Скоро будет буря - Джойс Грэм. Страница 52

Она возвращается в свою комнату, садится перед зеркалом и начинает накладывать грим. Белое лицо. Тонкие черные линии, проведенные карандашом для век. Соблазнительно пухлые губы. Пунцовая помада. Она подрумянивает ореолы вокруг сосков и надевает чулки с поясом. Атласные перчатки до локтя. Лакированные туфли на шпильках. Она готова.

Стоит рядом с ним, слегка расставив ноги.

– Одну на дорожку, – говорит она, зажигая легкую сигарету и вставляя ее в длинный изящный мундштук. Глубоко затягивается и пристально смотрит в мертвые глаза Грегори. Выдыхает дым прямо ему в лицо. – Ну как, помогло? – спрашивает она, докурив сигарету.

Она возвращается в свое общежитие, ложится на кровать и глядит в потолок, мысленно уносясь к золотому свету Дордони. Они постоянно играют в игры, со считалками и без считалок: «на крылечке две овечки», «в ямку бух», «кошки-мышки», «что хотите, то купите», прятки и пятнашки, «свинка на картинке», чехарда и жмурки, теннис и раскидайчик, придуманные и совсем бессмысленные; и акробатические сальто, и кувырки, и стойки; и Мелани всегда побеждает! Мелани всегда побеждает! Мелани, совершенная, как нитка бус, нарядная, как вымпел на шесте, яркая, как переливающийся всеми цветами радуги раскидайчик. Как бы она хотела быть рядом с Мелани, гулять с Мелани, жить вместе с нею. А еще ее отец, выдумщик такой, всегда готов предложить новую забаву, лишь бы позволила погода, – и каникулы тянутся вечно, словно убегающая вдаль извилистая дорога.

И вдруг, подобно хмурой, затягивающей горизонт грозовой туче, – легкое неодобрение матери. Но кто же его вызвал? Горечь, но отчего?

– Не будь таким грубым с девочками. Не играй так грубо.

– Мы просто развлекаемся, правда, девочки? Да?

Развлекаемся, да еще как. Только и всего.

– Прятки в кукурузе. Девочки, давайте играть в прятки!

– Не надо! – встревожилась мать. – Не заходите слишком далеко!

– Почему не надо?

– Потому что бывало уже так: некоторые девочки зашли в кукурузу, – подмигивает отец Мелани, да так и не вышли. Считаю до тридцати! Один, два, три…

И как это чудесно – убежать и спрятаться на иссушенной земле под кукурузой, сквозь золотисто-зеленые стебли которой проникают лучики света; спрятаться, а потом крикнуть и ждать. В библейском свете. Прятаться интересно, но еще лучше, когда папа найдет тебя, сгребет в охапку и визжащую, задыхающуюся, восхищенную поднимет чуть ли не выше кукурузы.

Мать, нахмурившись, стоит на краю поля:

– Они уже слишком взрослые для этих глупых игр.

А папа, печально и серьезно:

– Девочки, пусть мамин пример послужит вам серьезным уроком. Никогда не становитесь слишком взрослыми. Слишком взрослыми для того, чтобы потерять голову в кукурузе.

И после этого то, что у мамы с папой не так, делается еще хуже. Пала прекращает играть в игры. По ночам слышно, как они ссорятся у себя в комнате. Мелани лежит с открытыми глазами и слушает.

У них есть свои игры, у нее и Мелани, более смелые и рискованные, чем игры с папой.

– Поиграем в ангелов? – предлагает Мелани.

– Как?

Мелани уводит ее глубоко в кукурузу.

– Снимем с себя всю одежду, – говорит Мелани.

– Всю?

– Конечно! Чтобы играть в ангелов.

Когда они обе обнажены, Мелани раскидывает руки:

– Теперь мы расправим крылья, как у самолета. Каждый стебель кукурузы – это человеческая жизнь. Мы можем задевать одни стебли и топтать другие, как только захотим, смотри…

И, повторяя за Мелани, она пробирается сквозь кукурузу, обдирает стебли, кружится, ударяет этот, ломает тот, опять и опять, а сухие стебли шлепают по их голым нежным телам, пока обе не валятся в припадке смеха и истощения, и Мелани падает на кузину, обнимает ее и целует, и, лежа на растрескавшейся земле в золотисто-зеленом свете, они не могут отдышаться.

Когда она приходит наконец в себя, то спрашивает Мелани:

– Кто научил тебя играть в ангелов?

– Секрет.

– Ну скажи.

