С думой о Земле - Горьков Владислав Леонидович. Страница 18
Мое задание было несложным: свободное падение в течение десяти секунд, точное приземление в круг, репортаж о своих действиях. Когда открыл парашют, высотомер показывал 900 метров. И сразу почувствовал неладное: лес слишком быстро уплывал подо мной, круг приземления с выложенным в нем крестом стремительно приближался. Быстро начал выбирать стропы. Вот я уже почти у кромки купола, но это мало что изменило. Несмотря на мои старания, круг я прошел на высоте 450 метров и понял, что на площадку приземления уже не попаду.
Решил осмотреться. Оборачиваюсь через плечо (летел я спиной вперед) и вижу за летным полем широкую вспаханную полосу, за ней дорогу. А за дорогой? И тут мне стало жарко. Там был склад, где в живописном беспорядке валялись нагроможденные друг на друга громадные стволы деревьев, разлапистые пни. Сразу вспомнил, что при приземлении на этот склад сломал ногу Павел Иванович Беляев. А ноги ломать мне было совсем не ко времени.
Быстро стал соображать, как поступить. Надо обязательно проскочить это «веселое» место. Высота еще есть — 100 метров. Но развернуть купол ПД-47 уже не успеваю. Подтягиваю задние стропы, чтобы увеличить скорость горизонтального перемещения. Все внимание земле. Кажется, проскочил. А что там дальше? Прямо на меня надвигается высокое здание с плоской крышей шириной метров десять-двенадцать с двумя высокими трубами и расчалками из железных прутьев — котельная!
Как в кино, перед моими глазами замелькали страницы из наставления по парашютно-десантной службе. Сразу вспомнил и советы наших инструкторов Вячеслава и Валерия. Закричал: «Воздух», чтобы предупредить тех, кто окажется внизу. В последний момент успел развернуться на лямках подвесной системы и очутился… в центре плоской крыши. Однако оказалось, что радоваться рано. Налетевший порыв ветра надул купол парашюта, и меня неумолимо потащило к краю крыши. Упираюсь что есть сил ногами — бесполезно. Краем глаза увидел внизу кучу шлака — и прыгнул на нее. Стропы, лежавшие на расчалке трубы, самортизировали, и я довольно удачно приземлился. Но насмешки товарищей по поводу «котельной имени Березового» пришлось терпеть еще пару лет.
В годы слушательской подготовки лично для меня довольно суровым испытанием стала и сурдокамера. Нам, набору 1970 года, предлагали эксперимент в сурдокамере длительностью десять суток. Суть эксперимента состояла в том, что нам нужно было провести 12 различных циклов деятельности по пять часов каждый без сна, отдыха и пауз между ними. Другими словами, это непрерывная работа в течении 60 часов, двое с половиной суток непрерывной деятельности. Проверялся наш запас прочности с прицелом на многомесячные полеты.
Первое запомнившееся впечатление от этого испытания — это чувство облегчения, когда за мной закрылись массивные, звуконепроницаемые двери «сурды». Предшествующая подготовка велась в таком темпе, с таким количеством всяческих проверок и исследований, что остаться одному в тишине показалось благодатью.
Но впереди ждал РНД — режим непрерывной деятельности в течение 60 часов. Работать без перерывов, без сна вообще тяжело, а тут еще работа специально была задумана до крайности однообразной и монотонной. И в каждом из двенадцати циклов по пять часов содержался какой-нибудь «сюрприз», приготовленный медиками. А они, как известно, редко готовят приятные сюрпризы. Это был то репортаж, тему которого узнаешь, лишь вскрыв конверт за 20–30 секунд до начала. А потом сразу говори минут 5–6 на заданную тему. То это были шумовые и световые помехи во время чтения коварной черно-красной таблицы (черные цифры от 1 до 25 в ней требовалось называть и показывать в порядке возрастания, а красные — в порядке убывания), то еще что-то… А в это время смертельно хочется спать и в голове звенит от многодневной полной тишины.
Особенно запомнился мне эксперимент на исходе восьмого цикла. Почти сорок часов без сна, я буквально валился с ног. А по условиям эксперимента я должен был, сидя в кресле в полной темноте с закрытыми глазами, реагировать на вспышки лампы. При двойной вспышке требовалось нажать на кнопку, а при одиночной — не нажимать. Усталость, тепло, темнота, удобное кресло — все располагало ко сну. Чтобы побороть это естественное желание, выдержать испытание, пришлось пойти на хитрость: во время двойной вспышки лампы я правой рукой нажимал на кнопку, а левой — колол себя иголкой. Не скажу, что это было приятно, но эксперимент удался.
