Шепот ночи - Джойс Лидия. Страница 38

Крестьяне, устроившись на стоявших вдоль стен скамейках или просто привалившись к стене, с живым интересом рассматривали пленников. Среди собравшихся было немало женщин, все до одной в туго повязанных платках, их любопытство перебороло опасения и подозрения.

Вожак гайдуков подошел к сидевшему толстяку и тихо заговорил с ним. Это было одной из привилегий гайдуков. Глаза толстяка расширились, потом прищурились, и он фыркнул, то ли от недоверия, то ли от интереса Думитру этого не мог определить, все свое внимание он направил на трех молодых джентльменов. Местный князек был типичным, вполне предсказуемым предводителем деревни. От трех юнцов, охваченных революционными идеями, можно ожидать чего угодно.

– Что вы можете сказать в свое оправдание? – спросил толстяк по-сербски. Казалось, он страшно рад беспрецедентной возможности продемонстрировать свое могущество.

– Почему бы вам не спросить ее? – ответил Думитру, кивнув на Алси, с непроницаемым видом смотревшую в стену.

Она намерена высказаться в свою защиту, и ему выгодно подождать, пока она расскажет свою историю.

Вожак бандитов что-то тихо сказал полному мужчине, и тот с раздражением повторил уже на немецком, вполне понятном, но с ужасным акцентом:

– Что вы можете сказать в свое оправдание?

Алсиона выше вскинула подбородок, и Думитру приготовился к виртуозному спектаклю, поскольку у нее было время усовершенствовать свою историю. Он не ошибся.

– Я фрейлейн Алсиона Картер, – высокомерно начала она. – Приехала в Венгрию по доброй воле, чтобы вступить в брак с мужчиной, которого выбрал мне в мужья отец. Однако я вместе со слугами угодила в ловушку, расставленную этим человеком, – она кивком указала на Думитру, – который пытался заставить меня обвенчаться с ним, в надежде заполучить мое приданое, хоть я и уверяла его, что мой отец не вознаградит его за дурное обращение со мной. – На лице Алси выражение оскорбленной добродетели сменилось маской смирения и скромности. – Я пыталась бежать, но он настиг меня, и я возблагодарила Господа за избавление, когда ваши люди спасли меня. Мой отец будет благодарен вам и очень щедр, если вы поможете мне избавиться от этого монстра и невредимой вернуться домой.

Блестящая игра. Думитру хотелось рассмеяться. Алсиона взывала к Богу, изображала послушную дочь, обещала награду за свое «спасение», хотя оно ничего, кроме неприятностей, ей не принесло. Если бы не боязнь привлечь к себе пристальное внимание, Думитру бы зааплодировал.

– Вам нечего добавить? – повернулся к нему толстяк. Думитру пожал плечами, спина тут же заныла от этого движения. Лучше ответить кратко.

– Кто мне поверит, если я стану опровергать ее слова? Я Гаврил Попеску, мой сюзерен заплатит за меня выкуп.

Предводитель гайдуков прочистил горло и подробно пересказал собравшимся всю историю, включая эпизод, когда Алси в отчаянии отрезала себе волосы, чтобы, изуродовав себя, спастись от похотливых намерений Думитру. Мужчины и женщины увлеченно слушали рассказчика, а Думитру с трудом удерживался от горькой улыбки. Ничего сербы так не любили, как истории о добродетели, жертвенности и отваге. По благоговейному вздоху, который раздался после рассказа, Думитру понял, что Алси, по крайней мере, вне опасности.

– Кто твой хозяин? – послышалась сквозь говор хорошая немецкая речь.

Думитру поднял глаза на высокого юношу.

– Граф фон Северинор.

Как ни сомнительна попытка выдать себя за подданного Северинора, Думитру не мог дать другого ответа, поскольку никто за пределами его графства не заплатит выкуп за мнимого Гаврила Попеску.

Джентльмен пониже, нахмурясь, пристально смотрел на Думитру и, тихо кашлянув, привлек внимание соотечественников. Три джентльмена что-то говорили сидевшему в центре комнаты толстяку, а крестьяне как зачарованные разглядывали пленников. Думитру почувствовал дурноту. Они знают… Они должны знать…

– Эти люди утверждают, что вы и есть тот самый граф-шпион, – нахмурился местный князек. – Сомневаюсь, что такой изворотливый человек совершил подобную ошибку… – Он пристальнее вгляделся в Думитру. – Но думаю, они правы. – Лицо толстяка помрачнело. Думитру собрался было возразить, но знал, что это бесполезно. – Не хочу иметь с тобой никаких дел. Если князь Обренович узнает, что ты был здесь, мне не сносить головы, даже если я подарю ему твою.

