Атос - Морозов Владимир. Страница 2

Паспорт своего рода, если говорить современным языком. Ведь каждому современному человеку в четырнадцать лет выдают документ – удостоверение личности – паспорт, где записано как этого человека зовут, когда родился, где живёт и прочие необходимые сведения. Был такой документ и у фокстерьера Атоса. Назывался он «Свидетельство на охотничью собаку». Тот же самый паспорт, только ещё более подробный. Кроме фотографии, имени, окраса шерсти и места проживания, здесь были записаны, вот уж чего никто не догадался сделать в человеческом паспорте, имена родителей.

Причём не только мамы и папы.

Так, из Атоскиного свидетельства можно было узнать, что его папу звали Кай, а маму – Джуля. Но у мамы с папой тоже были родители, и свидетельство сообщало их имена. Это были дедушки Вайгач и Туман, и бабушки Злата и Аза.

Следует отметить, что и дедушки с бабушками появились на свет не от сырости, – у них, в свою очередь, тоже были родители, как существовали и родители этих родителей. И у каждого из них было подобное свидетельство: что у папы Кая, что у прапрабабушки с колхозным именем Гланька.

Паспорт с таким подробным описанием всех кровных родственников до пятого колена, надо думать, и не снился ни одному средневековому аристократу. А у фокстерьера Атоса был. Вполне законный повод для того, чтобы задрать нос.

Атос повода для зазнайства в своей родословной не находил и носа не задирал. Бывало, задирал лапу, и то, делал это исключительно на углы строений и стволы кустов и деревьев и никогда, в отличие от кичащихся своим происхождением догов и бультерьеров, на брюки и сапоги хозяйских знакомых.

Кстати, и большой нужды пес тоже никогда не справлял, в отличие от тех же кичливых догов и надменных ротвейлеров, прямо на середине асфальтовой дорожки. Всегда отходил в кустики и там, в укромном уголке, делал своё дело. И этим свойством характера, этой ненавязчивой вежливостью в первый же день знакомства покорил моё сердце. Не то, что бы был я таким уж записным чистюлей, охотники многое видят совсем не так, как обычный человек, просто очень не люблю в задумчивости поскальзываться подошвой на торной дорожке.

Появление Атоса

Ну вот. Теперь, когда мы выяснили кто такие собаки-фокстерьеры, для чего они существуют и почему наш фокстерьер носит такое имя, пришла пора рассказать, откуда он, этот самый Атос, взялся в нашей семье. А появился он там исключительно благодаря Марьиванне, – моей супруге.

Однажды, после того как справили мой полувековой юбилей, жена завела речь о собаке. «Хватит тебе в одиночку шляться по лесам и болотам, – заявила она. – Пора, обзавестись четвероногим другом, верным приятелем и помощником».

Какой же настоящий охотник не мечтает о хорошей охотничьей собаке! Ведь это же какое подспорье для промысла: зверя ли птицу отыщет, покажет, достанет битую добычу из недоступного места.

Взять хотя бы осеннюю охоту на уток.

Осенняя охота на уток и прочую, так называемую, водоплавающую дичь открывается в августе, когда выводки этой самой дичи – молодые утки проще говоря, поднимаются на крыло и начинают летать не хуже взрослых, зимовавших уже птиц.

Вот тут-то, в одну из августовских суббот, на ранней утренней зорьке, всё оно и начинается.

Солнце ещё не встанет, лишь едва обозначатся туманные луга и кромки камышей, как загремят на заполненных водой канавах, по берегам озёр и стариц первые выстрелы.

Птица в первые дни совсем не пугана. Молодь ещё не знает человека с длинной грохочущей палкой, а старая птица за год основательно подзабыла. Да только скоро учатся: одни узнают, другие вспоминают. И те, что выживают после первых дней этого охотничьего праздничка, становятся не так беспечны. Да только выживает далеко не каждая.

Вот выйдет, допустим, охотничек с ружьём наперевес к мелководному озерцу, сторожко подкрадётся и застигнет врасплох утиный выводок на кормёжке. Ничего не останется птицам, как подняться в воздух, заполошно молотя крыльями. Вслед им тяжело ударят два выстрела из двух стволов.