После окончания РНД по распорядку сон. Как я ждал этого момента. Осталось только провести последнюю запись некоторых параметров. Тщательно наложил все датчики, чтобы запись получилась с первого раза. Но не тут-то было: не идет запись. Снова тщательно перекладываю электроды, а от сна уже оторвано полчаса. И снова команда: переложить датчики. Тут я понял, что это заключительный тест на психологическую устойчивость. Взял себя в руки, вслух уговариваю, убеждаю в необходимости такого исследования. Снова переложил электроды. Наконец сигнал: «Все в порядке. Запись». Снял электроды, лег и чувствую — сон куда-то ушел. Закрываю глаза и вижу то вспышку лампы, то черно-белую таблицу, то красно-черные цифры, то пятна Роршаха… в конце концов уснул, конечно. Когда прозвучал сигнал подъема, показалось, что глаза мои были закрыты всего одну минуту.
Шли годы, усложнялась космическая техника, менялись и требования к космонавтам. Надо было знать в полном объеме космическую технику: и станцию, и транспортные корабли, знать всю обширную программу исследований и экспериментов, проводимых в космосе. И медики не снижали своих требований ни при отборе, ни при тренировках космонавтов. Новые, более совершенные методы исследований позволяли им более глубоко исследовать организм космонавта, заглянуть во все его «уголки». Да и полеты становились все более длительными, многомесячными, встал уже вопрос и о психологическом климате на орбите в коллективе из двух, трех, пяти и шести человек. Появились проблемы реадаптации при возвращении на землю после длительных полетов.
Не все смогли пройти длинный и трудный путь от зачисления кандидатом в космонавты до реального космического полета. Причины были разными. Тем более понятна радость и невероятная жажда работать в космосе тех, кто прошел этот путь. Подчинив все в своей жизни этой цели, человек бывает по-настоящему счастлив, только получив желанную работу.
В работе, учебе и тренировках летели мои годы в Центре подготовки космонавтов. Иногда казалось — близок и мой полет. В 1977 году довелось быть командиром-дублером экипажа В. В. Горбатко — Ю. Н. Глазков. На Байконуре, в скафандре, рядом с ракетой… рядом. А прошло еще пять лет. В тот день, когда я впервые поднялся в космос, исполнилось ровно 12 лет со дня моего приезда в Звездный.
«В полете „Союз Т-5“. Сообщение ТАСС.
В соответствии с программой исследования космического пространства 13 мая 1982 года в 13 часов 58 минут московского времени в Советском Союзе осуществлен запуск космического корабля „Союз Т-5“, пилотируемого экипажем в составе командира корабля подполковника Березового Анатолия Николаевича и бортинженера Героя Советского Союза летчика-космонавта СССР Лебедева Валентина Витальевича…»
Вот и пришел он, это день — день моего старта. Позади 12 лет в отряде космонавтов. Позади девять месяцев напряженной непосредственной подготовки к этому полету. Девять месяцев сложной, до предела насыщенной различными экспериментами, исследованиями, занятиями, тренировками, встречами со специалистами работы. Позади две недели заключительной подготовки к старту уже на космодроме. 27 апреля на берегу озера в Звездном, около нашего профилактория, мы простились с женами, с детьми, с друзьями, товарищами по отряду. Впереди — полет. И новые встречи будут не скоро… ох, не скоро.
Вообще-то для моей семьи полет начался не 13 мая 1982 года, а гораздо раньше, еще с сентября 1981-го. Когда началась непосредственная подготовка к полету, мой рабочий день настолько расширился и уплотнился, что и полчаса ходьбы на работу из дому и обратно стали иметь существенное значение. Работа продолжалась с 7 утра до 9–10 часов вечера. А потом еще надо было подготовиться к завтрашней программе. Скоро я не выдержал, попрощался с женой и детьми, собрал вещички и отбыл в «длительную командировку» в наш профилакторий на берегу озера. Дома бывал редко, пользы дома от меня тогда было немного: лампочку перегоревшую заменить, гвоздь забить, в дневники и тетрадки детей заглянуть… Правда, Лида и дети изредка навещали меня, когда гуляли вечерами. Тогда объявлялся перерыв в работе, пили чай, обменивались новостями. Дети рассказывали мне о своих успехах в школе, в теннисе, а я им — что нового у нас в экипаже, в подготовке. Так прошли осень, зима и почти вся весна, до того самого апрельского дня отъезда на космодром.