Темный огонь - Джойс Бренда. Страница 22

Но после рождения Чеда он нарушил свою клятву. Он любил Патрицию. Он желал ее. В конце концов, она была его женой и обязана была ему повиноваться. Он пришел к ней; она подчинилась. Он попытался сломить возникшую между ними стену, попытался поговорить с ней. Она же хотела лишь одного: чтобы он выбрался из ее постели и вышел из ее комнаты, дав ей возможность поскорее заснуть.

Он был настолько глуп, что решил открыть ей правду о своем рождении. И как-то раз, напившись и тоскуя по ее телу, а может быть просто по доброму слову, по Техасу, родителям… черт бы побрал Дерека, который не был ему отцом, но которого Нику так не хватало, – в общем, охваченный грустью, он отправился к Патриции. Она не прогнала его, но, как обычно, была совершенно бесчувственной; заниматься с ней любовью было все равно, что трахаться с деревяшкой. А потом Ник, глядя в потолок полуприкрытыми глазами и чувствуя, что готов лопнуть от отчаяния, начал рассказывать жене историю про Чейвза. Он только и успел сказать, что в нем течет на четверть индейская кровь, как Патриция взбесилась от отвращения.

Она истерически зарыдала, обвиняя Ника в том, что он лжец и вообще дрянь. Она вдруг принялась оплакивать Чеда, к которому до сих пор не проявляла особого интереса, крича, что она самая несчастная женщина на свете, потому что родила полукровку. Она даже пыталась наброситься на Ника и выцарапать ему глаза своими длинными, острыми ногтями. Ник с легкостью отшвырнул ее и ушел.

А через восемь месяцев после этого Патриция сбежала со своим любовником, графом Болтэмом.

Если бы у Ника остались к жене хоть какие-нибудь чувства, он бы убил их обоих, он бы уничтожил Патрицию за то, что она предала его и сына.

Но, несмотря на то, что он уже не любил ее, она оставалась его женой. И оставалась, что было куда более важно, матерью Чеда. А потому граф бросился в погоню. Он без труда нашел любовников в одной из таверн Дувра, готовых ускользнуть во Францию. И вызвал Болтэма на дуэль. Красавец Болтэм был настолько глуп, что Ник просто не смог убить его. Он прострелил ему колено, искалечив на всю жизнь.

– Это тебе на память, – сказал он Болтэму. – Никогда не трогай того, что принадлежит мне.

Он притащил Патрицию обратно в Драгмор, не обращая ни малейшего внимания на ее полные ненависти глаза и угрюмое молчание. Она не желает больше появляться с ним в обществе? Замечательно! Он никогда больше не прикоснется к ней, это он обещает. Он требует только одного: чтобы Патриция была хорошей матерью Чеду. Патриция отказалась.

Она ненавидела сына точно так же, как ненавидела мужа.

Если бы Ник не начал презирать ее прежде, он бы проникся презрением к ней теперь.

Но он не убил ее. Впрочем, он и не пожалел, когда она умерла.

Патриция наотрез отказалась выходить из своих комнат. Ника это нисколько не интересовало. А через шесть месяцев в южном крыле вспыхнул пожар. Крыло было полностью разрушено, остались только стены и башня. Когда нашли тело Патриции, оно оказалось обгоревшим до неузнаваемости. Вся прислуга в момент начала пожара спокойно спала в пристройке возле конюшен, и когда люди проснулись – было уже слишком поздно. Слуги говорили, что до самой смерти будут слышать крики Патриции. Ника в ту ночь не было в Драгморе.

Отношения графа с женой ни для кого не составляли секрета. Все знали, что Патриция сбежала от него, что он искалечил Болтэма, что заставил жену вернуться в Драгмор; все знали об их яростных ссорах. О графе сплетничала вся округа. Но тем не менее Нику и в голову не приходило, что местный шериф может арестовать его по подозрению в убийстве.

Следствие по этому делу потрясло всю Англию.

Маленький зал суда графства был набит битком каждый день, словно цирк. Весь лондонский высший свет явился на самый скандальный процесс века – ведь перед судом предстал один из пэров! Знать хотела присутствовать и слышать все своими собственными ушами. Все «странные» привычки графа стали достоянием гласности, и вскоре обнаружилось с предельной ясностью, что граф – не англичанин и никогда им не был.

