Прогулки с Лешим - Токарев Александр. Страница 9

Проходя мимо затопленных низин, вспугиваем изредка некрупных щук, неподвижно стоящих у коряг. Их черные спины ничем не отличаются от плавающих палок, и лишь вскипевший бурун и дорожка-стрелка выдают присутствие вялой рыбины. Здесь щуки недавними инистыми зорями со всей рыбьей дремучей страстью терлись в траве, выпуская икру, тут же заливаемую молоками самца. Сейчас они просто отдыхали и грелись на солнышке.

Эти соединяющиеся с рекой мелкие прогреваемые водоемы были сейчас инкубаторами для мальков, резвящихся рядом с отдыхающими «папами» и «мамами», не приближаясь, впрочем, близко к их жадным родительским пастям. Попадались на пути и обычные лужи, в которых, на наш взгляд, кроме лягушек и их икры не могло быть ничего живого. Тем удивительнее было встретить у одной из таких луж двух деревенских хитроватых мужичков с драным бреднем. Поздоровавшись и обменявшись обычными: «Ну как?», «Да есть немного…», мы стоим и с любопытством наблюдаем за развитием событий. Мужички, наконец, решились и принялись раздеваться, обнажая бледные телеса.

Из ленивой перебранки по ходу дела мы узнали, как их зовут. Один из них, низкорослый морщинистый Михаил, надел на ноги старые кеды, плюнул на руки, подтянул выцветшие трусы в горошек и неожиданным басом вдруг прогудел: «Ну, давай, что ли, заходи, Митря!». Его напарник – молодой парень в наколках – пренебрежительно выплюнул окурок, полагая, видимо, так же, как и мы, что здесь кроме тритонов и насморка ничего не водится. Но покорно полез с Михаилом в воду, пахнущую отстоявшимся листом.

Они прошли раз, прошли другой. Рыбы не было, как и ожидалось нами, скептиками. Михаил озадаченно остановился, поскоблил пальцем мохнатый затылок и решительно принялся месить своими худыми жилистыми ногами дно лужи. Замутненная до черноты вода зашипела пузырьками. «Заходи!» – опять прикрикнул Михаил, и они, пыхтя, вновь зачиркали бредешком по илистому дну. Пройдя лужу до конца, ловцы подняли сетку, и в ней вдруг засветились медью почти круглые караси с ладошку. Со второго захода в бредень опять набились караси, причем встречались уже и белые, более узкие, прогонистые. А дальше было совсем необычно. Исхоженная вдоль и поперек мелкая лужа, в которой не должно было остаться ничего живого, вдруг забурлила, и на поверхности показались ошалелые от мути серебристые подъязки. Они перепрыгивали через сетку, но многие оставались и в бредне. В завершение этой удивительной рыбалки стали попадаться небольшие остроглазые щурята, отчаянно работающие жабрами. Казалось, у этой жалкой лужи есть второе потайное дно.

Наглядевшись на то, как люди ловят рыбу, мы идем дальше.

Расстояние до озера было хоть и небольшое, но на раскалённых солнцем буграх веяло жаром, словно в Сахаре. Если чуть свернуть с дороги, спрямляя путь, то под ногами хрустел побелевший и сухой мох.

Светлое озеро

Отец сидел на плоту у самого камыша и уныло дергал окунишек.

– Как успехи, пап?! – кричу с берега.

– Да вон мелочь пузатая теребит, а крупной нет.

– А щучка?

Отец только безнадежно машет рукой.

– Рано, похоже, мы приехали, ребята. Не берёт еще щука. У вас как?

– Да так же…

Мы безрадостно смотрим на озеро, и его красоты теряют для нас всю значимость. Пустое курортное пребывание даже в самых заповедных местах и ловля мелочишки – все это не свойственно охотнику. Должно быть главное занятие, цель, ради которой проходишь многие километры с тяжелым рюкзаком, роняя пот и отмахиваясь от стай комаров. А они в наших лесных болотистых местах люты до остервенения. Догоняют и бегущего, прокалывая одежду, облепляя потные лица, и бьют-бьют, колют саднящее тело бесконечно. Помнится, хватились мы однажды на Большом Мартыне своего приятеля. Рыболов он был так себе и поехал с нами больше за компанию. Мотался он без дела по берегу, смотрел скучно на то, как мы ловили окунишек, удивлялся нашей наивной радости, если попадался красноперый горбач среди колючей мелочи. Откровенно не понимал детского нашего восторга, когда снимали мы с жерлицы пятнистого щуренка и готовы были целовать его, скользкого и зубастого, за то, что он есть, за то, что подарил нам короткие азартные минуты вываживания, пусть несильного сопротивления.

