Нежнее шелка - Джонсон Сьюзен. Страница 33

Он разжег трубку и глубоко затянулся. Все идет как должно.

Как-то раз, в самом начале их связи Айко решила, что главный инспектор бросил ее, и в глубоких муках страсти и отчаяния купила у аптекаря яд, решившись покончить с собой. Но Хироаки тогда вернулся, принес красивые подарки, объяснил, что ее страхи необоснованны, и пообещал присылать любовные стихи, когда вновь будет долго занят.

И все мысли об уходе из жизни мгновенно испарились.

Но склянка с ядом, спрятанная в ящичке, осталась. Айко не вспоминала о ней.

До сих пор.

Пробежав по коридору, она влетела в свою туалетную комнату, отпустила служанку и подошла к шкафчику, где хранила веера. Став перед ним на колени, она выдвинула ящичек, пошарила под свертками, обернутыми в тонкие дорогие ткани, и вытащила склянку.

Без малейшего колебания она сунула склянку себе за оби [17] и поднялась на ноги. Она и не знала, что может чувствовать такую ненависть. Что может задумать убийство, совершенно не ощущая ни вины, ни угрызений совести. Но ведь раньше ей не приходилось терять ребенка. Ребенка, которого она хотела так отчаянно, ребенка, которого она любила бы и нянчила и который отвечал бы ей любовью. Ребенка, которого отнял у нее по самым корыстным, себялюбивым причинам человек, лишенный сочувствия и человечности. Человек, у которого нет сердца.

Она дрожала — от ярости, а не от страха — и, замерев, усилием воли окутала себя пеленой спокойствия. Ей потребуется собранность, чтобы довести этот спектакль до конца; у нее нет иллюзий относительно того, какая участь ждет ее после того, как главного инспектора найдут у нее в доме мертвым.

Но она встретит смерть хладнокровно, уничтожив чудовище, которое убило ее дитя.

Как он посмел, спокойно думала она, открывая дверь в коридор.

Как он посмел лишить ее жизнь всякого смысла? Когда она вернулась в спальню, кровь в ее жилах была как лед, нервы спокойны. Она сохраняла полную невозмутимость.

— Все в порядке, — безмятежно сообщила она, входя в комнату. — Вина скоро принесут, — добавила она, как если бы на самом деле только что разговаривала с кем-то из прислуги. — Не хотите ли выкурить еще трубочку? — Она улыбнулась. — Или, может быть, чаю? У меня есть печенье, которое вы любите.

— Как хочешь, детка, — пробормотал Хироаки, очарованный ее покорностью. — Пожалуй, чай будет приятнее выпить.

Айко занялась приготовлением чая; она поставила на поднос печенье, улыбаясь Хироаки и рассказывая о том, чем занималась днем; ее спокойный голос убаюкивал его, и он погрузился в приятную дрему. Прежде чем достать склянку, она оглянулась через плечо, но его глаза были полузакрыты, из трубки у него в руке вился дымок. И она вернулась к своему монологу, описывая, как вчера к вечеру ходила погулять в императорский сад — одна капля, кого встретила там и с кем поболтала — две капли, запорошенные снегом сосны, извилистые тропинки — третья капля, чтобы уж наверняка, в каком состоянии там пруд, который наполовину замерз, а лебедей перевели в их зимние домики…

Добавив щепоть жасминовых лепестков, чтобы придать чаю аромат, она повернулась с подносом в руках и поставила его на маленький столик перед Хироаки.

— Испробуйте печенье, господин. Кухарка все готовила специально для вас. — И она протянула ему красивое лаковое блюдо.

Он угостился, а она поставила перед ним пиалу с чаем и тоже взяла обсыпанное розовым сахаром печенье. Изящно откусывая его, она заговорила о том, как скучала по нему, а он в это время ел.

— Надеюсь, вскоре ваши обязанности не потребуют от вас беспрерывной занятости, — вежливо проговорила она.

— Человек такого положения, как я, всегда нужен, кошечка. Не многие способны принимать ответственные решения. — Он отложил на блюдо остатки печенья и взял пиалу с чаем. — А ты не будешь пить чай? — спросил он.

