Взлет и падение короля-дракона - Абби Линн. Страница 74

Аура Руари была закрыта, замкнута на самом себе, и при этом абсолютно проницаема для праздного любопытства Доблестного Воина. Не было ничего в жизни Руари, чего бы не извлек Хаману при помощи самого мягкого Невидимого проникновения. Юный полуэльф имел все особенности характера темплара: легко ранимое сердце, врожденную убежденность, что с ним всегда поступают несправедливо, склонность к мщению, а не к справедливости, а также резкий и жесткий характер. Он был в точности такой же, как и те, которые носили желтое и жили в этом квартале, а сейчас лежали на земле в военных лагерях за стенами города. Но Руари пошел другим путем. Его мать была эльфийка из племени тех вольных эльфов, которые странствовали по просторам пустыни, и когда она после изнасилования родила сына, то подбросила его в руки Телами, а не в руки торговцев живым товаром на Эльфийском Рынке.

Телами изменила судьбу Руари, направив все его симпатии на Атхас, и в конце концов сделала из него друида.

Она была уже очень стара, когда начала свою работу над Руари. Хаману с трудом узнал своего любимого архидруида на поверхности памяти Руари, но в глубине, ближе к сердцу полуэльфа, Телами была такая же, как и раньше. Быть может она бы не приуспела с одним из ее последних новичков, если бы не появился Павек и разрушил весь мир Руари до основания, прежде чем построить его заново.

Увы, все усилия Павека могут пойти прахом еще до того, как эта ночь окончится. Руари был так красив, так привлекателен, тени так красиво ложились на его медные волосы, кожу и глаза; а Виндривер по-прежнему был ноющей дырой в душе Хаману, которая еще не начала исцеляться; Хаману спрятал свои руки под подушками. Он срочно сделал себе человеческий кулак и спрятал только что родившиеся когти дракона в глубине ладоней.

Он должен увести Ману отсюда, лучше всего в поместье Лорда Урсоса, находившееся за стенами, где катарсис — особенно катарсис от боли и смертельного страха — повторяющийся каждую ночь ритуал.

Внезапное движение плеча Руари испугало как полуэльфа так и Короля-Льва. У полуэльфов вообще были особая привязанность к животным, а друидство Друари эту связь расширило и усилило. Домашняя ящерица-критик — измученная, без сомнения, детьми, которые решили, что это ярко-окрашенная игрушка, пряталась за медным занавесом волос Руари. Но присутствие Ману пробудило ее от сна. Оба юноши — Ману и Руари — взглянули на медленно потягивающуюся ящерицу и встретились глазами.

Уходи, быстро! посоветовал ему Хаману, но натренированное друидами сознание Руари не подчинилось Невидимому внушению.

Глаза Руари сузились, и он попытался остановить критика, который уже сползал вниз по его руке. Гнев, ревность и зависть немедленно возникли в сознание полуэльфа и отразились на его лице, привлекая к нему внимание всех остальных находившихся в атриуме. Павек, который один из всех знал, насколько горяч может оказаться огонь, с которым играет Руари и как он может его сжечь, попытался изо всех сил прервать волшебное притяжение, возникшее между ними.

Павек мог бы преуспеть. Критик не понимал, что такое магическая иллюзия. Критик видел то, что он видел, и его маленькие ножки направились туда, куда его влекло. Как только крохотная ящерица спустилась на стол и начала свое долгое путешествие к руке Ману, Хаману должен был перенести свое внимание на материю своей иллюзии, а не на полуэльфа, кипевшего от гнева и ревности.

Кто-то — возможно Джавед, Хаману не узнал голос — заговорил о тех путях, которыми ветераны укрепляют свой дух перед битвой, которая может стать последней.

— Я знаю, что бы сделал я, — резко вмешался Руари. Взгляд его суженных глаз все еще был направлен на Ману, которого он безусловно считал еще моложе и неопытнее, чем он сам. — Я нашел бы себе женщину и привел бы ее к себе в комнату.

Но на этом Руари не остановился. Он продолжал, описывая свои подогреваемые вином фантазии — и это были фантазии. Хаману посмотрел на поверхность сознания Руари — мальчишка развлекался, ничего большего. Павек приказал своему юному другу замолчать. Но уже было слишком поздно.

