Жизнь навыворот (СИ) - Подольская Софья. Страница 72
Волшебный меч из другого мира.
Ах, Глебушка, неужели ты до сих пор веришь в сказки?
А девочка, неужто, под поводком.
Значит, кто-то у нас еще и вор. Нехорошо, ай, нехорошо, Глебушка.
Очертания стоящей перед ультратехнологичным офисным столом фигуры подернулись дымкой. Тонкие полоски на пиджаке поплыли, свиваясь в мелкие кольца, бельгийская шерсть стала металлом, из-под которого виднелась белая, как саван, рубаха. Он стряхнул с руки начинающие формироваться железные когти и в несколько щелчков мыши вывел на монитор координаты места, откуда шла трансляция.
Дурак ты, Глебушка. Умный, а дурак.
Сила полетела, поскакала камнем-голышом по обрывкам человеческих жизней.
Авария на Краснопресненской.
Сердечный приступ на Новом Арбате.
Больничная палата, и еще одна.
Операционная.
И опять квартира.
Улица.
Грязный подвал.
Погост.
И новый огонек.
«Девочка. Плохо», - подумал он, чувствуя, как сдавливает лоб железная о четырех зубцах корона.
Девочку Гаяне ему не простит.
Острая игла впилась в палец, выманивая темную, маслянистую каплю. Жадно вздохнула кладбищенская земля в вазоне - приняла редкую жертву.
Распахнула пахнущие дымом и ладаном объятья навьей дороги.
И конь бледный заржал, приветствуя своего всадника.
Пришедший из-под земли удар бросил Киена на колени. Он покатился по вздыбившейся погребальным курганом поляне, а когда, наконец, смог подняться, все стихло. Только звенело эхом далекое ржание, и появившийся из ниоткуда мужчина в деловом костюме смотрел на него непроницаемо-черными глазами.
И терять сознание не спешил.
- Не советую, - спокойно произнес он, на попытку Киена оценить расстояние до все еще лежащего на земле меча. - Зое ты этим не поможешь.
- Кто вы?
Тыкать незнакомцу язык не повернулся.
Мужчина бросил неодобрительный взгляд на замершего в позе эмбриона Глеба, и пошел туда, где один из Туата де Дананн все еще обнимал мертвую человеческую женщину. Киен тенью скользнул за дерево.
- Не уходи, - неестественно худые пальцы поправили намокшие от грязи черные волосы. - Поговорим. Незнакомец поддел блеснувшим металлом ногтем окровавленную землю.
Он не смотрел на Киена, но тот откуда-то чувствовал - видит.
Знает. И, если он не будет осторожен, убьет.
- о Зое? - Киен сделал шаг вперед.
- О Зое, - согласился мужчина, вкладывая черный влажный шарик в приоткрытый рот женщины. - И о тебе. А теперь помолчи. Мне нужно сосредоточиться.
Он наклонился к ней.
И поцеловал.
Сначала ничего не происходило, а потом еще мгновение назад безжизненная рука дрогнула, заскребла по земле. Киен видел, как поднялась, опала и снова поднялась грудь под пуховиком, услышал судорожный вдох и сразу за ним - крик.
- Ну, тихо, девочка, тихо. Ты мне так всю округу поднимешь. Спи.
Ладонь мазнула по сверкнувшим жизнью глазам, и женщина затихла.
Мужчина склонился над потомком богини Дану, вслушался в хриплое дыхание. Снял дорогой пиджак, скомкал его и прижал к кровавому пятну на спине.
- А теперь, - он поднял на Киена пронизывающий до пяток взгляд, - давай поговорим. Только знаешь что, иди и, вот, подержи тут.
Черные глаза указали на медленно тяжелеющую от крови ткань.
- Зачем?
Киен не дерзил, нет. Дерзить этому было опаснее, чем Руа сыну Мидира, опаснее, чем самому Бодб Диргу.
- Ты же не хочешь, чтобы он умер.
Не вопрос, утверждение.
И правда, не хочет. Во всяком случае не так.
Киен до последнего не верил, что Глеб выстрелит, - бить в спину недостойно воина.
Как и прикрываться женщиной. Двумя женщинами.
Рассказу Гаяне Киен поверил сразу.
Аргит сын Финтина поклялся защищать и сдержал слово. Он достоин лучшего, чем смерть от руки труса.
Киен подошел к своему врагу, присел на корточки и зажал рану.
