Обратная сторона космонавтики - Роуч Мэри. Страница 12

Но сегодня все внимание психологов сосредоточено на Марсе. Под «эффектом отрыва» понимают теперь не чувство эйфории, а состояние, возникающее при потере Земли из поля зрения.

«За всю историю человечества людям не приходилось видеть Мать-Землю и все, что с ней связано. бесследно исчезающими в небесной бесконечности. Вполне вероятно, что все это может породить ощущение необратимости потери всякой связи с Землей. Такое состояние может сопровождаться различными формами недостаточной адаптации индивида, включая беспокойство, депрессии, суицидальные намеренья и даже такие психотические симптомы, как галлюцинации и иллюзии. В довершение ко всему, возможна полная или частичная утрата обычных для жизни на Земле системы ценностей и поведенческих норм».

Этот отрывок взят из книги «Космическая психология и психиатрия». Я прочитала его вслух космонавту Сергею Крикалёву. Крикалёв некогда совершил шесть полетов, а сейчас руководителю Центра подготовки космонавтов им. Юрия Гагарина в Звездном городке (поселении в окрестностях Москвы, где живут и работают сотрудники космических агентств и их семьи).

Крикалёв совсем не скептик, но слова его говорят об обратном: «Психологи всегда что-то пишут». И в доказательство он рассказал мне о том, что на заре эпохи поездов и железных дорог возникло опасение, что люди, глядя на мелькающие мимо поля и деревья, могут просто потерять рассудок. «И тогда психологи, а не кто-либо другой настаивали на том, чтобы обнести железную дорогу высокой оградой с обеих сторон, иначе пассажиры, мол, будут сходить с ума».

Опасения, связанные с космосом, были всегда. И это не просто страх (хотя астрофобия [12], боязнь космоса и звезд, действительно существует). Это, скорее, некое возбуждение, когнитивная перегрузка. «Одна мысль о том, что в мире сто триллионов галактик, настолько невыносима, – писал астронавт Джерри Лайненджер, – что я стараюсь не думать об этом перед сном, иначе просто не смогу заснуть с мыслью о существовании такого величия». Похоже, он был взволнован, даже когда писал эти строки.

Космонавт Виталий Жолобов рассказывал, как однажды, наблюдая за звездой с борта космической станции «Салют-5», неожиданно для себя отметил, что космос – это «бездонная пропасть» и что понадобится не одна тысяча лет, чтобы добраться до той звезды. «И это будет все еще не конец мира. Можно идти дальше и дальше, и путешествию этому не будет конца. Думая об этом, я ощутил, как по моей спине пробежала легкая дрожь». Полет 1967 года, в котором он принимал участие, закончился раньше запланированного срока по причине, как было написано в одном из журналов по истории космонавтики, «психологических и межличностных осложнений».

Жолобов живет на Украине, но моей предприимчивой переводчице Лене удалось найти одного из его бывших товарищей по команде Бориса Волынова. Волынову уже семьдесят пять, и живет он в Звездном городке. Лена позвонила ему, чтобы договориться о встрече. Разговор был недолгим. Вот и налицо «психологические и межличностные осложнения».

«И зачем мне с ней разговаривать? – спросил Волынов. – Чтобы она продала побольше книг и заработала кучу денег? Она же просто использует меня как дойную корову».

«Ну, тогда прошу прощения за беспокойство», – ответила Лена.

После минуты раздумий Волынов сказал: «Позвоните мне, когда доберетесь».

Наш космонавт ходил за покупками, и мы договорились встретиться с ним в ресторане, расположенном как раз над продовольственным магазином Звездного городка, где он выбирал гостинцы для внуков. Сидя за столиком на веранде ресторана, можно увидеть ряд высоко вздымающихся жилых домов и учебных помещений. Звездный городок сам по себе очень небольшой. Здесь есть больница, школы, банк, но нет никаких дорог. Здания соединяют тротуары из разбитого асфальта и вытоптанные посреди цветущих полей и сосново-березовых лесов дорожки. На пункте паспортного контроля пахнет супом. В фойе и двориках можно увидеть прекрасные, возведенные еще в советские времена скульптуры, мозаики на космическую тему и фрески на стенах. Мне все это кажется очень милым, хотя многие американские астронавты, которые тренируются здесь перед возвращением с МКС в капсуле «Союз», со мной не согласны. Ведь то, что некогда было просто милым, находится сегодня уже в сильно обветшалом состоянии. Ступени лестниц местами стерты и обиты. От стен магазина кусками, словно скорлупа, отваливается штукатурка. Еще в музее, когда я вышла в туалет, за мной неожиданно побежала одна сотрудница, размахивая рулоном розовой туалетной бумаги. В туалете, как оказалось, даже было некуда ее повесить.

