Родина крылья дала - Коваленок Владимир Васильевич. Страница 24

— Не знаю, справлюсь ли… Дело ведь очень сложное… Опытные летчики летают…

Генерал улыбнулся.

— Так ведь не сразу же лететь. Если пройдете медицинскую комиссию, а она, предупреждаю, очень строгая, то в Центре подготовки вам еще придется долго и серьезно учиться и работать, прежде чем станете космонавтом.

Я непроизвольно перебил генерала:

— Товарищ генерал, если честно сказать, то я столько мечтал об этом, так ждал этого дня! Я согласен, безусловно, согласен! Но страшновато как-то…

Полковник Бабичев и генерал рассмеялись.

На прощанье мне сказали, что надо ожидать вызова в Москву.

Выходя из кабинета, столкнулся лицом к лицу с Вячеславом Зудовым. Успел шепнуть ему, что предлагают вступить в отряд космонавтов.

Вот оно, долгожданное мгновение! Сколько же лет прошло с октября 1957 года? Восьмой год… Как много!

Долгие полчаса я ожидал Вячеслава. Когда он вышел из кабинета, по широкой улыбке я понял, что ему предложили то же, что и мне. Кстати, заметил Вячеслав, просили передать мне, чтобы… ну, словом, чтобы мы не распространялись о разговоре. Конечно, надо помолчать. Ведь могут вообще не вызвать, а кличка «космонавт» к нам «прилипнет» навсегда.

Но вызов пришел.

В Москве кандидатов в отряд принимал генерал-лейтенант Николай Петрович Каманин. С каждым из нас он беседовал отдельно. Легендарный человек, один из самых первых Героев Советского Союза — на его Золотой Звезде номер 4. Спасение челюскинцев и полет Юрия Алексеевича Гагарина связаны и с биографией этого прославленного летчика. Встретиться с таким человеком, беседовать с ним — уже одно это можно считать подарком судьбы.

Разговор был непростой. Я чувствовал, что генерал, задавая вопросы, в первую очередь стремился понять, кто перед ним — романтик, которого захватила всеобщая увлеченность космосом, или человек твердых убеждений, ищущий свое призвание на неизведанном пути? Кто бы мог посоветовать, как ответить на вопрос Николая Петровича:

— Скажите, товарищ Коваленок, чем вы руководствовались, когда давали согласие на вступление в отряд космонавтов? Что вас привлекает в этой профессии? Возможность стать известным? Слава? Тяга к героическим делам? — глядя в глаза, спросил герой челюскинской эпопеи.

Наверное, у каждого бывают мгновения, когда хочешь высказать все, что переполняет душу, но волнение сковывает тебя, мысли твои разбегаются, ты путаешься в словах, стыдишься своего косноязычия, мучаешься, и от этого твоя речь становится еще более бессвязной.

Нечто подобное пережил и я, отвечая на прямой вопрос Николая Петровича Каманина. Сейчас трудно восстановить в памяти этот ответ. Да, признаться, я и тогда не смог бы повторить его слово в слово. Помню, говорил о том, что не к славе стремлюсь, что мечта о полетах в космос родилась еще на школьной скамье. Ради этого и в авиацию пошел. Что освоение космоса, полеты к другим небесным телам со временем станут для человечества одной из сфер деятельности. В разные периоды жизни нашей страны старшим поколениям доводилось решать сложные задачи, и для этого Родина призывала своих сыновей. Теперь время выбирает нас, и если я нужен Родине, если мне будет оказано доверие, то сделаю все, что от меня зависит, чтобы оправдать его. Я готов выполнить любое задание, если стану космонавтом…

Насколько помню, говорил долго, искренне и временами, видимо, очень высокопарно. Николай Петрович слушал внимательно, не перебивая. Когда я кончил, он встал из-за стола и какое-то время ходил по кабинету. Молчал. Думал. О чем? Может, вспоминал свой полет, полный риска и желания помочь людям, оказавшимся в беде? Может, сравнивал мой ответ с ответами других кандидатов?

Но вот он остановился напротив и ровным спокойным голосом произнес:

— Правильно понимаете свою задачу, товарищ Коваленок. Да, вашему поколению суждено осваивать космическое пространство. Время выбрало Гагарина, большая ответственность падает на всех, кто пойдет за ним, в том числе и на вас.