Мужчина проворно поднялся, бросил безразличный взгляд на испорченные брюки, зачем-то топнул ногой, приказал:
- А ну, не шалить!
И направился к валяющемуся в грязи сокровищу Туата де Дананн.
- Что это? - он попробовал рукоять кончиком пальца.
- Меч Нуаду.
- Ну надо же, - довольное цоканье не вязалось с сошедшимися на переносице бровями. - И что Глеб обещал тебе за него?
- Пустить мой народ. Сюда.
В ответ на очень нехороший хрип раненного, Киен, не задумываясь, сбросил с пальцев паутину целебного сна.
- Раб мечтает о свободе.
- Я не раб, - он взвился языком пламени, но руки не отнял, - мы...
- Вы просто проиграли, - в этом голосе было понимание, память, печаль. - Так случается.
Случается.
И союзники становятся непримиримыми врагами.
Люди, еще вчера чествовавшие твою семью, поворачиваются к новым богам.
Забывают. Помогают забыть детям.
И детям детей их.
Но во все времена, погребальными кострами ли, тризнами, ладаном ли и молитвами, да хоть какофонией похоронных оркестров - смерть чтили все.
Ну и сказки, будь они неладны, помогли.
Слушали ведь, потом читали, экранизировали даже, но главное - помнили.
Верили.
И он остался.
Киен увидел, как тень, мелькнувшая на худом лице, исчезла. Черные глаза вспыхнули кострами Самайна, и в ответ на безмолвный призыв из-под снега вынырнула рука.
Полуразложившиеся пальцы сомкнулись на ножнах, а те в ответ замерцали синим. Земля охнула, застонала, как разбуженное от долгой спячки животное, но все же проглотила меч короля.
- Ну-с, - мужчина посмотрел на лежащего в беспамятстве Глеба, - перейдем к виновнику этого торжества.
Он пощупал торчащую из ворота пуховика шею, приподнял веко, прижал ладони к груди. Довольно хмыкнул.
- Чем ты его так?
Киен сглотнул, но врать не стал.
- Мой глаз. Старшие говорят, Балор, мой предок, мог убить. Я не могу. Я смотрю, они падают. Не умирают. Так.
- и долго он будет?
Задав вопрос, тот принялся проверять карманы Глеба.
- Не знаю. Я был злой. Очень злой.
Мужчина деловито ощупал пуховик, проверил брюки и даже сапоги. Подобрал валяющийся на земле кожаный лоскут повязки и, вернувшись, протянул Киену.
- Сюда идут.
Первый вылетевший на поляну волк был черным.
Глава 51
Даже не открывая глаз, Серафима поняла: она в больнице. В нос забились запахи дезинфицирующего средства, кондиционера для белья и почему-то лилий. Последний, как оказалось источал букет на прикроватной тумбочке. Белоснежные лепестки мягко мерцали в свете ночной лампы. Судя по лезущей через щели в жалюзи темноте, солнце село давно.
Серафима потянулась было за мобильным, но из одежды на ней оказались только больничная рубашка и трусы. Пластиковая клипса, сжимавшая палец, царапнула висок.
Как она здесь очутилась?
Она же...
- Умерла, - донесся из темноты знакомый насмешливый голос. - И воскресла. Ничего удивительного, я так каждый день делаю.
Макс возлежал в предназначенном для посетителей кресле, перебросив ноги через ручку. На молочно-белой подошве высоких кожаных кед синели целофановые бахилы. Серафима хихикнула. В ответ начальник Второго отдела показал ей язык.
Жива! Она жива!
- Но, как? - она выпрямилась на кровати. - И почему я здесь и где, - воздуха, такого упоительно вкусного воздуха, едва хватило, чтоб выдохнуть, - где Аргит?
- В реанимации.
Позвоночник вдруг стал мягким, как студень. Серафима покачнулась, и бледные руки моментально прижали ее к подушке.
- А ну, лежи, сердечница, - строго сказал Максимилиан, усаживаясь на кровать. - Все с ним нормально будет. Операцию Алекс делал, а он Гаяне в свое время из таких лохмотьев собрал, что потом, как честному, человеку жениться пришлось.
Голова работала медленно, пытаясь собрать хоть что-то из дымных перышек воспоминаний и бусин новой информации. Но то ли от волнения, то ли от пережитого, когнитивные способности Серафимы впали в зимнюю спячку, и на все попытки разбудить отвечали яркими сполохами перед глазами, да болью в висках.