За оградой дворика ресторана я заметила Волынова. Это был широкоплечий мужчина с удивительно густыми волосами. Он двигался совсем не как семидесятипятилетний старик, а широкими шагами, слегка наклонившись вперед (возможно, из-за сумки). На нем были надеты медали (по завершении полета космонавтам давали звание Героя Советского Союза). Позднее я узнала, что Волынова сняли с его первого задания, когда выяснилось, что его мать была еврейкой. И хотя он тренировался бок о бок с Гагариным, летать ему до 1969 года не разрешали.

Волынов заказал чай с лимоном. Лена сообщила ему о том, что я интересуюсь событиями, произошедшими некогда на «Салюте-5», и тем, почему он и Желобов вернулись на Землю раньше срока.

«Произошла авария, – начал рассказ Волынов. – Пропало все электричество. Не было света, ничего не работало: ни моторы, ни насосы. Мы на темной стороне орбиты, из иллюминатора тоже света не поступало. Невесомость. Даже не знали, где пол, а где потолок, а может, это вообще была стена. Свежего кислорода не приходило, так что мы могли рассчитывать только на имеющийся в корабле воздух. С Землей мы связаться не могли. От ужаса просто волосы на голове стояли. Мы понятия не имели, что делать. Наконец мы добрались до радиопередатчика и связались с Землей, а они нам сказали. – Волынов засмеялся, – они нам посоветовали открыть книгу с инструкциями на такой-то и такой-то странице. Естественно, толку от этого было мало. Нам все же удалось устранить поломку, но не при помощи книги, а работая собственными головами и руками. Понадобилось на это полтора часа. После этого случая Виталий с трудом мог заснуть. Его постоянно мучили ужасные головные боли, стресс. Мы съели все таблетки, что у нас только были. На Земле очень волновались за Жолобова и приказали нам спускаться». Волынов говорил, что он и сам проработал 36 часов без сна, готовя посадочный модуль к отправке. Можно сказать, что для Жолобова это был своего рода «отрыв».

Чуть позднее в тот же день мы прогуливались в сосновом бору с Ростиславом Богдашевским, который работает психологом в Звездном городке вот уже 47 лет. Многое из того, что он говорил, было чересчур абстрактно и туманно. Мои записи пестрят фразами вроде «самоорганизация динамических структур межличностных отношений в человеческом социуме». Но в том, что касалось ситуации с Волыновым и Жолобовым, Богдашевский довольно конкретен: «Они были просто вымотаны работой. Человеческий организм устроен таким образом, что ему необходимы и напряжение и отдых, и работа и сон. Этот ритм и является условием жизни. Кто из нас может работать 72 часа без остановки? Вот поэтому они и чувствовали себя так плохо».

Ни Волынов, ни Богдашевский не сказали и слова о межличностных осложнениях на борту «Салюта-5». Даже если что-то и произошло, опасность близкой смерти сплотила этих мужчин навеки. Волынов вспоминает момент со спасательным вертолетом: «Виталий услышал его первым. Он сказал мне: «Знаешь, Боря, есть родственники по крови, а есть люди, которые становятся родными тебе из-за вещей, которые вы делаете вместе. Теперь ты ближе мне, чем брат или сестра. Приземлились. Мы живы. Наша награда – это жизнь».

Когда Волынов узнал, что мы были в музее Звездного городка, он сказал, что со своего последнего задания возвращался на корабле «Союз», практически идентичном тому, что можно увидеть в музее. «Думаю, я бы еще мог полететь», – сказал он. Я попыталась представить себе Волынова в деловом костюме, старающегося устроиться в корабле поудобнее.