Взлет и падение короля-дракона - Абби Линн. Страница 9

Никогда не было особой любви между любыми из Доблестных Воинов Раджаата, включая Дрегоша из Джиустеналя и Галларда. Они не настолько доверяли друг другу, чтобы заниматься благотворительностью. Они вообще не доверяли друг другу. Только по требованию дракона, Борса из Эбе, который полностью прошел дорогу превращения под действием заклинания Раджаата, они поддерживали друг друга и сотрудничали в деле, которое требовало их общего участия: поддерживать охранные заклинания в вечной тюрьме их общего создателя. Эту тюрьму они называли Пустотой, расположенной под местом, которое они называли Тьмой.

Хаману вспомнил день, где-то около пяти лет назад, когда Борс исчез, вместе с некоторыми Доблестными Воинами. В этот полдень, в первый раз за тысячу лет, Раджаат освободился. Тот факт, что Раджаат больше не был на воле и вернулся в свою Пустоту, не возродил сотрудничество трех Доблестных Воинов, выживших после смерти Борса и воскрешения Раджаата. Они не доверяли друг другу и дали смертной женщине — полуэльфу по имени Садира из Тира — восстановить охранные заклинания тюрьмы.

Совсем по-другому было тогда, много лет назад, в год Вражеской Ярости — 177-го Столетия Королей. После того, как Борс впервые установил охранные заклинания вокруг тюрьмы Раджаата, была дюжина бессмертных королей-волшебников, гордо правивших своими городами-государствами Центральных Земель.

Через тринадцать столетий их осталось только семеро. А десять лет назад Калак, Тиран Тира, был свергнут своими собственными амбициями и кучкой смертных заговорщиков, включая собственного высшего темплара и Садиру, ту самую Садиру, которая победила Борса и установила новые охранные заклинания вокруг Пустоты Раджаата.

С точки зрения Короля-Льва Калак был дурак, безрассудный дурак, который вполне заслужил преступление, совершенное против него. И Калак не был Доблестным Воином. Поэтому Хаману, возможно, доверял Тирану Тира больше, чем Доблестным Воинам, но уважал его намного меньше. А теперь он проклинал Калака каждый раз, когда это имя оживало в его памяти. Смерть Калака оставила невосполнимую дыру в Тире, старейшем — а также самом большом, богатом и могущественном — городе Центральных Земель. А теперь, не в последнюю очередь благодаря бунтовщикам из Тира, убившим своего бессмертного короля-волшебника, троны Балика, Раама и Драя тоже опустели.

Почти никого не осталось из Доблестных Воинов Раджаата: он сам, Галлард в Нибенае, Иненек в Галге и немертвый Драгош в Джиустенале — и никто из них не является драконом.

Пока Раджаат достаточно надежно заключен в Пустоте под Тьмой, Хаману ничего не имеет против, если дракона вообще не будет.

Как только Борс завершил метамофозу Раджаата и стал странствовать по Центральным Землям как дракон, он стал править всем, один. Даже бессмертные короли-волшебники в своих гордых городах-государствах подчинялись любой его прихоти. Бывали и войны, конечно — их следами были разрушенные и заброшенные города — но равновесие сил никогда не по-настоящему не изменялось. Когда Борс требовал, он получал, потому что именно он удерживал Раджаата в Пустоте.

А теперь Борса нет, в нескольких буйных городах-государствах вообще нет короля, и единственное, что держит жадность бессмертных в узде — знание, которое любой Доблестный Воин несет в своих костях: используй слишком много магии, зачерпни слишком много магической силы из Черной Линзы или еще чего-нибудь в таком роде, и станешь следующим Драконом.

Это ожидание могло бы соблазнить некоторых из них — но не Хаману — если бы они все беспомощно не смотрели, как сошедший с ума, лишенный рассудка Борс не буйствовал в Центральных Землях сразу после того, как они все вместе наложили заклинания, закончившие его метаморфозу. Первые пятьсот лет куда бы Борс не пришел, он выпивал жизнь из всего. В результате Центральные Земли превратились в сухие, сожженные пустоши, пустыни, и оставались такими до сих пор.