Слишком поздно, чтобы идти к Лорду Урсосу.

Слишком поздно для Руари.

Хотя Павек и пытался, постоянно маяча между ними, пока ужин, наконец, не закончился и гости один за другим не ушли. Руари остался последним, его ноги отказывались стоять, но он как-то совладал с ними. Наполненный вином, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, он устремился к открытой двери, а оттуда к своей одинокой постели.

— Он горячий и совершенно безвредный, — настойчиво сказал Павек, а под его словами билась одна единственная мысль: Если вы хотите сожрать кого-нибудь, Великий, сожрите меня.

Это убило все надежды и намерения Хаману. Они были одни, за исключенением критика, который все еще балансировал на плече Хаману. Ящерица даже не вздрогнула, когда Хаману поменял иллюзию, став человеком со смуглой кожей и черными волосами, которого Павек знал — или думал что знает — лучше всего.

— На рассвете ты придешь к южным воротам.

Они стояли лицом к лицу. Сейчас Павек был ниже его, но на колени не упал.

— Я знаю.

Хаману передал ему ящичек со свитками. — Ради Урика. — Он сжал своими неестественно горячими руками руки Павека, державшие ящичек из потрепанной кожи. — Когда я уйду, ты поднимешь дух стража.

— Я попытаюсь, Великий.

— Ты не будешь пытаться. Ты сделаешь это. Ты поднимешь стража Урика. Ты призовешь любую силу, которой обладаешь, и ты уничтожишь меня, Павек. Это приказ.

— Я не знаю.

Раджаат, Черная Линза, Серость, Чернота и даже дракон для Павека были только слова. Он пытался расставить их по порядку в своем сознании смертного, но для него не было большей катастрофы, чем Урик без Короля-Льва.

— Ты узнаешь, Павек. Ты узнаешь, когда увидишь, кем я стану. Твоя совесть не помешает тебе.

— Но Раджаат, — запротестовал темплар. — Дракон защитит Атхас от Раджаата, разве не так? Разве это не то, что Дракон — Борс, Палач Гномов — делал на протяжении двух тысяч лет?

Раджаат не будет заботой Павека. О Раджаате должны будут позаботиться Садира и Ркард. Раджаат будет их наказанием за то, что они не сделали ничего, чтобы покончить как с Раджаатом, так и с драконами. Хаману ничего не скажет Павеку о Раджаате.

— Борс был Палач Дварфов, — мягко исправил Хаману своего высшего темплара, выбросив мысль о Принесшего-Войну из его головы. — Галлард был Погибелью Гномов, и он переменил имя на Нибенай после того, как Борс стал драконом, а это было тысячу лет назад, а не две тысячи.

— Но… — Павек получил образование в темпларском приюте; он знал только официальную историю города.

— Мы лжем, Павек. Мы все лжем, все Доблестные Воины. Когда войны закончились, Тир стал мерять год от одного дня Самого Высокого Солнца до другого, и это три сотни и семьдесят пять дней, но Драй и Балик имеряют год по их дням равнодействия. Так что их год вдвое короче. Албеорн — Андропинус Балика — не хочет, чтобы кто-то знал о том, что раньше его звали Убийца-Эльфов. А так как мы лжем, то мы выбросили настоящую историю, вместо нее сочинили кое-что другое, так чтобы смертные, которые могут помнить Очистительные Войны, никогда не подумали, что их вели мы. — Хаману сильнее прижал руку Павека к ящичку со свитками. — Здесь, и только здесь, написана правда. Надежно сохрани ее.

Павек нахмурился. Он машинально коснулся своего шрама и скривился от боли, которую почувствовал и Хаману.

— Ты должен дать мне исправить это.

— Еще одна иллюзия? Еще одна история, которую выбрасывают и на ее место ставят что-то совсем другое?

— Ты станешь симпатичным мужчиной. Женщины будут замечать тебя.

— Вовсе не мое лицо удерживает Каши далеко от меня, — честно сказал Павек.

И Хаману вынужден был согласиться. Он провел кончиком пальца по уродливому шраму… и оставил его таким, каким он был. — Прощай, Павек, Просто-Павек. Время пришло и я ухожу.