Прощай, невинность! - Джойс Бренда. Страница 12

— На ощупь ваша нога ничем не отличается от других, — продолжал он, дерзко и чувственно взглядывая на девушку из-под пушистых ресниц, которые, как вдруг поняла Софи, были длиннее ее собственных. — Вообще-то, если говорить правду, ваша нога на удивление, до скуки обыкновенна.

Софи дернулась. Ведь он прекрасно знал, что ее нога отличается от других, здоровых…

— Зачем вы это делаете? — прошептала девушка. Эдвард на мгновение прекратил массаж и посмотрел ей прямо в глаза:

— Дело в том, что мне не нравятся владеющие вами демоны.

— Не понимаю, о чем вы! — воскликнула она.

— Не лгите мне, Софи.

Она попыталась выдернуть ногу из его рук, но Эдвард не позволил. Он лишь крепче сжал ее лодыжку, и Софи похолодела от ужаса. Да как он может?!! Зачем он ее мучает? Почему?..

Его взгляд стал очень серьезным.

— Ваша лодыжка распухла.

— Пожалуйста, не нужно этого делать.

Он чуть сжал губы. И продолжал в упор смотреть на нее. Наконец мрачно произнес:

— Ваша лодыжка такая же, как все другие, если не считать того, что сейчас она распухла.

Софи снова всхлипнула. Он не прав, не прав, ужасно не прав…

Но Эдвард вдруг улыбнулся, осторожно провел пальцами по ее ноге, и массаж превратился в ласку.

— Ну хорошо, я скажу всю правду, невзирая на ваши чувства. Меня всю жизнь обвиняют в том, что я жуткий невежа, ну и наплевать. И теперь я скажу, что под вашими юбками нет ничего такого, чего бы я не видел прежде.

Софи что-то невнятно буркнула, искренне потрясенная.

Эдвард усмехнулся, и незаметно было, чтобы он в чем-то раскаивался, — скорее наоборот, он выглядел сейчас чертовски интересным и самодовольным плутом.

— Не могу этого скрывать. Я повидал слишком много лодыжек. Жирные лодыжки, тощие лодыжки, молодые, старые, белые и — только не падайте в обморок — даже коричневые и черные.

Софи вытаращила глаза. Она не знала, смеяться ей или плакать. И как бы со стороны услышала собственный голос:

— Черные?..

Он подмигнул ей:

— В Африке полным-полно черных лодыжек. Черт побери, да там просто нет никаких других. Впрочем, я видел и красные, и даже пурпурные — ну, это на ярмарках и на карнавалах.

Софи издала странный звук, похожий на икоту. Эдвард улыбнулся и снова погладил ее ногу. Софи смахнула слезы.

— Зачем вы все это делаете?

— Просто я хочу, чтобы вы засмеялись.

И наконец неуверенный, робкий смех вырвался из ее сжатых губ. Правда, смех этот был ближе к истерике, чем к настоящему веселью.

Эдвард улыбнулся так тепло, что Софи почувствовала укол в сердце, и поставил ее ногу на свое крепкое колено, прикрыв ступню ладонью.

— Я знаю, когда провозглашать победу, — даже если дальнейший ход битвы неясен.

Софи перевела взгляд с улыбающегося лица Эдварда на его колено, где стояла ее нога… совсем недалеко от паха. Он тоже посмотрел туда. И в одно мгновение все изменилось. Эдвард больше не улыбался. Глаза его засветились ярче, в лице появилось напряжение. А когда его пальцы снова погладили ступню девушки, Софи вдруг ощутила, как некий разряд пробежал от пальцев ноги до самой поясницы.

Но Эдвард лишь проговорил внезапно охрипшим голосом:

— Мисс О'Нил…

Софи промолчала. Она не знала, что сказать. Он по-прежнему держал ее ногу, касался ее, гладил, но теперь атмосфера вокруг них напиталась томительным жаром, и Софи казалось, что сейчас что-то взорвется в ней.

— Софи, дорогая, тебе не кажется, что сегодня ты уже вызвала достаточно пересудов? — раздался вдруг голос Сюзанны.

Софи резко дернула ногу и в то же мгновение увидела за спиной Эдварда мать, вышедшую на веранду. Софи покраснела, выпрямилась и изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла. Лицо Сюзанны ничего не выражало. Эдвард медленно поднялся во весь рост, и его движения, мягкие и грациозные, напоминали движения огромной пантеры, но прежде чем обернуться лицом к Сюзанне, он улыбнулся Софи — наверное, его улыбка должна была выразить поддержку и ободрение, однако в ней в этот момент не было тепла, наоборот, Софи показалось, что лицо Эдварда заледенело. И сердце девушки забилось вдвое быстрее обычного.

