Друг человека - Смельницкий Юлий Михайлович. Страница 5
Казалось бы, — довольно.
Но охотнику еще хочется чего-то «повкуснее», и ежедневное утреннее воркованье тетеревей вызывало желание поразнообразить свою охоту и добыть осенью, хотя бы только одного косача.
В лугах — их много; иногда, в одно тихое морозное утро, услышишь больше десятка певцов.
Был даже такой случай: косач прилетел на крупную осокорь на берегу Мешкалы, в тридцати саженях от дома, и все утро над рекой музыканил.
— Убью одного, — большой беды не будет…
Несомненно, уничтожение одного косача, — не беда, и не будет заметно; но и этого одного не скоро добудешь.
В первый год осенней охоты с Макбетом в лугах, я не мог убить ни одного косача.
В следующем году, после нескольких неудачных охот на косачей, дело наладилось, — мы нашли «средство»…
Собака сообразила, что осенний тетерев, — не летний птенчик поднимающийся из-под носа, а умудренная опытом птица, с которой нужно быть осторожной, и поэтому, свой обычный скорый (карьером) поиск на охоте в болотах по бекасам, Макбет заменил тихим ходом на охотах за тетеревами, — осторожно шел опушкой лесной гривы и останавливался при первом, дошедшем к нему запахе тетеревов.
Эта остановка не была форменной «стойкой», когда собака уже нашла дичь, и даже знает на каком от нее расстоянии находится птица, а лишь предупреждением о том, что здесь, — где-то есть дичь.
Положив вблизи Макбета ягдташ, — что означало беречь его и не сходить с места до моего приказа, — я уходил вперед от собаки опушкой леса, саженях в сорока переходил на другую сторону гривы, и, идя стороной от леса, останавливался приблизительно против собаки, на чистых лугах, и уже с этого обходного пункта приказывал ей идти вперед.
Макбет скоро понял значение моего тактического приема, терпеливо ждал команды, и услыхав ее, шел в лес.
Проходило несколько томительно-приятных минут ожидания, раздавался глухой и сильный шум взлета птицы, и из чащи дубового леса, покрытого пожелтевшими, но еще не облетевшими листьями, вырывался ко мне на луга темно-синий косач.
Сочный ружейный выстрел останавливал красивую птицу, она падала на кошеные луга, и Макбет приносил ее мне. По его оживленно сверкавшим глазам было видно, что эту птицу он подает мне с большим удовольствием, нежели уток.
Бывали и неудачи: тетерева не выдерживали стойки собаки и взлетали раньше, — чем я ровнялся с собакой.
Но в большинстве случаев, эта охота с собакой на косачей — «загоном», достигала цели и мои трофеи на балконе дома, ежегодно осенью пополнялись не одним, как предполагалось раньше, а иногда, — и пятью блестяще синими лирохвостыми косачами.
Макбет отлично ходил по дупелям, вальдшнепам и тетеревам, хорошо отыскивал бекасов, и если в тихие безветренные дни, иногда проходил мимо затаившегося в кочках переместившегося гаршнепа, его не почуяв, и это могло быть поставлено ему минусом в охоте на болотную дичь, то в охоте на уток, он не имел конкурентов и мог считаться высокой квалификации «спецом».
Летом, за молодыми утками, я десятки лет не охотился и стрелял их только со второй половины августа, — когда утки начинают летать на вечерние сидки.
Пара убитых осенью, в один вечер, сытых кряковных, доставляет большее удовольствие, нежели добыча двадцати некрасивых утят «хлопунов», слабых пером и тощих телом.
Ожидание прилета уток на вечерние сидки и вся обстановка этой охоты, происходящей в вечерней темноте, придают ей, также как и другим ночным охотам, особую таинственность и прелесть; охота же на утят, хотя бы и «с первого августа», — некрасивый расстрел дичи, могущий удовлетворить только охотничьих «младенцев».
В шалаше, на вечерних сидках, Макбет смирно лежал со мной, слушая, где падают убитые утки, и если случалось, что они падали на сухой берег, — сперва приносил убитых с берега, и уже потом шел в озеро и доставал лежащих на воде (ком грязи брошенный в воду указывал — где нужно их искать).
