Чародей и Дурак - Джонс Джулия. Страница 54

— Ш-ш, Кали, — прошептал он.

Листва, совсем недавно начавшая опадать, была еще густа и преграждала путь лунному свету. Скейсу это было на руку — он всегда предпочитал действовать в темноте. Ухватившись за ближайший ствол, он поднялся с земли. Боль сразу отозвалась в боку. Скейса затошнило, и он с трудом сдержал рвоту, запрокинув голову и втянув в себя воздух. Левая рука сжалась в кулак так же легко, как и правая. Это хорошо — значит, мускулы не пострадали.

Тошнота вскоре прошла, оставив лишь мерзкий вкус во рту. Скейс выпрямился во весь рост и прислонился к дереву. Тихо цокнув языком, он подозвал к себе лошадь. Кобыла подошла, насколько позволил ей повод, и Скейс снял с нее седельную суму.

Это усилие вызвало у него новый приступ боли и тошноты. Скейс нашел в сумке все, что нужно: мазь, острый нож, бинты и фляжку с водкой. Ее он выпил залпом, оставив только глоток на дне. Водка огнем прошла по горлу и разожгла костер в животе. Теперь нужно было действовать быстро, пока она, притупив чувства, еще не отуманила ум. Остаток водки он вылил на кусок бинта и протер им участок вокруг раны, нижнюю часть стрелы, нож и пальцы.

Древко он обломил еще раньше, и теперь из лопатки торчал кусок стрелы с ладонь длиной. Скейс расширил ножом рану по обе стороны от острия. Рыцарь воспользовался обыкновенным наконечником, как и подобает человеку чести, — ни тебе зазубрин, ни острой заточки, ни скоса. Скейс только плечами пожал — он-то целил в рыцаря зазубренной стрелой.

Расширив рану, он взялся за остаток древка, приказал себе не напрягаться и выдернул стрелу.

Боль впилась в него когтями. На ногу выплеснулась моча. Несмотря на разрез, острие все-таки глубоко пропахало плоть.

Но Скейс не вскрикнул. Он никогда не кричал — даже в детстве.

Он обмяк, привалившись к дереву, зажав рану бинтом. Кровь при луне казалась черной. Он быстро слабел — водка уже туманила ум.

Зажимая рану, он клял Таула со всей ненавистью побежденного. Рыцарь послал стрелу влево, предположив, что Скейс отскочит, — и угадал, хотя мог бы выстрелить и вправо. Скейс думал, что уходит от опасности, а наткнулся прямо на стрелу. Если бы рыцарь целил прямо в сердце, Скейс ушел бы без единой царапины. Так нет же — тот метил в белый свет, а попал в яблочко.

Скейс угрюмо покачал головой — кровь все никак не унималась.

Одно утешение он извлек из нынешнего поединка. Таулу повезло, вот и все. Скейс знал, что такое удача, и знал, что когда-нибудь она непременно кончается. Счастливец рано или поздно становится неудачником. И когда он встретится с Таулом снова, они будут на равных.

А встретятся они непременно.

Завтра Скейс найдет кого-нибудь, кто зашьет ему рану. А потом, пожалуй, отдохнет несколько дней, чтобы дать ей затянуться. За это время он потеряет след рыцаря, но ему известна конечная цель Таула, известно, куда тот вернется, — с помощью Баралиса Скейс найдет рыцаря в любом месте.

XVI

Свежий ветер пахнул рыбой. Занималось ясное утро. Белые дома Тулея отбрасывали золотистые тени в рассветных лучах, и море пело у подножия утесов.

Они ехали всю ночь и сильно устали, но вид городка, вознесенного над океаном, заменил им и завтрак, и подкрепляющий силы напиток. Джек знал, что не он один чувствует это: Хват посветлел лицом и произнес длинную радостную тираду, где повторялись слова «промысел» и «наконец-то». Даже Таул казался довольным, хотя и воздерживался от улыбки, опасаясь, как бы не открылась рана на щеке.

— Эль с козьим молоком, — сказал он, посылая коня вперед.

— Эль с козьим молоком? — Джек вогнал каблуки в бока своего мерина — не даст он Таулу въехать в город первым.

Глаза Таула сверкнули ярче, чем море.

— Это у них подают на завтрак.

Дух состязания витал в воздухе. Джек чуял, что Таул сейчас сорвется в галоп.

— Неужто и женщины это пьют?

— Судя по виду здешних женщин, Джек, — сказал Хват, — они пьют на завтрак чистый эль.

