Страсть за кадром - Джойс Мэри. Страница 17

Когда она вошла в призрачную тишину пустой редакции, Бретт могла слышать биение своего сердца. Она заметила полоску света из-под двери кабинета, где Лоренс склонился над освещенным столом.

— Большего дерьма никогда не встречал! — ревел он. — Я не могу найти что-нибудь напечатанного хуже! — Одним движением он бросил пачку снимков со стола на пол.

«Этого не может быть», — подумала Бретт. Ничто не могло бы сразить ее больше его слов. Она была готова разреветься, щеки вспыхнули.

— Но они не могут быть такими плохими. Я проверяла, — храбро сказала она.

— Твоя съемка была великолепной, но это… это выглядит, как будто снимал ребенок с голубым мячиком. Вот, посмотри сама. — Лоренс поднял два слайда с пола и протянул ей.

Слезы у Бретт мгновенно высохли:

— Подождите! Вы считаете, что вырвали меня из постели, чтобы выразить недовольство чужой работой? Вы напугали меня до смерти тем, что не имеет ко мне никакого отношения!

— Надо что-то делать с тобой. Завтра ты все перефотографируешь. Эти снимки — полная порнография! У меня есть два дня, перед тем как журнал пойдет в тираж.

— Вы получаете какое-то извращенное удовольствие, выводя людей из себя? — Бретт изучала Лоренса немигающим взглядом и увидела в его глубоко посаженных глазах намек на грусть, слабый признак какой-то скрытой боли.

— Я не вижу в этом развращенности, — сказал он, а его глаза теперь светились веселым огоньком. Он помахал двумя слайдами перед ее носом. — Хочешь посмотреть на эти теперь.

Еще какое-то время Бретт смотрела на него сердито, затем смягчилась и взяла снимки.

— Обороняйся, — сказал он.

Следующий час они обменивались своими понятиями по поводу сюжета. Лоренс увлеченно слушал, как Бретт сосредоточивалась на взаимоисключающих друг друга идеях.

«Это безумно, ничего не может быть более восхитительного», — думала Бретт по дороге домой. Работа с Чапиным — это и ураган, и покой, но никто, даже Малколм, так не увлекал ее в работе.

— Не поливай лаком! — предостерегла Бретт парикмахера:

— Женщина не использует лак перед сном.

Была почти полночь. Они снимали уже четыре часа, и это была предпоследняя съемка. Бретт бесцельно пробродила большую часть вечера по дому на аллее Фош, который друзья Лоренса разрешили использовать для съемок, пока они были в Штатах.

Восемь принадлежностей женского белья планировалось снимать в спальне, но Бретт решила не ограничиваться договором. Она уже использовала кухню, библиотеку, ванную комнату и даже винный погребок.

Время от времени Лоренс разговаривал с Бретт, но больше наблюдал. Для него было очевидным, что она четко контролировала себя. Он видел, что те идеи, которые они обсуждали предыдущей ночью, вдруг материализовались. Бретт замечала каждую деталь. В ванной комнате она захотела, чтобы вода действительно бежала в раковину, когда модель бралась за зубную щетку. «Она слишком молода, чтобы быть такой уверенной, — думал он. — Ею управляет что-то большее, чем мода». Он хотел знать, что бы это могло быть.

— Выглядит колоссально, но поставьте рюмки, — инструктировала Бретт. Модель, одетая в сорочку из желто-зеленого шелка на тонких лямках, сидела, откинувшись на спинку, с открытой книгой на коленях. — А теперь читай, — сказала Бретт, нажав на кнопку.

Бретт четко скадрировала последний снимок и сохранила его на конец, так как он должен был быть простым и в то же время драматическим — это будет финалом. Она знала, что Лоренс наблюдает за ее действиями весь вечер. Она не зря провела два года с Малколмом.

Черноволосая модель сбегала по широкой изогнутой лестнице, красный пеньюар из шифона летел за ней. Бретт позвала ее по имени, модель естественно и оживленно оглянулась через плечо, прямо в объектив Бретт.

— Все, — прокричала Бретт, и Лоренс неожиданно для себя зааплодировал ей.