Случалось, что на вечерних сидках не все утки были убиты наповал, — бывали и подранки.
Раненная кряковная, сейчас же уходит с воды на противоположный от охотника берег озера, и если рядом с ним есть другое, то перебирается на него.
Макбет знал эту «манеру» кряковных. Достав с озера убитых уток, опоясывал берег, и напав на след подранка, отправлялся за ним, находил его и приносил мне.
Правда, он не скоро возвращался со своих поисков подранка. Октябрьские ночи холодны, и ожидая возвращения Макбета, приходилось разводить костер и греться у огня. Я не дорожил подранком, как убитой уткой, но найти его — доставляло собаке большее удовольствие, нежели подача с воды мертвых уток, и я терпеливо ждал возвращения своего любимца, не желая лишать его удовольствия.
Вспоминаю такой случай…
В конце сентября, вместе с женой, мы сидели в двух верстах от дома, на вечерних сидках. Жена стреляла семь раз. Убила трех кряковных. и Макбет скоро их достал.
Пошли к моему шалашу. На сидке, — я убил двух кряковных. Первая, — убита наповал, и вторая, после выстрела, — «пошла на отлет» и упала в конце озера.
Достав первую утку, Макбет отправился за второй. Нашел на берегу ее след, и вскоре я услыхал, что он ищет ее в соседнем, версты две длиной кочковатом болоте, заросшем тальником, тростником и осокой. Раза два доносились издалека — утиный крик, и вслед за ним, короткий и недовольный лай собаки. Вероятно, Макбет находил в камышах утку, и, спасаясь от него, она ныряла, а он взлаивал с досады.
Морозный вечер давал себя знать. Ноги мерзли, покрывшаяся инеем трава шуршала, и вода в кочках начинала мерзнуть.
Я развел огонь. Голосом и свистом звал к себе Макбета. Исполняя все мои приказы, он не исполнял их только разыскивая подранков, и не возвращался ко мне, пока не найдет утку.
Жена попросила меня ехать домой. Жалко было оставлять собаку, но мороз крепчал, и укутав ноги сеном, мы через четверть часа, громыхая колесами телеги по замерзшей земле, были на хуторе, — в тепле и уюте.
Поужинали и напились чаю; собаки не было.
Это меня обеспокоило и я решил, после того, как жена ляжет в кровать, тихомольным манером пойти в луга за собакой.
— Тихая лунная ночь, — прогуляюсь…
Закрывая маленькую железную печь в комнате жены, я услыхал как кто-то поднимается в дом.
По тихому стуку когтями о ступеньки лестницы обитые железными листами, — должно быть, идет Макбет.
Мы вышли на крыльцо.
На верхней площадке лестницы, залитый лунным светом, с крупной («сибиркой») кряковной уткой во рту, Макбет казался необычайно красивым.
Он тихо шевелил хвостом и весело на нас смотрел.
— Трудно, долго пришлось повозиться… А все же, я нашел ее и принес… Получайте!
Я поласкал собаку, взял от нее еще теплую и не помятую утку; жена поцеловала в голову нашего любимца.
Быстро покончив с давно приготовленным ужином, Макбет улегся на свой тюфяк и долго отрывал приставшие к его шерсти ледышки…
Не могу отказать себе в удовольствии рассказать об одной охоте с Макбетом за утками, в первой половине октября» вблизи моего хутора в камских лугах.
День был пасмурный, холодный. Серые облака быстро неслись над лугами, и при северо-восточном ветре, дождь сменялся мокрым снегом.
Первые заморозки давно наступили, но уток еще было много.
Они сгурбились в большие стаи и, как это обычно бывает перед скорым их отлетом, беспокойно летали с камских песков на большие озера и обратно.
Для вечерней сидки, я выбрал небольшую мелкую озеринку среди чистых лугов. По ее берегам не было леса. Вокруг озера, — кошеные луга. На другой стороне, — небольшой, плохо свершенный (пологий) стожок сена.
По мутной воде и перьям на ней — можно предполагать, что вечером, на озеро прилетят пары три уток.
При хорошем обстреле, — можно удовлетвориться и парой октябрьских уток…
До начала перелета оставалось часа два, и я пошел обследовать соседнее озеро, на которое каждую осень, — ночами, садились гуси.