Искушение ночи - Джойс Лидия. Страница 15

– Это так необычно, – произнесла Виктория. – Другие сделали бы дом светлее, изящнее. А это – настоящее средневековье.

Она повернулась и увидела герцога как раз в тот момент, когда безрадостная улыбка мелькнула на его лице.

– Изящество мне не подходит. А это – вполне, – Он замолчал в раздумье. – Два года тому назад я познакомился с молодым архитектором по имени Уэбб. Это совершенный идеалист, уверенный, что он – часть художественной революции, но мне нравятся его работы. Простота, естественная красота и средневековый стиль – вот главные принципы в его небольшом кружке, братстве архитекторов и дизайнеров, которых я назвал бы прерафаэлитами. Я слишком циничен, чтобы меня могли взволновать их идеи, но я нанял его, его архитекторов и дизайнеров для оформления дома, а не для того, чтобы они меня вдохновляли. – Как это практично, – разочарованно произнесла Виктория, не очень-то веря его словам. А чего, собственно, она ожидала? Что он эстет? Почувствовав, что недооценила дом, Виктория добавила: – Но все-таки это красиво.

Рейберн никак не отреагировал на ее замечание и сказал:

– Хартер прав. Все готово. – Он махнул рукой в сторону широкой двери напротив переднего входа. – Давайте посмотрим остальное.

Виктория пошла впереди. Еще две комнаты были точной копией последней, но обставлены они были как салон и столовая в ржавых, золотых и темно-синих тонах с дюжиной окон вдоль задней стены с тяжелыми занавесями. Нижние срединные створки окон тоже были украшены витражами, на этот раз они закручивались цветущими и плодоносящими лозами. У Виктории появилось странное чувство, что это было сделано настолько же ради света, насколько ради красоты, словно Рейберн надеялся, что занавеси на больших окнах не будут раздвинуты. В конце столовой был закрытый дверной проем, а напротив – еще один, яркий от солнечного света, через который был виден скелет из грубых балок – пристройка.

Рейберн обошел комнаты, а Виктория смотрела, недоумевая. В ней нарастало ощущение, что этот дом – портрет герцога, выполненный с такими точными подробностями, что все идиосинкразии его натуры можно было бы увидеть, если бы она понимала, как смотреть. Она покачала головой, отказавшись от этой мысли, когда Рейберн вернулся к ней. Он подвел ее к лестнице, которая вела наверх по торцовой стене салона.

– Наивность, – сказал он задумчиво, когда они поднялись вместе на первую ступеньку. Виктория насторожилась и сжала губы, вспомнив об их предыдущем споре, но ничего не сказала. – Сомневаюсь, что у меня когда-либо была такая роскошь. Я испытывал отчаяние, но разочарование – никогда.

– Если надежды у человека довольно низкого пошиба, он никогда не разочаруется, – едко сказала она. – Хотя так жить нельзя.

Рейберн искоса посмотрел на нее:

– Леди Виктория, вы меня удивляете. Мне казалось, ваш оптимизм давно умер.

Она холодно улыбнулась:

– Оптимизм – возможно, но не надежды. Он хмыкнул:

– Льстить себя надеждой – это и есть оптимизм. Он нападал на нее с грубой философией, пытаясь проползти под дверью, поскольку не удавалось сокрушить стены молотком. Виктория прищурилась. В эту игру можно играть только вдвоем.

– Значит, даже вы не можете считать себя настоящим пессимистом, потому что слишком практичны, чтобы взяться за такой амбициозный проект, как этот дом, не надеясь завершить его.

Рейберн не снизошел до ответа. Они молча поднялись наверх.

В воздухе стояла пыль, где-то совсем близко стучали молотки. Рейберн прошел по центральному коридору, не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли она за ним. Он задерживался у каждой двери, чтобы заглянуть внутрь и обменяться парой слов с рабочими, либо окидывал комнату проницательным взглядом, если рабочих там не было. На Викторию Байрон демонстративно не обращал внимания, и она шла за ним неторопливо, строя предположения о назначении той или иной комнаты.

