Вокруг крючка - Заборский Михаил Александрович. Страница 16

Минут двадцать толковал бритый. Что и почему и какая польза в хозяйстве от такого подробного учета. Наконец закрыл рот. И все тоже замолчали. А потом раздается вдруг знакомый голос:

— Значит, на посевную прибыли? Для оказания помощи колхозному народу?! Ах ты, нечистый дух!

А это, оказывается, деда Стулова опять прорвало. И как он обратно на площади оказался, никто даже и не приметил.

Дальше же и произошло самое главное. Сел их водитель опять в машину, газ дал, сигналом загудел. И на полном ходу из деревни выкатил.

Как тогда заорет тощий на толстого. При всем народе, даже совестно!

— Он, — кричит, — увез установленные формы отчетности! Как теперь аппарат работать начнет? И кто разрешал машину отпускать? И как вы смели оставить в ней неподлежащие документы и колбасные изделия?

Вот, оказывается, кто у них был за главного.

Только и спасло толстого, что секретарша к этому петуху подкатилась. И что-то шепнула ему на ухо. А потом платочек вынула и обтерла у тощего чуть повыше переносья. И после такой нежности он вскоре утихомирился.

— Прошу, — говорит, — извинения, Александр Семенович, вспылил! Водителя, оказывается, Томочка отослала. До четырнадцати ноль-ноль. Барана она подходящего по дороге присмотрела. Так что, покуда водитель барана оформит, мы можем до обеда за карасями отправиться. Думаю, что нас с вами вполне это удовлетворит. Узнайте-ка толком дорогу к озеру да проверьте бредешок.

А что до Пети Овчинина, так он этого разговора уже не слыхал. Очень расстроился председатель. Зашел к себе домой, на лавку сел и даже голову сносил. Так и сидел до той поры, пока дед Стулов к нему опять не притащился насчет трудодня. До чего же настырный дед!

Как у них разговор протекал, никто не знает. Но только председатель вышел вскоре в поле, к народу. А Стулов за ним проследовал, уже спокойный такой, и опять подошел к приезжим.

— Ну как, — спрашивает, начальство? За рыбкой, что ли, налаживаете? Хорошее дело! А на меня не гневайтесь — в пожилых годах у человека характер, известно, тяжелей становится. И хочу я у нас, образованных людей, поспросить насчет новостей в политике и нашей колхозной жизни. А то у меня, нечистый дух, радио Васька, внучок, поломал. Все ведь механики нынче стали! Вот и живу вторую неделю, как лешман какой, без духовного пропитания. Так что ежели не побрезгуете простым человеком — забирайте в компанию. И я час-другой бредешок в долю могу потаскать. Снасть-то у вас, гляжу, больно качественная. А насчет карасей не сомневайтесь. За этим продуктом к нам не только из области, а из самого центра руководство наезжает. Я вас на такое озерцо поставлю, что останетесь довольны и будете завсегда у нас брать.

Тощий уж очень обрадовался.

— Ах, — говорит, — это тот самый ершистый старожил? Очень приятно! Давай, милый человек, веди, показывай дорогу! Нам, брат, эти караси в городе вторую неделю спать не дают.

— Ну, а сегодня, — отвечает дед Стулов, — выспитесь, голубчики! Да вы обождите чуток! Я только за корзиной домой слетаю. Побольше корзинку взять для такого дела придется. Рыба-то у нас уж больно крупная.

Вскоре и отправились. Ходко пошла комиссия. Весело. Секретарша все хиханьки да хаханьки. Тощий, как в лес вошли, петь взялся. «Варяга» вначале. Затем «Священный Байкал». Басом. Все дятлов пугал. А толстый в хвосте шел, бредень тащил и больше у деда интересовался, почем в деревне мед, свинина, и советы давал, как из гусей жир вытапливать.

Идти решили на Деулинские озера. Самые это богатые у нас озера по карасю. Иной раз выпадет удача — пудов до двух за утро рыбы схватить удается… Только дорога к ним ломаная. Не каждый и найдет. Болото сначала, потом осинник молодой — вырубки. А дальше лес Раковский. Всякий лес, и тянется чуть не до Углича. В лесу и озера.