Дрегош как-то раз уже уступил искушению и тем самым вызвал гнев своих бессмертных соратников. Борс собрал их всех вместе, во второй раз, и они нашли подходящее вечное наказание для вечной спеси: они разрушили его город и лишили плоти живое существо, которое было гордым Истребителем Гигантов. Он остался Доблестным Воином, как в день смерти, но больше ничем другим. Дрегош стал тем, когда в народе называли немертвым, кэйскарга на языке халфлингов, который был старейшим из всех языков, которые знал Хаману.

С позором и под угрозой еще более сурового наказния, Дрегож жил долгие века под своим разрушенным городом. Смертные хринисты забыли о Дрегоше, но бессмертные помнили, особенно Инесс из Ваверли, которую смертные называли Абалах-Ре, Королева Раама, и которая донесла о предательстве Дрегоша.

Теперь Инесс мертва, как и Борс, а Дрегош хочет пустой трон Раама. Хаману рассудил, что Нибенай решил поддержать притязания Дрегоша на трон при помощи шестов агафари, потому что Дрегош никогда не смог бы стать таким драконом, каким был Борс, и не имело значения, завоюет ли он город без короля или нет. Нравится или нет, но скорее всего Галлард поддержит Драгоша в завоевании любого города, на который бы не нацелился немертвый Доблестный Воин. Нравится или нет, но скорее всего Галлард — который считает себя самым коварным из всех Доблестных Воинов Раджаата — надеется, что придет день, и останутся только два Доблестных Воина: он сам и Дрегош. А если ценой за то, чтобы стать королем-драконом, будет жизнь любого живого существа в одном городе или в трех, будет намного легче уплатить ее, если ни один из этих городов не будет твоим.

Но, по меньшей мере, у Галларда была совесть. А Калак даже не заколебался при мысли, что надо пожертвовать половиной населения Тира. Для достижения своей цели он был готов убить как обычных жителей, так и темпларов. Но Калак из Тира был дурак и бандит с самого начала, еще задолго до того, как были созданы Доблестные Воины.

А Хаману из Урика — кем он был прежде, чем стал бессмертным Доблестным Воином?

Мысли Хаману скользнули в сторону. Внезапно перед его мысленным взглядом предстало место, очень далекое от его драгоценного Урика. Он стоял в другом месте и в другом времени: поле созревшего золотого химали, на котором усердно работают его семья и их родственники. Теплый летний ветерок шевелит его волосы и осушает пот на спине. В его юношеских руках грабли для сена. Его младший брат — слишком маленький для того, чтобы жать зерна химали или работать граблями — сидит недалеко с красными трубочками у губ, развлекая сборщиков урожая во время работы. Мелодия брата потерялась во времени вместе с его именем. Но темноволосая и сероглазая девушка, стоящая в памяти рядом с братом и покачивающаяся в такт музыки, никогда не будет забыта, пока Король-Лев жив, как и ее имя: Дорин.

Ради Дорин Хаману стал мужчиной в глазах своей семьи. Ради него Дорин стала женщиной. Жизнь, которая лежала перед ними, наполненная полями с зерном, подрастающими детьми и любовью, для которой не надо никаких слов, была единственной жизнью, которой Хаману хотел жить. Если бы он сделал для Дорин то, что надо было сделать, если бы он решил защищать ее, как поклялся тогда, он никогда бы не увидел стены Урика.

Его тело лежало бы рядом с ее, превратившись в грязь и пыль, как тела всей его семьи и всех родственников, работавших на том поле.

Порыв ветра прервал воспоминания Хаману. Король-Лев отпустил баллюстраду и обернулся. Ветер принес пыль, пыль превратилась в грязную тень, приобрела форму, стала такой же высокой, как и он сам, но намного шире в плечах.

— Виндривер, — спокойно сказал он, когда тень стала полностью материальной, и последний командующий армии троллей встал между ним и бассейном.

Огромные, как полугиганты, но умные, как эльфы или дварфы, тролли были страшными врагами для армии, во главе которой стояли Доблестные Воины, а Виндривер был — и остался — самым ужасным из всех троллей. Он жил и сражался почти два века, прежде чем он и пятидесятилетний Хаману сошлись лицом к лицу для последней — для тролля — битвы. Тонкий занавес серебряных волос висел вокруг изогнутых назад ушей, а морщины на его лысом лбу впечатляли не меньше, чем его гребень. Возраст не сделал тусклыми обсидиановые глаза Виндривера. Они и сейчас, на крыше дворца, были черные, блестящие и острые, как и тогда, на сглаженной ветром верхушке утеса над бушующим морем.