Чародей и Дурак - Джонс Джулия. Страница 84

Кольца на правой руке Гравии были завязаны, как и у самого Таула.

— И ты не намерен возвращаться? — спросил Таул.

— Нет, — с горькой улыбкой ответил тот. — Пока Тирен стоит у власти, я не считаю себя рыцарем. Я был в Халькусе, когда Кайлок избивал беззащитных женщин и детей, а Тирен даже пальцем не шевельнул, чтобы ему помешать.

Таул заглянул в темно-карие глаза Гравии.

— Не могу поверить, чтобы Тирен поступил так.

— Последние шесть лет ты провел, засунув голову в песок. И не знаешь, на что он способен.

Услышав это, Таул припомнил другие, сходные слова. «Тирен — дурной человек, Таул», — сказал ему Хват в ту ночь, когда их всполошила пущенная из мрака стрела. Таул проглотил вставший в горле комок. Нет, это неправда. Не может этого быть. Сердясь на себя за то, что мог хоть на миг усомниться в Тирене Таул крикнул:

— Тирен всегда был мне другом.

— Другом, говоришь? — хрипло выдохнул Гравия. — Никогда он не был тебе другом.

— Он привез меня в Вальдис, не взял с меня платы за учение. Он спас мне жизнь.

— И ты все еще ничего не знаешь, после стольких-то лет? — покачал головой Гравия. Воздух между ними сделался вдруг чистым и готовым разрядиться, словно перед грозой. — Никто тебе так и не сказал?

— О чем? — подался вперед Таул.

— Да о том, что Тирен продал твои услуги тому, кто подороже заплатил. — И Гравия, словно желая смягчить свои слова, положил руку Таулу на плечо.

Таул стряхнул ее.

— О чем ты говоришь?

— Да о том, что Тирен отправил тебя к Бевлину потому лишь, что тот хорошо ему заплатил. Бевлин уже много месяцев просил Тирена прислать ему рыцаря и допроситься не мог, пока не предложил за это золото. — Гравия вздохнул. Вся сила словно ушла из его большого, крепко сбитого тела, оставив только усталость и разочарование. — Тирен никогда не верил в правоту мудреца, да и в тебя не верил. Золото — вот единственное, что двигало им и движет.

— Ты лжешь.

— Нет, Таул. В ту весну, когда мы расстались, Тирен послал меня к Бевлину за платой, и я привез в Вальдис пятьсот золотых.

Таул закрыл глаза. Слова Гравии ранили сердце как кинжалы. Все, что было ему дорого, оказалось обманом. Все эти семь лет, когда боль от потери родных мучила его, единственным утешением ему служила мысль, что Тирен в него поверил. Но вера оказалась ни при чем — была просто грязная сделка: один купил его, а другой продал.

— Нет, только не это. — Боль в груди была невыносима. Таул вцепился пальцами в стол. — О Боже, только не это! — Слова вырвались из стиснутого горла хриплым шепотом. Все его прошлое теперь осквернено. За все, что он делал после смерти сестер, уплачено золотом. Он чувствовал себя грязным, поруганным. Уронив голову на стол, Таул тщетно пытался унять дрожь в плечах.

— Эй ты, оставь его в покое! — раздался вдруг знакомый голос. — Ступай со своим враньем в другое место.

Таул поднял голову — Хват тянул Гравию за руку.

— Перестань, Хват.

— Прости меня, Таул, — сказал, вставая, Гравия. — Борк свидетель, я не хотел причинить тебе боль.

— Пожалуй, Хват прав, Гравия, — тяжело сглотнув, ответил Таул. — Лучше тебе уйти.

— Но...

— Ты все знал и не сказал мне. А ведь мы с тобой были как братья.

Таул тут же пожалел о своих словах. Боль исказила лицо Гравии. То, что произошло семь лет назад, овеяло их духом тления, словно проклятие из могилы. Оба они были тогда молоды, и оба смотрели на Тирена как на бога.

— Гравия, я...

Слова замерли у Таула на губах. Гравия уже поднимался по лестнице, ведущей на улицу.

Таул посмотрел ему вслед.

Старая боль, соединившись с новой, терзала его сердце. Никогда больше он не увидит своего друга. Таул вздохнул, чувствуя огромную усталость. Все и так плохо, а он сделал еще хуже. Сегодня он потерял не только Тирена, но и Гравию.

Есть ли предел тому, что человек может вынести? Таул встал.