И с разговорами этими да с песнями — леший его разберет, как получилось. Перепутал, что ли, дед стежку? Никак не найдет осинника! Потом под горку небольшую вышли, а там из трех троп перекрестье. Дед по левой взял, шли, шли и в болото угодили. Чуть не увязли. Обратно сунулись, да, видно, промазали — бурелом, чаща! Долго плутали. Наконец опять на стежку выбрались, старую, мало хоженую. Пошли вперед, а тропа и кончилась — трясина. Обратно подались — тоже кончилась. И опять ломь да мочажины. Пот со всех градом. А тут еще тучки нашли и солнышка не стало видно. То ли день, не поймешь, то ли вечер? Так и закружился дед с комиссией в лукавом лесу Раковском.

Тощий больше всех разнервничался. Из ружья вверх палить начал. Пороху извел — это ужас, точно на войне! А все равно никто не откликается. Зашли, верно, уж очень далеко. И сел тогда дед на кочку.

— Обождите, — говорит, — упарился. И ежели вам душевно сказать, еще случая не бывало, чтобы деулинские караси кого до хорошего доводили. Это уж точно известно! Давайте-ка лучше отдохнем да побеседуем насчет развития нашей колхозной жизни. Потому что все равно мы теперь с дороги сбились.

Тут секретарша даже слезу пустила. Напугалась. И еще ее очень комары объели.

— Как же, — плачет, — дедушка! Неужели мы и правда заблудились?

— Чистая истина, — отвечает дед, — голуба моя! Здесь это дело обычное. Я в этом окаянном лесу разов восемь блудил. Никак не менее. Был един факт — неделю целую плутал. Корьем да брусницей питался. Ух, как вспомнишь, и отощал же тогда!.. А мучаешься ты, доченька, более от расчесов. Куснет комарик — терпи. Никак не чешись! И тогда много легче получается.

Тут и толстый запел:

— Из данного лесного массива нет лучше способа, как по научным приметам выбираться. Я вот читал, что если, к примеру, муравейник у дерева сложен, то фасадом обязательно в северные страны глядит. Так и определяют правильное направление.

— Золотые ваши слова, — говорит дед, — и люди вы сильно научные. Только где здесь муравейника взять, если кругом место болотистое? Тут за десять верст в округе живого муравья не сыщешь.

Замолчал толстый.

— Обождите, — говорит дальше дед. — Вроде я местность признавать стал. Чует сердце-вещун — должен быть поблизости просек старый. Схожу-ка я да разведаю. А вы пока здесь посидите.

И полез он от них в сторону. Только насчет просека дед сказал зря. Просто брюхо у него подвело. Есть захотелось. Нашел лужайку посуше, пристроился на пенечек. Корзинка у него в мешке была приспособлена за плечами. Развязал мешок и вынул четыре яйца крутых. Скорлупку облупил, посолил яички, съел. Еще два огурца соленых прихватил. Да пирога кусок со свиною печенкою. И все молочком топленым запил.

А потом вынул флакон небольшой со стеклянной пробкой, капель каких-то на ладонь накапал и натер себе лоб да щеки и распушил бороду.

Капли же были особенные. От комарья и прочего лесного гнуса. Охотник один их деду подарил, дачник. Замечательные капли: если намазался, то каждый комар тебя, как бы сказать, игнорирует.

Вернулся дед назад без спешки. И обнаружил в комиссии смятение полное.

— Что же, милые, — говорит, — не нашел я просека. Нету! Обмануло сердце-вещун. А выход сейчас единственный. Покориться надо!

— Как это покориться? — взвизгнула секретарша. — У меня с ночи маковой росинки во рту не бывало!

И как запустит в тощего здоровым сучком. Насилу бедняга увернулся.

— А так, — отвечает дед. — Совет мой до восхода солнышка думку о карасях бросить. А разжечь теплину и дежурство налаживать. Устраиваться на покой… А что голодно, то верно — голодно. Вы хотя бы птичку какую застрелили да на угольках обжарили.

Тут ему тощий дулю показал:

— Накося, — говорит, — выкуси, старая елка. Два заряда только и осталось. С этими сигналами я все патроны убухал.

— Ну что же, — согласился дед, — убухал, значит убухал, ничего не попишешь. Так, правду сказать, и спокойнее будет, чем кругом палить. А вот мы сейчас разожжем теплину и побеседуем в лесной тишине душевно насчет наших колхозных интересов. Тем более и времени хватает — вся ночь впереди…