Первая комната была просторной, без окон, с дверным проемом, который вел через две маленькие комнатки в еще одну большую, выходящую на задний сад, – это были спальни герцога и герцогини. Детские комнаты узнать было нетрудно. Потом шла череда комнат – спальни, вероятно, и две смежные, которые могли быть только классной комнатой и спальней гувернантки.

Было ли все это спланировано с учетом безымянной возлюбленной Рейберна? И все ли он еще надеялся, что здесь будет жить его семья? Эта мысль показалась ей странной, вид герцога, окруженного ангелоподобными детками, – смешным, почти немыслимым. И все же явная реальность расположения комнат на этом этаже свидетельствовала не только о том, что он допускал такую возможность, но и не сомневался в том, что его планы осуществятся.

Виктория подошла к Рейберну в дальнем конце холла, где две маленькие комнатки стояли пустые, с трубами, торчащими из стен.

– Два года я довольствовался сидячими ваннами, – неожиданно обратился к ней Рейберн, – но к весне с этим будет покончено.

– Ватерклозеты? – спросила Виктория.

В доме ее родителей в Лондоне была подобная роскошь, но в Рашворте они все еще обходились ночными горшками и ваннами, для которых воду приносили из кухни.

– Пожалуй, – сказал он. – Небольшое излишество. – Он повернулся. – А теперь надо посмотреть, как обстоят дела в пристройке.

– А что там строят? – с невольным интересом спросила Виктория.

– Гостиную, библиотеку и кабинет. Помещения такие же, как в хозяйственном крыле по другую сторону, кроме гостиной, где будут французские окна, выходящие на террасу.

Французские окна – еще одно доказательство, что дом рассчитан не только на него. Лицо у Рейберна оставалось непроницаемое, но Виктория заметила промелькнувшую на нем боль, прежде чем Рейберн отвернулся. Она тоже ощутила боль, но подавила ее.

– Этот дом очень важен для вас, не так ли? – мягко спросила Виктория. – Архитектор спроектировал его также для тех, кто будет жить вместе с вами, да? – Она говорила медленно, словно обдумывая каждое слово. – Это важно, ведь вы вложили в него все свои чаяния и мечты, хотя и не поняли этого, пока не стало слишком поздно.

– И что же? – с вызовом спросил Рейберн.

– И мне он нравится, – робея, произнесла Виктория.

Он повернулся к ней, на лице его отразилось удивление, а губы тронула почти ласковая улыбка, несвойственная ему. Изменчивые ореховые глаза утратили ироничный блеск и засияли теплом.

– Приятно слышать это от вас, – произнес он, и сам удивился этому признанию, как и она, услышав его. Но он опомнился первым, и искренняя теплая улыбка уступила место дьявольской усмешке. Он привлек Викторию к себе, взяв за руку.

Румянец окрасил ее щеки, она почувствовала страх перед соблазном. Но в его глазах все еще оставалось тепло, которое не было только чувственным, и она лишилась дара речи, но тут же пришла в себя и вырвала руку.

– Ваша светлость, я сказала это не для того, чтобы сделать вам приятное. А потому, что это правда. – Она повернулась и пошла обратно по длинному коридору.

Рейберн поравнялся с ней у начала лестницы. Схватил ее за локоть, и она повернулась к нему лицом.

Рейберн остановил на ней тяжелый испытующий взгляд.

– Теперь я начинаю понимать, – пробормотал он почти шепотом. Он отвел прядь волос с ее лица, и она вздрогнула.

– Пустите меня.

– Все в свое время, – сказал он, но тут же отпустил ее.

Они спускались по лестнице бок о бок, и он как ни в чем не бывало снова завел разговор о новшествах. Рейберн с такой легкостью перешел на свой обычный небрежный тон, что Виктория растерялась.

В основании лестницы он остановился и посмотрел на нее. Судя по ироническому изгибу губ, он говорил одно, а думал совсем другое. Виктория задержалась на последней ступеньке, ответив ему таким же взглядом.

– Миледи, мне нужно поговорить с Хартером. Встретимся в карете.

Он отпустил ее.

Виктория смотрела ему вслед. Он думал, она пойдет к карете и станет его ждать. Как бы не так! Виктория прошла по комнате и приблизилась к двери во внешней стене. Легкий толчок – и дверь отворилась. Она оказалась в заднем саду Дауджер-Хауса.