Чародей и Дурак - Джонс Джулия. Страница 61

Вошел Кайлок. Мелли сразу поняла, что пока он нормален, — глаза смотрели остро, как у лисицы.

— Доброе утро, моя дражайшая, — сказал Кайлок. Двигался он словно танцор, пляшущий с ножами, — грациозный, настороженный, губительный.

Мелли хорошо изучила его за последний месяц и знала, что нужно говорить и чего не нужно. Она чувствовала его настроения и научилась их распознавать.

Она знала теперь, чего он от нее хочет.

Сейчас еще рано, и он нарядно одет — значит крови не будет. Но перчатки на нем шелковые, не кожаные — значит он все-таки будет ее трогать. Сложив руки на животе, Мелли приветственно склонила голову.

— Я рада, что вы выбрали время посетить меня.

Эти слова жгли ее точно соль рану. Они оскорбляли ее ребенка, ее гордость и память об отце ребенка — однако она их произносила. Ибо она знала теперь, чего хочет Кайлок, и знала, что сможет выжить лишь в том случае, если будет с ним ладить. Если она не будет этого делать, то умрет немедля.

Она была уверена, что Кайлок безумен. Безумие ведет его темными извилистыми тропами. Той ночью в башне, когда упал фонарь и камыш загорелся, она каким-то образом сделалась маяком на его черной дороге. Он возомнил, что она ему нужна, возомнил, что она может спасти его. Она не могла пока догадаться, что именно он задумал, но знала, что ее беременность играет в этом важную роль. Он коснулся ее живота только раз — послушать, как шевелится ребенок.

Но не один Кайлок что-то замышляет — есть свой замысел и у Мелли. Да, она заперта здесь — даже высокоградская армия не спасет ее, хотя отец, конечно, сделает все возможное. Ее стерегут день и ночь, и дверь ее на замке. Единственная надежда — это Таул. Когда они с Джеком завершат свое дело на Юге, он вернется и спасет ее. И ничто не остановит его — ни стены замка, ни вражеская армия, ни Кайлок, ни даже Баралис.

Все, что от нее требуется, — это дожить до его возвращения.

И если один только Кайлок мешает Баралису казнить ее, она будет терпеть, будет поощрять его и даже вести себя почтительно. Будет, чего бы это ни стоило.

Кайлок опустился перед ней на колени и взял ее руку в свои. Перевернув ее обожженной ладонью вверх, он спросил:

— Прояснила ли боль твое зрение?

Мелли уже знала, что вопрос этот — с подвохом. Если ответить «нет», он опять сделает ей больно, где-нибудь в другом месте. Ответишь «да» — он причинит боль там же. «По крайней мере я могу выбирать», с угрюмой улыбкой подумала Мелли.

Она кляла свою руку за то, что та дрожит, и сердце — за то, что оно так сильно бьется. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она вытянула руку перед собой. Пусть ладонь будет подальше от живота.

— Прояснила, государь. Ночью я увидела мои грехи, выложенные в ряд и снабженные ярлыками, — точь-в-точь на прилавке.

Просто удивительно, какую чушь она способна нести. Она метнула взгляд на Кайлока.

Он кивнул и встал. Мелли знала зачем — чтобы взять свечу у кровати. Грил ставила свечу, но не давала зажигательных приборов. Кайлок всегда носил с собой огниво.

Кремень ударил о железо, и Мелли закрыла глаза, охваченная ребяческим ужасом перед болью. Желудок сжался в комок, и она задрожала всем телом. Кайлок подошел к ней с горящей свечой в руке. Глаза его стали пустыми. Мелли, чувствуя жжение в горле, сглотнула и сосредоточилась на одной мысли — на том, что только и имело смысл в этой безумной муке, звавшейся теперь ее жизнью.

Одной опорой ей служили мечты, другой — дитя во чреве.

До гавани было недалеко, но они как-то умудрились потерять по дороге Хвата.

Для Джека это утро стало незабываемым. На Севере, по его расчетам, близилась зима, а рорнский бриз нес легкую прохладу. В голубом небе кружили чайки и светило большое золотое солнце. В гавани кипела суета. Люди, свиньи, ящики и ослы не давали проходу. Воздух благоухал сточной канавой, и вокруг было столько диковин, что у Джека разбежались глаза.