Он улыбнулся и совсем другим голосом сказал:

— Я верю, что ты станешь космонавтом, обязательно станешь.

Впоследствии я удивился острой памяти Николая Петровича Каманина. Сколько людей прошло через его кабинет, а он запомнил этот разговор и в 1969 году, поздравляя с успешной сдачей государственного экзамена на присвоение квалификационного звания «космонавт», вспомнил о нем.

Из кабинета Каманина все, кто прошел собеседование, направлялись в госпиталь.

В палате № 17 встретились три балашовских выпускника. На соседних койках расположились Вячеслав Зудов и Геннадий Сарафанов.

Каждый день убеждал в правоте напутственных слов Юрия Алексеевича Гагарина. С нами, группой молодых пилотов, которым предстояло проходить медицинский отбор в госпитале, он встретился во дворе поликлиники ВВС. Подошел к нам, поинтересовался, как идет медицинский отбор, как привыкаем к новой обстановке.

— Отнеситесь самым серьезнейшим образом к медицинской комиссии, — напутствовал он.— Надо быть постоянно собранным. Шутки летчика с медициной порой заканчиваются плачевно.

Прохождение медицинской комиссии длилось долго. Строгая комиссия находила порой глубоко скрытые изъяны в здоровье молодых пилотов. Нечто подобное едва не произошло и со мной. Когда сейчас я рассказываю об этом случае, у всех он ничего, кроме улыбки, не вызывает. А ведь мне тогда было совсем не до смеха. Произошло же вот что.

Тогда, два с лишним десятка лет назад, медики весьма придирчиво исследовали наше здоровье по всем параметрам. Но особое внимание обращали на вестибулярный аппарат. Те из кандидатов, кто «проходил» кабинет отоларинголога, чувствовали себя значительно увереннее.

Исследования вестибулярного аппарата у меня были позади, но однажды снова пригласили в ЛОР-отделение. Оказалось, что забыли проверить пятое чувство — обоняние.

Сидя перед начальником отделения, я нюхал по очереди флакончики из темного стекла с какими-то жидкостями и говорил, чем пахнет. И вот на одном флакончике, что называется, споткнулся. Нигде и никогда не встречал этого запаха.

Удивленный врач несколько раз понюхал содержимое флакона и снова поднес его к моему носу. Однако и на этот раз я не смог определить запах.

Врач начал расспрашивать, были ли у меня в детстве травмы головы, падения, серьезные ушибы. Следует сказать, что обоняние — один из важнейших, главных показателей состояния центральной нервной системы. Нет, ответил я, никаких травм, серьезных ушибов, ничего подобного в моей жизни не было.

Отставив в сторону злополучный флакон, врач вздохнул и потянулся к моим документам. Я не поверил своим глазам, прочитав заключение отоларинголога: «Не годен». «Приговор» был подчеркнут красным карандашом.

Иван Иванович Брянов — он возглавлял отделение — вежливо попрощался со мной. Я вышел в коридор, прислонился к стене. Только бы удержаться, не зареветь, как ребенок.

Постоял, отдышался, вспомнил слова Юрия Алексеевича и вернулся к двери, из которой недавно вышел. Попросил разрешения войти и обратился к Ивану Ивановичу:

— Товарищ полковник, а что же все-таки там было?

Брянцев оторопело уставился на меня.

— Ты что? Валерианку не можешь распознать? Да как же ты вообще живешь, не различая запахи?

— Запахи-то я различаю — сами только что убедились, а вот с валерианкой встречаюсь впервые. А для чего она применяется?

Брянов, охватив руками голову, закачался в кресле, сестры и врачи дружно захохотали. В этот момент в кабинет начальника ЛОР-отделения вошел Павел Иванович Беляев.

— Павел Иванович, — обратился к нему Брянов, — вы можете представить человека, который ни разу в жизни не встречался с запахом валерианки?

— Это, должно быть, очень счастливый человек, — улыбнулся Павел Иванович Беляев.

— Согласен с вами, но только что я чуть не погубил одного из будущих космонавтов. Вот перед вами Коваленок — один из тех счастливчиков, которые не знают этого аромата.