Экстаз - Джордан Николь. Страница 27

Он насмешливо поклонился.

Рейвен снова залилась краской. Что ему нужно от нее? Когда он наконец перестанет ее мучить подобными вопросами? Неужели люди только для этого женятся и выходят замуж?

— Если вы так настаиваете, — сказала она, — я открою вам еще одно. После смерти матери я нашла в ее вещах одну книгу… очень редкую… Ее написала француженка, побывавшая в плену у турецких корсаров. Это история огромной любовной страсти, написанная абсолютно откровенно, без соблюдения каких бы то ни было правил приличия.

— Боже! — театрально ужаснулся Келл, но Рейвен не обратила внимания на его выходку.

— Понимаю, — продолжала она, — вас удивляет, что мать… своими руками…

— Действительно, — согласился Келл, — довольно странно, что ваша мать решила просветить вас таким образом. Почему?

— Она считала, что книга может послужить своего рода предупреждением для меня. — В голосе Рейвен он не услышал убежденности. — Причиной всех несчастий героини, — продолжала она более твердым голосом, — была любовь. Вернее, страсть… И вот моя мать… Она сама пережила многое. Еще до моего рождения она отчаянно влюбилась в одного человека, который… Словом, он не мог полностью ответить ей на ее чувство. Она же всю жизнь бесплодно нянчила свою любовь, была одержима ею и только в конце жизни поняла, что все это напрасно. Что любовь сожгла ее, иссушила, забрала все, вплоть до здоровья и трезвого ума. Не дав ничего взамен… Моя мать поняла — так она, во всяком случае, говорила мне, — что женщина, которая так беззаветно любит, всегда беспомощна в жизни. И хотела уберечь меня от подобной судьбы. Она взяла с меня клятву, что я не повторю ее ошибки.

Рейвен умолкла и взглянула на Келла: понял ли он наконец, о чем она говорит? Подтверждение этому она искала в его глазах, но они были плотно затенены длинными ресницами.

— Должен я все это понимать так, что теперь вас пугает вероятность по-настоящему влюбиться в меня? — негромко спросил он, и она не разобрала, шутит он или говорит совершенно серьезно.

Сама того не желая, она начала отвечать ему, поначалу немного смешавшись от внезапно охватившего ее волнения.

— Я… наверное… Я вообще не хочу влюбляться — ни в вас, ни в кого-либо другого. И также не хочу, чтобы вы влюбились в меня… Как сделал — так по крайней мере он уверяет — ваш брат.

Лицо Келла посуровело, на скулах заиграли желваки.

— Думаю, нам с вами это не грозит, — сказал он. — Как мы уже определили, наш брак, по сути, — деловое соглашение, не более того. А что касается меня, я не имею ни малейшего желания вливаться в легионы мужчин, которых поразили ваши чары.

— А я и не хочу кого бы то ни было, в том числе и вас, подвергать воздействию этих самых чар, как вы сами изволили сказать!

— Обиделись? — неожиданно участливо спросил он, однако она уже закусила удила.

— Да, и я нисколько не стану возражать, сэр, если вы вообще забудете о моем существовании. Навсегда!

— Что ж, миссис Лассетер, постараюсь так и сделать, но только после того, как мы закрепим наш брачный союз действом, предусмотренным давними европейскими традициями.

Напоминание об этом заставило ее замолчать и снова замкнуться. Тем временем ее законный супруг, показывая, что вовсе не шутит, начал снимать с себя рубашку. Рейвен не отворачивалась, ибо опасалась, что это может показаться невежливым с ее стороны. Впрочем, рассматривать его тело тоже, наверное, не слишком вежливо. Однако отвернуться она не хотела, просто не могла, и не сводила глаз с его смуглого мускулистого тела, легкой поросли темных волос на груди…

Но вот он продолжил раздевание, и в ужасе от того, что должна будет сейчас увидеть его полностью раздетым и сама, чего доброго, сделать то же самое, она не удержалась от восклицания:

— Господи, но зачем же все это делать при свете и так сразу?

Он ответил так серьезно и обстоятельно, что она не могла не заподозрить его в ироничности.