Они вышли из таверны втроем меньше четверти часа назад, но теперь тени на запад падали только от Джека с Таулом — третья пропала.

Таул только плечами пожал.

— Когда мы увидим его снова, он будет везти свой мешок на тачке.

Джек сообразил, что Хват отправился шарить по карманам и что Таула это как нельзя более устраивает.

Рыцарь этим утром казался еще больше погруженным в себя, чем обычно, — напряжен, скуп на слова и движения. Судя по темным кругам у глаз, вчерашнее происшествие в таверне лишило его сна. Джеку хотелось спросить, как он себя чувствует, но Таула явно было лучше не трогать. Джек не мог не восхищаться стойкой верой Таула в Тирена, хотя и знал, что рыцарю скоро придется расстаться с этой иллюзией. Это очень трудно — верить в кого-то наперекор всему.

Джек топнул ногой о доски причала. Его вера в Тариссу такого испытания не выдержала. Стоило Тариссе оступиться — и он осудил, приговорил и покинул ее. Сейчас он горько сожалел об этом. Он был слишком суров, слишком скор на суд и видел все только в черном и белом цвете, забыв, что есть и серый.

— Сюда, — сказал Таул, хлопнув его по плечу.

Джек был рад отвлечься: думы о Тариссе опасны. Как и сожаления. Пусть все, что прошло, остается в прошлом — хотя бы до конца его странствия. Настоящее слишком многого требует от него.

Таул вел его по узкому причалу меж двух рядов кораблей. Шаткие доски были мокры и скользки. Моряки справа и слева выгружали товары — они ловко перебрасывались огромными ящиками и бегали с ними по причалу, словно по твердой гладкой дороге.

— Назовите меня похотливым моржом, если это не наш старый приятель Таул! Обязуюсь неделю есть одни рыбьи хвосты!

Джек вскинул голову. У конца причала стояло большое судно с двумя мачтами. На той мачте, что повыше, сидел человек с буйными рыжими волосами и дьявольской ухмылкой. Таул помахал ему рукой.

— Несет от тебя точно как от моржа, Карвер. Я отсюда чую.

На палубе появился еще один рыжий.

— Я слышал, он и с бабами управляется как морж. Гогочет и похваляется.

— Файлер! — Таул бросился вперед и перепрыгнул через борт прямо на палубу. Рыжий, который был внизу, принял его в медвежьи объятия, а первый скалился со своей мачты.

— А ты никак соскучился без меня, а, Таул?

— Страдал в разлуке с твоей красотой и погребцом капитана Квейна.

Джек последовал за Таулом, дивясь произошедшей в нем перемене, — кто бы мог подумать, что этот добродушный весельчак и есть тот человек, с которым Джек только что шел по пирсу. Таул поманил его к себе.

— Иди сюда, Джек, и познакомься с самыми славными моряками из всех, что когда-либо поднимали якорь в Рорне.

Таула окружали уже несколько матросов — большей частью рыжих. Насмешки порхали словно чайки над головой, но в радушности приема сомнений не было.

— Джек, — повторил тот, что сидел на мачте. — Это имя еще хуже, чем Таул. Я бы и корабельного кота так не назвал.

— Зачем давать имя тому, кого хочешь съесть? — откликнулся Файлер. — Я видел, как ты приглядывался к коту на прошлой неделе, — прикидывал, видно, каков он будет в пироге.

— Если учесть, как он ловит крыс, то в пироге от него будет больше пользы.

— Ну, если пирог нам испечет старина Таул, то мы все поляжем, и крысы в том числе.

Все рассмеялись, толкуя что-то о сырой репе и сухопутных жителях, не умеющих разжечь корабельную плиту. Джек увидел краем глаза еще одного человека, который поднялся на палубу снизу, — тоже рыжего, но постарше и погрузнее других.

— Что за гвалт вы тут подняли? — спросил он.

Матросы заговорили все разом и расступились, показав пришедшему Таула.

— Клянусь приливом! Да никак это Таул, наш старый товарищ. — Человек подошел и пожал Таулу обе руки. — Прямо сердце радуется, на тебя глядя.

Таул ответил на пожатие так сердечно, что костяшки пальцев побелели.

— Давно мы не виделись, капитан.

— Нет, парень. Для друзей слова «давно» не существует. Они всегда встречаются вовремя.