– Отдайте его нам, – заявил самый высокий из трех юношей.

– Забирайте, если никому не скажете, что он был здесь. Я хочу, чтобы он поскорее убрался отсюда.

– Он наш, – проворчал предводитель гайдуков, положив руку на заткнутый за пояс пистолет. – Если он граф, значит, выкуп за него будет больше.

– Он принесет нам такие беды, что ты никакого выкупа не захочешь, – возразил толстяк.

– Мы хотим получить настоящую цену, – настаивал гайдук.

Трое джентльменов посовещались, и самый высокий сказал:

– Мы заберем их обоих, а наши братья привезут вам выкуп.

– А как же я? – испуганно спросила Алси.

– Вы тоже поедете, – пожал плечами высокий. – Вы часть этой истории.

Алси, похоже, хотела запротестовать, но промолчала. Думитру не испытывал желания спорить. Ему хотелось посмеяться над крушением своих надежд. Он был так близок к свободе, но надо же было такому случиться, что в пятидесяти милях от Северинора, в глуши нашлись люди, которые узнали его. Что нужно от него молодым повстанцам, он скоро выяснит. Но Думитру был уверен, что ему это не понравится.

Недоумевающую и растерянную Алсиону отвели в маленькую спальню, помещавшуюся в глубинах дома. Четыре большие кровати занимали все помещение, почти не оставляя свободного места. Вскоре комната заполнилась, больше десятка женщин пришли посмотреть на Алси. Они отнеслись к ней скорее с любопытством, чем недоброжелательно. Ей помогли снять одежду и наконец-то освободили от корсета, который крестьянки с неподдельным интересом принялись рассматривать. Слава Богу, они не заметили спрятанных за подкладкой талеров, но когда обнаружили деньги в кармане юбки, разговорам и радостным восклицаниям не было конца, пока монеты не забрала женщина средних лет, которую Алси заметила, подъезжая к деревне, и сочла тогда главой рода. Алсиона не сомневалась, что гайдуки ничего не узнают об этих деньгах, как и в том, что сама никогда их больше не увидит.

Мокрую порванную одежду Алси унесли просушить перед очагом, как пояснила ей на плохом немецком старшая женщина. Несколько крестьянок на время поделились с пленницей своими нарядами. Ткань была толстая и грубая, покрой совершенно незнакомый. Одна из женщин, почти девочка, показала Алси, как зашнуровать жилет, напоминавший корсет, но почему-то надетый поверх блузки, а не под нее. Алси не узнавала себя и самой себе казалась грубой, неотесанной, чужой. Женщины принесли ей платок и жестами объяснили, что ходить с непокрытой головой здесь столь же неприлично, как и в Стамбуле. Обувь оказалась тяжелой и грубой по сравнению с маленькими башмачками, которые сняла Алси.

Как только она оделась, ей принесли ломоть ячменного хлеба и миску пахнущей чесноком похлебки. Никогда в жизни она не ела ничего подобного. Даже в детстве овсянку ей приправляли корицей. Несмотря на голод, Алси с трудом заставила себя проглотить несколько ложек, сказав себе, что это вполне естественно для человека, привыкшего к изысканной пище.

Но в глубине души она понимала, что причина отсутствия аппетита отнюдь не в грубой пище. Перед ее внутренним взором все еще стояло лицо Думитру, его широкая притворная улыбка, от которой по-прежнему трепетало сердце, его безнадежный, мрачный взгляд.

Алси положила ложку. «О Господи! Думитру, что с нами будет?»

Она не жалела, что сбежала из Северинора, узнав о поступке Думитру, и убеждала себя в том, что, как ни сложится его судьба, он сам во всем виноват, поскольку не отпустил ее. Но Алси не могла отделаться от мучивших ее вопросов. Что будет дальше? Ее выкупят? А его? Чего еще захотят от них эти люди? Только время покажет. Она была слишком напугана, чтобы есть. Боится ли она за себя, за Думитру, тревожится за что-то менее ощутимое, чем физическое благополучие, она не знала.