— Пошли, Хват. — Теперь ему осталось одно: поспешить в Брен, чтобы спасти Мелли.

Тавалиск только что вернулся из сокровищницы, где следил за укладкой своего добра. Завтра все увезут: половину в один городок к югу от Брена, половину в дом на Хламидной улице. Архиепископ несколько успокоился на сей счет — полного покоя он не знал уже давно. Послезавтра никто уже не сможет запустить свои жадные лапы в его сокровища.

Созерцание множества драгоценных камней, святых икон и золота пролило бальзам на душу архиепископа. Если дело обернется к худшему — а судя по тому, что происходит на севере, это весьма вероятно, — он по крайней мере сможет достойно уйти на покой. Кайлок и Баралис опасны даже поодиночке, а когда они вместе — с ними просто сладу нет. Пока что их империя ограничена пределами севера, но кто знает, как будет с приходом весны. Взяв Несс, они непременно обратят свои взоры на юг, в сторону Камле.

Юг, конечно, окажет Камле помощь, но такие города, как Марльс, Тулей и Фальпорт, не сознают еще в полной мере, сколь велика исходящая от Кайлока угроза. Юг веками относился к Северу с презрением, считая его отсталым, его жителей — варварами, его города — первобытно простыми крепостями, а его политика вовсе не принималась в расчет. Тавалиск потер свой пухлый подбородок. Подобный образ мыслей может оказаться для Юга роковым.

Дюжина жареных бараньих сердец стыла на блюде. Тавалиск отодвинул их — не было аппетита.

Потом проверил, хорошо ли завешены окна, и повернул ключ в двери. Из сокровищницы он привез с собой только один ларец и сейчас открыл его. Чужим рукам Тавалиск не мог его доверить. Содержимое ларца было куда дороже и опаснее золота.

Он поднял крышку. Взору открылись книги и свитки, потускневшие, как старая кожа. Запах, вылетевший из ларца, пробудил воспоминания. Рапаскус. Это его труды.

Труды величайшего за последние пятьсот лет богослова, ошибочно доверенные молодому честолюбивому клирику, известному как отец Тавалиск.

Тавалиску вспомнилось путешествие через Северный Кряж. Была ранняя весна, с запада дули холодные ветры, и снег под ногами сделался мокрым. Караван, с которым ехал Тавалиск, должен был то и дело останавливаться, чтобы расчистить тропу. Переход через горы занял у них целый месяц — летом на это ушла бы неделя. Тавалиск, хорошо заплативший менестрелям за то, чтобы ехать с ними, почти не выходил из крытого возка, перечитывая украденные бумаги.

Когда они добрались до Лэйрстона, он знал труды Рапаскуса не хуже, чем если бы сам их написал. Великий мудрец умер, дом его сгорел дотла, и эти книги были единственным, что от него осталось. Когда слух о его смерти разойдется, все решат, что рукописи погибли вместе с ним. Тавалиск первым же и будет распространять эти слухи. «Какое великое несчастье! — скажет он. — Рапаскус последние двадцать лет своей жизни провел в мистических исканиях — и огонь поглотил все его труды без остатка».

Если же кто-то спросит, что делал у мудреца Тавалиск, он скромно пожмет плечами и скажет: «Я тоже пишу небольшой богословский трактат, посему обратился к Рапаскусу за советом».

Три ночи провел Тавалиск в Лэйрстоне, сочиняя и совершенствуя свою историю. На третью ночь он встретил Баралиса.

Лэйрстон ютится у подножия Северного Кряжа. Это небольшой горняцкий городок, где есть несколько гостиниц и кузница. Поскольку он расположен под одним из немногих перевалов, немалую лепту в его казну вносят и путники. Тавалиск сидел за одинокой трапезой в зале «Последнего приюта», когда с холода в таверну вошел человек. В дверь вместе с ним ворвался ветер и снег. Высоким и статным незнакомцем, одетым в черное, занялись сразу же. Прислужница, глупая девка с пышной грудью и стреляющими во все стороны глазами, усадила его у огня. Тавалиск сидел по ту сторону большого очага и слышал, как гость заказывает обед и комнату.

— Через перевал путь держите, сударь? — спросила служанка. Гость кивнул, и девушка сказала, указав на Тавалиска: — Вот этот господин только что спустился с гор. Говорят, на перевале плохая погода. — Она сделала корявый реверанс и удалилась, пообещав тотчас вернуться.