Его любезность столь необычна, что Айко мгновенно насторожилась. Пока вновь не обрела бесстрастность и хладнокровие, которые помогли ей сохранять невозмутимое спокойствие до сего момента.

— Когда доем печенье, господин. Печенье с розовым сахаром — мое любимое. — Она улыбнулась и изящно откусила еще кусочек.

Хироаки поднес пиалу к губам и остановился.

— Как приятно — жасмин, — пробормотал он и сделал глоток.

Сердце у нее сильно забилось, но она боялась не за себя, а за возможную неудачу. Ей хотелось, чтобы он сразу умер.

Чайная пиала маленькая, еще три глотка — и она пуста.

Она старалась, чтобы голос ее и улыбка оставались прежними, и продолжала излагать ему прозаические подробности своей жизни. Она похвалила цветы, которые он ей прислал, сказала, как высоко ценит его заботливость.

— Мне особенно понравились лилии, такие нежные. Вам нехорошо, господин? Вы побледнели. Не хотите ли, я укрою вас, если вам холодно? — И, поднявшись, она принесла стеганое одеяло и накинула ему на плечи.

— Сейчас пройдет, — пробормотал он, с силой выдохнув воздух и пытаясь сесть прямее, чтобы уменьшить стеснение в груди.

— Вы так усердно трудились, господин. Отдых пойдет вам на пользу. Лягте вот на эту подушку, — мягко предложила она, подсовывая подушку ему под голову.

— Ты славная детка, — прошептал он; дышать ему становилось все труднее.

— Благодарю вас. Закройте глаза и усните.

То ли что-то в ее голосе заставило его насторожиться, то ли он распознал действие яда, поскольку много раз приказывал применить его, но его глаза широко раскрылись от ужаса, и он попытался встать.

— Нет, — сказала она нежным голосом, сопровождая свои слова сильным толчком. — Вы никуда не пойдете.

Он открыл рот, чтобы позвать на помощь, но она рукой зажала ему рот.

— Напрасно вы убили моего ребенка, — сказала она, надавливая рукой что есть мочи, всей тяжестью своего тела. — Совсем напрасно так со мной поступили.

Он тяжело дышал. Но она, не отнимая руки, завалила его в подушки и глядела, как он умирает, как лицо его становится красным, потом синим, потом багровым, по мере того как легкие отказывались служить ему. Она взирала на все это, как могла бы смотреть на течение реки.

Она оцепенела.

Он отнял у нее жизнь.

И теперь, когда его не стало, она просто ждала, когда его люди уведут ее.

Когда наконец раздался стук в дверь, безжизненным голосом, не поворачиваясь, она только и сказала:

— Войдите.

Человек, стоявший на пороге, быстро оценил ситуацию и, сделав собственные выводы, быстро задвинул дверь. Оказавшись в комнате, где тишина пахла смертью, он раздумывал, как лучше поступить. Дама либо парализована, либо в шоке.

— Вы меня слышите, госпожа?

Голос его звучал незнакомо — в нем не было резкости, и Айко удивленно повернулась.

— Мы вам поможем. Понимаете, что я говорю?

— Кто вы? — Свой голос она услышала неожиданно четко и успокоилась, словно восстала из мертвых. Она почувствовала, как воля к жизни крепнет в ней.

— Друг.

Она уже готова была сказать «нет, это не так», но произнесла совсем другие слова:

— Как вы можете помочь? Его люди теперь заберут меня и убьют.

— Мы сами убьем его людей и вынесем тела.

Она ощутила тепло, разливающееся по всему ее телу, и сердце в ней ожило,

— Вы сделаете это для меня?

— И для моего хозяина. Он назначил хорошую цену за голову Хироаки.

— Как и многие.

— Слишком многие, не сосчитаешь, госпожа. Его смерть никто не станет оплакивать. Даже семья.

— Я перед вами в долгу.

— Нет, госпожа, вы избавили нас от многих забот. Оставайтесь здесь, пока я не вернусь. Вам ничто не грозит. Дом окружен моими людьми.

Айко сидела неподвижно, пока приглушенные звуки драки раздавались за стенами комнат, странно уверенная в возможностях этого незнакомца; она счастлива, что долг ее перед нерожденным ребенком выплачен.

Эта скотина мертва.

А она жива.

Боги ее пожалели.