Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Холловэй (Холловей) Дэвид. Страница 49

Бор продолжал распространять свои взгляды в Вашингтоне и в 1945 г., а в конце апреля он сказал Ванневару Бушу, что Соединенные Штаты должны вступить в контакт с Советским Союзом еще до применения бомбы. Этот аргумент теперь нашел отклик и во Временном комитете. На заседании 31 мая Оппенгеймер утверждал: «Мы могли бы сказать [русским], какие огромные усилия всей страны были приложены к осуществлению этого проекта, и выразить надежду на сотрудничество с ними в этой области» {589}. Генерал Джордж К. Маршалл, глава Объединенного комитета начальников штабов, даже предложил, чтобы двух видных советских ученых пригласили на испытания в Аламогордо. Но Бирнс выразил опасение, что, если Сталину сказать о бомбе, он захочет, чтобы СССР стал партнером в реализации проекта. Бирнс утверждал, что лучшая политика — это та, которая даст уверенность в том, что Соединенные Штаты останутся впереди в производстве и исследовании оружия, одновременно предпринимая все усилия, чтобы улучшить политические отношения с Советским Союзом {590}. 6 июня Стимсон сказал президенту о решении Временного комитета, согласно которому проект не должен быть раскрыт Советскому Союзу или кому-нибудь еще, пока бомба не будет использована против Японии {591}. Две недели спустя, однако, комитет изменил свою позицию. Он рекомендовал президенту информировать Сталина на предстоящей встрече в Потсдаме о том, что Соединенные Штаты работают над этим оружием и собираются применить его против Японии. Президенту также следовало сказать, что он знает о работе над бомбой, ведущейся в Советском Союзе. Президент, было добавлено, «может далее сказать, что он надеется, что этот вопрос будет обсужден в будущем, с тем чтобы это оружие стало средством достижения мира» {592}. Когда в Потсдаме Трумэн сообщил Сталину о бомбе, он проигнорировал большинство этих советов.

Дискуссии во Временном комитете являются ключевым свидетельством того, как формировалась американская политика. Обсуждая вопрос о том, как должна быть применена атомная бомба против Японии, а не о том, применять ли ее вообще, комитет исходил из предположения, что бомбу, когда она будет готова, используют против Японии. Именно эту идею Трумэн получил в наследство от Рузвельта, и, как убедительно доказал Бартон Бернштейн, эту идею не ставил под сомнение ни он, ни кто-либо из высших чинов администрации {593}. Тот факт, что внутри администрации шла широкая дискуссия о влиянии бомбы на отношения с Советским Союзом, не должен затемнять другого факта: главным мотивом применения бомбы против Японии было как можно более скорое окончание войны.

Члены администрации признали, однако, что бомба может быть мощным дипломатическим инструментом в отношениях с Советским Союзом. Эта функция бомбы становилась, по их мнению, все более важной, так как между Соединенными Штатами и Советским Союзом возникли разногласия по поводу будущего Европы. 14 мая Стимсон записал в своем дневнике, что американская экономическая мощь и атомная бомба были «королевским флешем [166] на руках», и что не следует «быть дураками при выборе способа его разыгрывания». На следующий день он назвал бомбу «козырной картой» {594}. 6 июня Стимсон обсуждал с Трумэном возможность переговоров и быстрого подписания протоколов с Советским Союзом в обмен на партнерство в области атомной энергии. Подобным образом можно было надеяться уладить спорные вопросы, связанные с Польшей, Румынией, Югославией и Манчжурией {595}. Однако обсуждение не было закончено, и ясная стратегия по использованию бомбы для принуждения Советского Союза к уступкам не была разработана. 

III

Понял или не понял Сталин сказанное в Потсдаме, бомбежки Хиросимы и Нагасаки 6 и 9 августа показали наиболее драматичным и явным образом разрушительную силу и стратегическую важность атомной бомбы. Именно Хиросима внесла атомную бомбу напрямую в советские стратегические расчеты. До Потсдама советские лидеры не могли усмотреть связи между бомбой и международной политикой. После Хиросимы эту связь нельзя было больше игнорировать. Сталинское понимание стратегической важности бомбы было обусловлено тем, как она была применена в Японии. Следовательно, сейчас необходимо рассматривать Хиросиму в контексте советской политики па Дальнем Востоке.

Советский Союз подписал с Японией пакт о нейтралитете в апреле 1941 г., и Сталин стремился оставить этот пакт в силе, пока висела на волоске судьба Советского Союза в Европе. Однако советская политика изменилась, как только стало ясно, что Германия терпит поражение. В октябре 1943 г. Сталин обещал государственному секретарю США Корделлу Халлу, что Советский Союз присоединится к войне против Японии после поражения Германии, и повторил эти заверения Рузвельту и Черчиллю в ноябре на Тегеранской конференции. В октябре 1944 г. Сталин заявил своим союзникам, что Советский Союз атакует Японию примерно через три месяца после капитуляции Германии, как только будут накоплены необходимое оружие и снаряжение и прояснятся политические условия {596}.

Условия вступления СССР в войну с Японией были определены Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем на Ялтинской конференции в феврале 1945 г. Сталин хотел, во-первых, сохранения статус-кво во Внешней Монголии (коммунистическое правление и независимость от Китая); во-вторых, восстановления прав России, утраченных ею в русско-японской войне 1904–1905 гг. (возвращение Южного Сахалина; интернационализация порта Дайрен [167] и восстановление аренды Порт-Артура как советской военно-морской базы; объединенное советско-китайское управление Китайско-восточной железной дорогой и Южно-Маньчжурской железной дорогой с сохранением преобладания интересов Советского Союза); в-третьих, аннексии Курильских островов. Ни Рузвельт, ни Черчилль не возражали против этих условий. Положения относительно Внешней Монголии и портов и железных дорог требовали согласия Китая, который не принимал участия в Ялтинской конференции. Рузвельт обещал предпринять шаги для получения согласия от Чан Кайши, китайского националистического лидера, но Сталин просил его не информировать того о соглашении, пока продвижение советских войск на Дальний Восток не будет закончено {597}. Сталин обещал вступить в войну через два или три месяца после поражения Германии и заключить договор о дружбе и взаимопомощи с Китаем.

Стремление Рузвельта и Черчилля удовлетворить требования Сталина показывает, насколько они были заинтересованы в том, чтобы получить от СССР помощь в победе над Японией. Объединенный комитет начальников штабов США накануне Ялтинской конференции пришел к заключению, что, хотя советское участие в войне с Японией несущественно, было бы желательно, чтобы «Россия вступила в войну как можно раньше, как только сможет принять участие в наступательных операциях» {598}. Разработчики военных планов Соединенных Штатов надеялись, что Красная армия свяжет японскую Кванту некую армию в Маньчжурии, препятствуя таким образом передвижению этих сил на японские острова, чтобы противостоять вторжению. Они не ждали, что участие СССР в войне освободит Соединенные Штаты от необходимости вторжения в Японию. 25 мая, менее чем через три недели после капитуляции Германии, Трумэн приказал готовить вторжение в Японию к 1 ноября {599}.