– Секрет.

– Кто?

Мелани хихикает и смотрит в сторону:

– Твой отец.

Она сверлит взглядом запылившуюся спину Мелани в полной уверенности, что та лжет.

Однажды мама, занятая на кухне, посылает ее отыскать Мелани и отца. На лужайке, где они раньше играли, валяются теннисные ракетки и мячики. Игроков нигде не видно. Солнце на небе раскалилось добела, земля выцвела. Под скалой застыла желтоглазая ящерица, сливовое дерево томится на жаре. Приходится выйти за ограду виллы, пересечь дорогу и углубиться в кукурузу.

Она слышит их тихие голоса. Осторожно крадется сквозь спелую кукурузу и неожиданно оказывается прямо перед ними. Но они ее не видят. Они лежат на иссушенной земле. Они играли в ангелов – без нее.

42

Рейчел ждала, пока все не уйдут. Она слышала, как по гравию за окном зашуршали шины, помедлила, пока гул мотора не растаял в воздухе. А вдруг они вернутся? Вдруг кто-нибудь из них что-то забыл? Она решила подождать еще минут десять и только тогда возобновить свои поиски в комнате Мэтта и Крисси.

Вопрос Мэтта задел ее. Что, собственно, она здесь делает? Чего ради она сюда прикатила? На первый взгляд Мэтт был вправе спросить. Он знал о ее интрижке с Джеймсом – но что он знает еще? Возможно, он даже не в курсе того, что все уже позади. Нетрудно вообразить, какого он о ней мнения, если наделен воображением. Что за женщина захочет провести отпуск с женой и детьми ее любовника?

Она закрыла лицо ладонями: да кто вообще додумается составить компанию Джеймсу и Сабине? Не говоря уж – их психованным друзьям. Только рехнувшийся от одиночества человек.

Единственным светлым пятнышком во всем этом были Джесси и Бет. Рейчел просто боготворила двух малышек. Она многое отдала бы за то, чтобы они были ее дочками. Проводя с ними день за днем, она начала понимать, как сильно хочет иметь детей, но это было невозможно.

Рейчел пыталась забеременеть – как от подходящего партнера, так и от никудышного. Она даже пробовала зачать от Джеймса. Ее грандиозный план тогда состоял в том, чтобы забеременеть от него, бросить его и уйти, ничего не сказав о ребенке. Признавая себя охотницей за генами, она была готова самостоятельно отвечать за последствия, не перекладывая их на другого человека. Она хотела ребенка, но не мужа. Джеймс был ее седьмым любовником, заведенным ради этой цели, которая и привела ее из палатки во французский коттедж. В те дни, когда он разыгрывал из себя застольного соблазнителя, конторского хищника, он даже и подумать не мог, что был изучен, оценен, классифицирован и наконец избран для осуществления приватной евгенической программы Рейчел. Когда же ее выбор и в седьмой раз оказался неудачным, она обратилась к врачу, и план матери-одиночки на этом себя исчерпал.

Тяжелее всего было сознавать, что она сумела бы куда лучше воспитывать детей, чем Сабина или Джеймс. Она передала бы своим отпрыскам понятия о высших ценностях, а не просто вырастила из них жадных самовлюбленных яппи [42]. Ирония заключалась в том, напомнила она себе, что решение провести здесь отпуск было отчасти продиктовано стремлением усовершенствовать самое себя. Она-то полагала, что общение с воспитанными, образованными людьми поможет ей что-нибудь узнать о хороших манерах, о солидности, о красивой жизни.

«Спаси меня Боже, – думала она, – от хороших манер, солидности и красивой жизни».

Но только не от Джесси и Бет, которые были замечательными детьми вопреки всему самому ужасному, что могли с ними сотворить занятые лишь собой родители. Особую привязанность Рейчел питала к Джесси. Все ее проблемы, считала Рейчел, можно немедленно разрешить щедрой мерой внимания. У девочки нет никаких расстройств, которые не могли бы исцелить любовь и нежность. У нее случались приступы раздражения – ну и что? Иногда она рыдала чуть ли не до посинения – ну и что? Однажды скинула с себя одежду в магазине – что ж, Рейчел саму иногда тянуло сделать то же самое. Рейчел хотела предложить Джеймсу и Сабине, что возьмет к себе Джесси на каникулы и даст им двоим отдохнуть, но ей не хватало духу сказать об этом. С первых дней отпуска и после череды таинственных происшествий Сабина не разрешала им даже умываться вместе. Так что ничего у нее не выйдет.