И конь Таула помчался вперед, сопровождаемый приглушенными жалобами Хвата. Джек понесся за ними. Хорошо было этим утром, когда солнце греет лицо и ветер оставляет соль на губах, лететь по пыльному следу своих друзей.

Друзья друзьями, но он их непременно побьет. Джек еще глубже вогнал каблуки и отпустил поводья. Конь Таула был сильнее, зато и нес на себе двоих. Гнедко поднатужился и скоро нагнал соперника. Хват пригнул голову, вопя во всю глотку:

— Ну, Таул, последний раз сажусь с тобой на лошадь!

Джек улыбнулся, обгоняя их, и прокричал:

— Я тебя не упрекаю, Хват. Уж ехать, так с хорошим всадником.

Оглянуться он не рискнул — во-первых, чтобы Таул не видел его улыбки, а во-вторых, от страха: он никогда еще не ездил так быстро. Гнедко из смирной, послушной лошадки обратился в боевого коня, скачущего в атаку. Джек только и мог, что держаться за него и надеяться на милость судьбы.

На пути к победе Гнедко проявил недюжинные таланты — он перепрыгивал через канавы, несся по камням и огибал деревья лишь в самый последний миг.

Наконец он вынес своего всадника на большую дорогу. Увидев повозки, людей и других лошадей, Гнедко сразу образумился и, точно шалун при гостях, сделался образцом хороших манер. Он перешел на легкую рысь и даже свернул в сторону, чтобы пропустить спешащих прохожих. Джек был так благодарен ему за это, что даже не стал его ругать — только шепнул на ухо:

— Если у тебя еще остались в запасе такие штучки, прибереги их для следующего хозяина.

— Эй, Джек! — Таул и Хват поравнялись с ним, и Таул потрепал Гнедка по боку. — Знай я, что он такой молодец, я бы себе его взял.

Джек чуял, что Таул, если бы не свежая рана, хохотал бы сейчас во всю глотку.

— Поехали, поехали, — сказал он, подгоняя Гнедка. — Нехорошо заставлять козочек ждать.

Жизнь в Тулее так и кипела. Торговцы, крестьяне, разносчики и рыбаки толпились на узких извилистых улочках. Люди предлагали свои товары, здоровались со знакомыми, торговались, толковали о делах и обменивались сплетнями. Джеку сразу понравилось здесь — вот только гусей на улицах было многовато. Подвергшись весной нападению целой стаи этих злобных гогочущих птиц, он признавал их только в жареном виде.

Джек почувствовал голод и обрадовался, когда Таул остановился у ближайшей гостиницы. Таверна «Клешни омара» оказалась небольшой, но уютной. Добродушный краснощекий хозяин тепло приветствовал их, послал мальчика позаботиться о лошадях и самолично подогрел для них козье молоко. Его необычайно красивый сын подал им на завтрак горячую овсянку и холодного омара и предложил приготовить комнату.

Джек надеялся, что Таул согласится. Всю прошедшую ночь они не спали, и мысль о ночлеге в удобной кровати была по меньшей мере заманчива. Таул посмотрел на Хвата — тот нарочито широко зевнул.

— Хорошо. Переночуем здесь, а в Рорн отправимся завтра утром.

Хозяйский сын учтиво склонил голову, налил им эля с козьим молоком и удалился. Хозяин наблюдал за ним из угла, светясь отцовской гордостью.

Путники позавтракали молча, усталые, голодные, погруженные в собственные мысли. Таул, покончив с едой, встал.

— Вы отдыхайте, а я вернусь через пару часов.

— Я, пожалуй, тоже пойду с тобой, — заявил Джек.

Таул отнесся к этому неодобрительно.

— Я хочу найти лекаря, который зашил бы мне щеку, только и всего.

— Вот и хорошо, — не уступал Джек. — А потом мы могли бы приискать еще один длинный лук.

— Ладно, пошли, — бросил через плечо Таул.

Гордый своей маленькой победой, Джек последовал за ним. Выйдя, он зажмурился от яркого солнца. Уличная суета теперь обрела некоторый порядок — все торговцы уже поставили свои палатки, и покупатели занялись делом. Таул обратился к прохожему, попросив указать ему хорошего хирурга.

— Сударь, — ответил тот, — такую рану, как у вас на щеке, может зашить любой цирюльник на Ссудной улице. — И с приятной улыбкой заторопился дальше, держа перед собой словно щит пустую корзину.