раза отказаться от работы или не явиться на вызов, и все: этого человека Рита оставляла в покое раз и навсегда.

За три года работы Валька всего один раз взяла больничный, когда грипп свалил ее с температурой под сорок. На все вызовы реагировала немедленно, работу сдавала в оговоренный срок, не отказывалась от поездок в Сибирь с немецкими нефтяниками, расхаживала часами в туфлях на высоком каблуке, никогда не жаловалась на усталость и ненормированный рабочий день, ела, где придется и что дают, и всегда была корректна с заказчиками.

Но никогда не переступала границ необходимой корректности.

Это ее качество Рита ценила, пожалуй, больше всего и всегда ставила в пример другим девчонкам, нацеленным только на одно: подцепить в бюро богатенького мужа или богатенького любовника и бросить переводы к дьяволу.

Так что второй больничный за три года выглядел вполне убедительно. Валька позвонила Рите, объяснила ситуацию и отпросилась на два-три дня.

— Золотко мое, — озабоченно сказала Рита. — Самое главное в этой жизни — здоровье. Остальное — купим. Так что лечись, моя хорошая, ни о чем не беспокойся. У тебя все есть? Если что нужно, я могу шофера прислать…