В отчаянии Софи закрыла глаза, взывая о помощи, умоляя, чтобы кто-нибудь спас ее, пока еще не поздно — прежде чем она безвозвратно погрузится в глубокие, темные воды любви…

— Софи, обуйся, — сказала Сюзанна.

Софи не шевельнулась. До ботинка ей было не дотянуться.

Эдвард, метнувшись, словно жалящая кобра, подхватил уродливый ботинок и надел его на ногу Софи. Она мельком глянула в его гневное лицо. Пока Эдвард зашнуровывал ботинок, Софи так и не решилась посмотреть на мать, которая явно была страшно раздражена.

— Мистер Деланца, надеюсь, вы нас извините? — резким тоном произнесла Сюзанна.

Эдвард поднялся и встал между матерью и дочерью.

— Ваша дочь, миссис Ральстон, страдает от боли. Я хотел бы помочь ей подняться наверх, — очень холодно сказал он. — С вашего позволения, разумеется.

Сюзанна ответила наисладчайшим голосом:

— В этом нет необходимости, сэр. Я позову ей на помощь кого-нибудь из слуг. И мне хотелось бы поговорить с вами утром — ну, скажем, сразу после завтрака. — И она криво улыбнулась.

Эдвард поклонился.

— Конечно. Доброй ночи, мадам. — Повернувшись, он сочувственно посмотрел на Софи, и было в его взгляде что-то доверительное, отчего сердце Софи снова подпрыгнуло. — Доброй ночи, мисс О'Нил.

Она жалобно улыбнулась. Эдвард ушел. Сюзанна смотрела ему вслед, дожидаясь, пока он окажется достаточно далеко. Потом она резко повернулась к дочери. Ее рука взлетела. Софи вскрикнула от изумления и боли. Много лет прошло с тех пор, как мать в последний раз дала дочери пощечину. Каменея, Софи откинулась на спинку кресла.

— Я говорила тебе, чтобы ты держалась от него подальше! — закричала Сюзанна. — Ты что, не поняла? Он точно такой же, как твой чертов папаша, твой развратный отец, этот жалкий ирландский ублюдок, — и он попользуется тобой, как твой отец попользовался мной!

Софи не спала. Она не осмеливалась думать о том, что случилось, не осмеливалась даже попытаться понять… Ей никогда не разобраться в событиях этого дня.

Она рисовала. Софи предпочитала цвет, ее любимой техникой была масляная живопись, но на уик-энд в Ньюпорте она не привезла краски, потому что знала — мать будет этим очень недовольна; да и по правде говоря, не стоило тащить все в такую даль из-за двух-трех дней. К тому же она приехала в дом на взморье с искренним желанием быть общительной, видеть людей, говорить с ними — а это было бы просто невозможно, если бы она заперлась в своей комнате и писала день напролет, прихватывая и часть ночи, чтобы успеть закончить начатое. Но теперь она не могла сопротивляться потребности рисовать, настойчивой потребности, с которой она боролась в течение дня, что довело ее почти до бешенства. И вот настала ночь, и Софи взялась за карандаш…

Она рисовала самозабвенно. На бумагу ложились дерзкие, уверенные линии. Один набросок стремительно следовал за другим. Но тема не менялась. Все это были портреты одного и того же человека, только в разных позах. Все это был Эдвард Деланца.

Она рисовала Эдварда сидящим, идущим, опустившимся на колени, она рисовала его держащим в руке ее бесформенный ботинок. На всех рисунках он был изображен одетым, но без пиджака, в одном жилете, что позволяло дать намек на мощные мускулы, которые Софи ощутила в его объятиях, но которых не видела. Как ей хотелось увидеть его без одежды — и изобразить обнаженным…

Его тело она обозначала лишь несколькими сильными, простыми штрихами, не в состоянии сосредоточиться на нем. Но зато лицо на каждом из портретов вырисовывала с предельной тщательностью. И везде у Эдварда было одно и то же выражение. То, которое она видела в последний момент, — нежное, сочувствующее и вместе с тем слегка порочное.

Глава 4

Сюзанна нервно шагала из угла в угол. Она провела бессонную ночь. И конечно, когда Бенджамин спросил ее, что случилось, она не стала ему ничего объяснять.