— Видите ли, — сказал он, — не знаю, прочитали ли вы в книге, перешедшей из рук вашей матери, но я и без всякой книги знаю, что, как правило, нагота способствует разжиганию страсти. Весьма вероятно, что вы могли забыть, дорогая, но в последние сутки у меня почти не было возможности уснуть, что, безусловно, способствует ослаблению всего организма. Если вспомнить еще о полученной мною и незажившей ране, то для возбуждения мне вообще могут понадобиться какие-то дополнительные действия.

«Боже мой, что он говорит?» — мысленно произнесла она, но вслух ничего не сказала, потому что просто не знала, что можно и нужно говорить мужчине, в то время как он снял ботинки и начинает стаскивать штаны.

Она моргнула, на мгновение прикрыла глаза, а когда снова открыла их, Келл сидел перед ней совершенно обнаженный, если не считать повязки на ноге.

Господи, как пламя камина играет с его телом, какие переменчивые блики бросает на него, придавая ему еще большую притягательность и таинственность. Как он хорош!..

Невольно она вновь бросила взгляд на его грудь, но тут же опустила его ниже, к его промежности, и… задержала дыхание…

Да, он был точно таким, как тот… Он пришел в эту комнату из ее сновидений, в которых она отдавала ему свою любовь, свое тело… Но любить призрак, фантом — это совсем не то, что отдаваться реальному человеку, до которого можно дотянуться, дотронуться…

Увидев, что он тоже не сводит с нее глаз, она опустила голову, но тут же опять подняла ее. Нет сил отвести взгляд от его пронзительных глаз, нанизывающих ее, словно бабочку на булавку. Нет, все-таки похититель из ее снов не выглядел таким угрожающим.

Он поднялся с постели, и снова у нее перехватило дыхание. Да что же это такое? Она же не один раз говорила ему, что совсем не боится… Зачем он приближается к ней? Впрочем, так лучше — теперь она не видит его целиком, а только грудь, плечи… и этот шрам на лице!

Она непроизвольно подняла руку, легко дотронулась до рубца.

— Он вам не очень противен? — негромко спросил он.

Вопрос почему-то задел ее: она поставила себя на его место и обиделась. Шрам, на ее взгляд, действительно совершенно не портил его внешность, он даже был — как бы это сказать? — ему на пользу, добавляя к его демонической внешности еще один необходимый штрих. Интересно, кто же тот жестокий гример, который нанес его?

Она ответила, тоже совсем негромко:

— Нет, он совсем не отталкивает меня. Но я хотела бы знать, откуда он взялся?

— Это не слишком привлекательная история. — Он отвел ее руку, которую она все еще протягивала к шраму, и добавил: — Поговорим о более серьезных вещах, Рейвен. О том, что касается нашей близости этой ночью.

— Я… я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.

— Я хочу сказать, дорогая жена, что сегодня ночью вынужден доверить свою честь тебе, и ты будешь в некотором роде выполнять роль мужчины, иначе говоря, будешь надо мной, а не подо мной. И все из-за моей больной ноги, то есть по твоей вине.

— Боже, что такое вы говорите? Я ничего не понимаю…

— Придется понять и взять почин в свои руки.

— Я… я не знаю, как начать…

— Неужели? Но вы изучали вашу знаменитую книгу, почти учебник интимной жизни, после которой вам стали сниться, как вы сами признались, весьма интересные сны…

Как он измучил ее своей насмешливостью! Но с другой стороны, это и насмешкой не назовешь — говорит он таким ласковым тоном, так серьезно и убедительно, что глупо спорить или обижаться. Но ведь надо что-то сказать…

Она сказала единственное, что пришло в голову:

— Одно дело читать о чем-то, а другое — когда нужно… это… наяву…

— У вас весьма богатое воображение, дорогая. Пустите его в ход.

Выражение лица у нее было как у обиженного, сбитого с толку ребенка. Келл немного пожалел ее.

— Хорошо. Начните с того, что поцелуйте меня, — процедил он.

Она послушалась, тоже совсем как ребенок: зажмурила глаза, нашла его губы своими и слегка прижалась к ним. Ответного движения с его стороны не последовало. Она же боялась… ожидала, что, как в ее сновидениях, он сомнет ей рот ответным поцелуем, приникнет языком к языку. Он оставался холоден и безответен, как статуя.