Хорошо, коль бита дичь чисто, – попадёт дробь по месту и уронит добычу на открытую воду ли, луговину. А ну как, обзадит стрелок, лишь подраня птицу?

В горячке испуга отлетит в сторону задетая тяжёлой дробью утица, да там и упадёт в заросли. Упадёт и затаится в переплетении озёрной растительности. Отдуплетится стрелок, полезет собирать добычу, да через какое-то время вылезет на берег пустой. Видел ведь, как две утки выпали из выводка после выстрелов, даже нашёл пёрышки, высеченные дробью из утиного оперения, а вот самой добычи не обнаружил.

Это в первые дни открытия охоты. Позднее, бывает, целый день проходишь, и ни одной утки не перевидаешь. Наученная горьким опытом, птица крепко сидит в зарослях камыша и осоки – не поднимается на крыло, а уходит пешком, скрытая плотным пологом растений.

Совсем иное дело со специально обученной собакой. Собака отыщет в болотистых крепях дичину и поднимет её на крыло, а затем выследит и принесёт подранка, если вы, не дай Бог, ударили не по месту, и лишь поранили взлетевшую птицу.

Собачий нос чуток, не то что человечий. И там, где человеку чуется абсолютная пустыня, пёс уловит тысячи запахов и их оттенков, и определит не только кто тут побывал, но и как давно, и в какую сторону отправился.

Впрочем, и человек может натренировать свой нос, «натаскать» на запах, говоря охотничьим языком.

Как я носом выследил сохатого

Случилось однажды, что бросил я курить. Произошло это летом, и к осени нос мой совсем освободился от последствий того пагубного пристрастия. И потому, бродя по сентябрьским лесам в поисках грибов и высвистывая рябчиков, через нос открыл я совершенно новый для себя, не исследованный абсолютно, мир. Конечно, до остроты собачьего нюха, моему было далеко, но для человеческого, я чуял довольно прилично.

Сквозь горьковатый аромат преющей листвы носом слышал я в осеннем лесу волнующий запах грибов и даже, казалось мне, мог отличить сладковатый сальный «вкус» маслёнка от суховатого запаха боровика. Уловив носом остатки принесённой ветром струйки дыма далёкого костра, мог совершенно определённо сказать ветви каких пород деревьев стали пищей для его огня. Думаю, так слышал носом свой мир наш не очень далёкий предок, да и сейчас ощущают люди, вынужденные, по обстоятельствам судьбы ли своей, народных ли традиций и обычаев, жить вдали от так называемого цивилизованного общества.

Отличал я и запах зверя. Впрочем, запах этот, густой и вязкий, доступен практически каждому. Если хотите понять его, найдите обжитую барсучью или лисью нору, засуньте туда голову и вдохните. Едкий вкус этого запаха в дальнейшей жизни вы вряд ли спутаете с каким-либо другим.

Ну да оно и понятно. Попробуйте-ка сами хотя бы месяц не только зубы по утрам не чистить, но и вообще не умываться. Тоже запашок будет ещё тот. Окружающим мало не покажется.

В то утро был туман. Сентябрь уже уходил, но лист ещё держался и на берёзах, и на осинах. Впрочем, в тот день листьев было не видно.

Было вообще ничего не видно дальше нескольких шагов. Туман, плотный и густой, хоть нарезай ломтями, заполнил не только поляны и луговины, но и все мельчайшие промежутки не то что между еловыми ветвями, но даже иголками.

Я шёл тихохонько по луговине краем лесной опушки и не особо шарил глазами по сторонам. Да и чего там разглядывать, коль всего ясного обзора – на пять шагов, что вперед, что в стороны. Вот я и смотрел под ноги, тут ведь главное – за кочку не зацепиться, не грохнуться с маху оземь. Бреду себе, под ноги гляжу, на губах заячья косточка.

Высвистываю через косточку с переливом, подманиваю сереньких рябцов: то выведу трель рябчика-петушка, то простенький призыв рябушки-курочки.

Не отзываются окрестные рябцы. Может, даже и не слышат моего обманного призыва, – туман, ведь, кругом.

Плотный такой, туман, будто вата.

Кругом вата: между кочками, на луговых травах и кустах, на еловых лапах.

Впечатление такое, что и уши этим туманом, словно ватой заткнуты, – такая тишина окрест.