Он слишком много пил. Он курил. Он любил азартные игры. Он был закоренелым атеистом. Он был явным распутником и никогда не хранил верности своей супруге.

Да, большая часть этих обвинений была правдивой, но Ник даже не пытался как-то доказать свою непричастность к убийству, он даже не упомянул о том, что всегда был верен жене – до того момента, когда она сбежала с любовником. Ник чувствовал, что ни одному его слову все равно никто не поверит. Общество просто жаждало его крови.

В суде много говорили об отношениях графа с женой. Свидетели подтвердили, что Патриция ненавидела его со дня венчания, что их брак не был похож на другие, что граф тоже ненавидел жену и что он угрожал ей, более того, с недавних пор графиня была заперта в своих комнатах. Слуги заявили даже, будто слышали, как граф бил жену. Конечно, подобные заявления суд не принял во внимание, но все же они принесли Нику немало вреда.

О нем говорили, что он просто бешеный и склонен к насилию. Он хладнокровно, расчетливо изуродовал на дуэли несчастного графа Болтэма и всегда носит при себе нож и обращается с ним не хуже наемного убийцы. Он даже в детстве не расставался с оружием и не постеснялся применить его против мальчика, чем-то обидевшего его. Тот самый мальчик – теперь уже давно взрослый мужчина – с энтузиазмом подтвердил, что данный эпизод и в самом деле имел место, когда им с графом было по четырнадцать лет. Говорили, граф настолько запугал жену, что бедняжка была просто вынуждена сбежать. Обвинитель особо подчеркивал, что Патриция ударилась в бегство, поскольку опасалась за свою жизнь; но этот пункт обвинения судом был отвергнут.

Викторианское общество, ставившее во главу угла мораль, респектабельность, верность и умеренность, набросилось на Ника; его изображали в газетах мрачной, пьяной, жестокой американской скотиной. Но в конце концов выяснилось, что свидетельств тому, что именно граф поджег крыло и убил тем самым жену, просто нет. Более того, в суд в один прекрасный день явилась известная лондонская мадам, которую Ник в последнее время навещал довольно часто, и под присягой дала показания о том, что в страшную ночь Ник был у нее, не выходя ни на минуту. И с графа сняли все обвинения.

Официально его оправдали, но суд не смог избавить его от нового титула, данного молвой, и теперь его называли Властелином Тьмы.

Похоже, имя прилипло к Нику на всю оставшуюся жизнь.

Глава 17

Он чувствовал себя напряженным и злым.

Настолько напряженным и настолько злым, что на обратном пути пустил коня галопом – прямиком через газоны и лужайки. Наконец он остановил фыркающего жеребца перед парадным крыльцом особняка, возле розовых кустов, и, небрежно бросив поводья, взбежал по каменным ступеням к двери. Какого черта, где там эта парочка?!

В этот день граф носился по всему поместью, от южной границы до северной, и нигде не заметил и следа Линдлея и Джейн. Он твердил себе, что у него вовсе не из-за этого такое паршивое настроение, а просто потому, что он слишком устал, разгорячился, провонял потом. Но, чтоб им пропасть, где они провели это чертово утро?!

Влетев в коридор, он проревел:

– Томас!

Дворецкий уже стоял за его спиной, невозмутимый, как всегда.

– Да, милорд?

– Где Линдлей?

– В утренней гостиной, милорд, с мисс Джейн.

Нику показалось, что его насквозь пронзили кинжалом. Он стремительно прошагал через холл и остановился перед дверью гостиной, чтобы хоть отчасти восстановить душевное равновесие. И тут же до него донесся серебристый смех Джейн и богатый, сочный баритон Линдлея. Граф распахнул дверь.

– Как тут мило, – прорычал он не своим голосом.

Линдлей и Джейн застыли с виноватым видом, словно застигнутые на месте преступления… но ведь так оно и было! Они сидели на диване, рядом – слишком близко друг к другу – и юбка Джейн касалась ноги Линдлея. У них на коленях была разложена огромная книга, и Линдлей держался за одну ее сторону, а Джейн – за другую. Их головы склонились друг к другу… и при появлении Ника они одновременно резко поднялись.