Все был приятель-скептик, а потом исчез без следа. Пришлось нам срочно «сматываться» и искать его вначале окрест озера, а потом и совсем уезжать раньше условленного срока. Пропавший преспокойно сидел дома, а на наши упреки ответил только, что заел его до смерти комар. И добавил, что бежал до шоссе почти все восемь километров бегом, спасаясь от длинноносых. Больше на рыбалку он не ездил.

Но и только добыча рыбы любой ценой и в любых условиях вряд ли может быть тем самым главным делом, ради которого терпишь все рыбацкие невзгоды. Применительно к этому вспоминается один эпизод. Как-то ранним свежим утром стояли мы с отцом на дороге и ждали автобус. Томительно это – стоять и ждать, когда всем своим существом ты уже там, у теплой большой воды, где плещет сильная рыба, падают с криком чайки на воду, выхватывая серебристую уклейку, где плывут белоснежные теплоходы и легкий бриз шелестит листвой на крутых волжских берегах. Лодки в этот раз у нас не было, и мы собрались ловить с плотов. Целые поля этих плотов, собираемые тупоносыми буксирами, тянулись вдоль берегов залива, который до затопления был Ахмыловским озером. Под свежими бревнами всегда стояла крупная рыба, подхватывая тонущих короедов. Готовились мы к этой ловле, а вышло, что рядом с нами остановился проезжающий мимо старенький «Запорожец», и водитель-рыбачок неожиданно предложил составить ему компанию, пообещав серьезную сомовью рыбалку. Это было слишком заманчиво, и мы согласились.

Местом ловли был мост через реку Рутку. Когда-то он действительно был мостом и соединял берега этой небольшой лесной речки. Сейчас он, разрушенный наполовину, высился над неподвижной поверхностью водохранилища среди мертвого догнивающего леса. Говорят, мост этот, ставший ненужным, «участвовал» в съемках какого-то батального фильма и был взорван в процессе этой самой съемки. Мол, из самой Москвы приезжали к нам столичные ловкие киношники, чтобы заснять агонию старого моста.

На месте выяснилось, что ловить, собственно, будет наш водитель, поскольку лодку он нам дать отказался, даже только для того, чтобы мы могли завезти груз донки-«резинки», а сам, уплыв в гниющие коряги, начал протягивать многие метры хищных переметов с живцами-карасиками, привезенными с собой.

Так он баландался среди преющих коряг весь день, снимая со своих поставух снулую рыбу. Мы же, безрезультатно похлестав воду спиннингами, принялись дергать с берега мелкую красноперку и сорожку, проклиная попутчика-краснобая и свою наивность. Единственное, что нам было непонятно: какую такую корысть или интерес имел этот рыбачок, взяв нас с собой? Не лучше ли было ему одному, без постороннего глаза, заниматься своим добычливым промыслом в этих пустынных сейчас местах?

Все стало понятно к вечеру, когда на воду легли сумерки и черные сучкастые деревья, отражаясь в ней, стали похожи на зловещих монстров. Кругом роились комары, и хрипло каркало воронье. Нам до смерти надоело это унылое место и пустая рыбалка. Мы собрались и пошли в сторону высокого соснового берега. Наш попутчик принялся усиленно отговаривать нас. Его интерес стал теперь очевиден. Ему просто было страшно ночевать здесь одному, а уезжать от снастей он также опасался.

Мы пошли прочь, не в силах избавиться от неприятного гадливого впечатления. Вскоре мимо пронесся, не остановившись, знакомый уже «Запорожец», явно поспешая к тем же чистым буграм.

Но вернемся к озеру. Светлое достойно своего названия.

В солнечный день его вода на песчаных отмелях кажется голубой. Она прозрачна и не имеет торфяного отстоя. По всей видимости, это озеро когда-то соединялось с рекой, с ее древним руслом. Оно уступает в площади Большому Мартыну, но его соседа больше. За береговыми мелководьями, заросшими камышом и кувшинками, синеет настоящая серьезная глубина, где, кроме щук и окуней, говорят, водится крупная озерная сорога. Каждая чешуинка такой сороги с монету будет. В светлые воды озера глядит сосновый бор, в котором стыдливо белеют телами юные березки, клонится к воде ольшаник. Под его свисающими ветвями время от времени булькает окунь, хватая первых сонных мух. Где-то раскатывается брачной своей барабанной песней дятел, совмещая сразу два дела – вышелушивая из сосны личинку короеда и громко призывая пугливую самочку, прячущуюся в листве. Но может быть, не столь расчетлив этот барабанщик? И дробные его трели посвящены лишь одной любви?