Бретт устала до мозга костей, но была пронизана волнами радости, нахлынувшими на нее. Она попрощалась с бригадой, раздаривая крепкие объятия и благодарность за хорошую работу и сотрудничество. Ее ассистент, долговязый студент, собирал ее сумки и внимательно слушал инструкции по поводу лаборатории. Не так давно это было ее обязанностью, но теперь она должна была снять девять страниц для «Вуаля!»

Она сидела по-турецки на полу в библиотеке, ожидая, когда приведут дом в его обычное состояние. Свеча, зажженная для съемки, все еще горела на мраморной подставке.

— Ты выглядишь так, как будто могла бы выпить чашечку кофе или вина, — сказал Лоренс, подойдя к ней.

— Мне бы хотелось рюмку вина — белого, если можно.

— Можно? Ты же видела винный погреб здесь. Все возможно! — Лоренс исчез и через несколько минут вернулся с запыленной бутылкой «Ле Батард-Монтраше» и рюмками и устроился рядом с ней на полу. — Тот последний снимок должен быть сенсацией! — Он разлил вино и поднял рюмку, чтобы чокнуться. — Ты хорошо работала, малышка, но я хочу сказать тебе, что, когда ты проклинала меня прошлой ночью, твои глаза метали искры. — Лоренс растянулся на ковре, опираясь на локоть.

— Спасибо, мистер Чапин.

— Я не сижу на полу и не пью вино с теми, кто называет меня так.

— Спасибо, Лоренс. — Бретт коснулась своей рюмкой его и отпила глоток. Яркий свет огня превращал густо-золотую жидкость почти в янтарную. Она вздохнула и вытянула на полу свои длинные ноги. — Эта комната действительно красивая. Она напоминает мне Кокс Коув, — задумчиво сказала Бретт.

Высокий потолок, стены с колоннами, полки, полные книг в красивых обложках, потрепанная прочная мебель из красного дерева и лимона навевали ей воспоминания о месте, где она прожила такие счастливые дни.

— Кокс Коув? А где это? — спросил Лоренс, сознавая, что ничего не знает о Бретт Ларсен, кроме того, что, как и он, она была американкой и чертовски хорошим фотографом — лучшим среди всех, кого он встречал, но слишком зеленым, чтобы получить баснословный гонорар. — Я жил в Нью-Йорке недолго, но никогда не слышал о городке с названием Кокс Коув, — сказал Лоренс.

— Нет, Кокс Коув это имение моей тети. Оно расположено в Сендс-Пойнт. Это красивое, действительно сказочное поместье.

Бретт не была уверена, что готова обсуждать подробности своей родословной с человеком, которого она едва знала, к тому же европейцы считали дурным тоном интересоваться, откуда у тебя деньги.

— Итак, ты из Нью-Йорка? — спросила Бретт, поворачиваясь к Лоренсу.

От него не ускользнул тот факт, что она перевела разговор, но он не понял из-за чего. Обычно он тоже делал так.

— Я жил там несколько лет, но родился и вырос в Буффало.

— Там действительно так холодно, как говорят?

— Когда ты подрастаешь, ты уже привыкаешь к этому, но однажды уехав, ты стараешься не приезжать туда зимой. «Хорошо, — подумал Лоренс, — теперь поговорим о погоде».

— Ты часто ездишь домой? — Бретт чувствовала, что разговор переходит в русло вежливых вопросов и ответов и думала о том, как долго он протянется.

— Нет, в последний раз я там был десять лет назад, в январе, на похоронах моего отца. Да, старый простак умер в январе. — Он увидел ужас в глазах Бретт в ответ на его, видимо, не очень почтительное замечание: она недостаточно знала Лоренса, чтобы понять, когда он шутит. — Я его всегда высмеивал. Мой отец считал справедливостью Господней, что я приехал домой в январе. Он с ума сходил по своему городу, с его погодой и всем остальным. Он понял мое решение уехать куда-нибудь, но держу пари, сам бы он никогда не покинул его. Он был его домом. — Лоренс не помнил, как давно он рассказывал о своем отце — или о себе самом; наиболее частыми в его кругу были разговоры о последней коллекции, новой зажигательной девочке, кто откуда уволился или кто кого сместил.

— Это говорит, что он был замечательным человеком. Чем он занимался? — Бретт понравилась гордость в голосе Лоренса, когда он говорил об отце, но она расстраивалась от мысли, что у нее нет отца, которым бы она могла гордиться.