Корона мечей - Джордан Роберт. Страница 71

Выдернув из-под чернильницы сложенный листок пергамента, Эгвейн задумалась, поглаживая его пальцами. Неужели в данном случае движущей силой являлась Фаолайн, а Теодрин только с ней соглашалась? Это казалось столь же невероятным, как если бы волк послушно следовал за овцой. Судя по выражению лица Фаолайн, «нелюбовь» было очень мягкое слово для выражения чувств, обуревавших ее в отношении Эгвейн. А раз так, Фаолайн наверняка понимала, что Эгвейн вряд ли сможет относиться к ней как к возможному другу. А если все это проделано по соглашению с кем-то из Восседающих? Неплохой способ устранить ее подозрения.

– Мать... – начала Фаолайн и замолчала с удивленным выражением на лице. Это был первый случай, когда она таким образом обратилась к Эгвейн. Однако, глубоко вздохнув, она твердо повторила: – Мать, я понимаю, нужно время, чтобы вы поверили нам, ведь мы никогда не держали в руках Клятвенный Жезл, но...

– Хватит об этом, – прервала ее Эгвейн. Осторожность, конечно, необходима, но не стоит перегибать палку. Она не позволит себе отказаться от помощи только из опасения заговоров и козней. – Вам кажется, что Айз Седай верят только потому, что они давали Три Клятвы? Люди, хорошо знающие Айз Седай, понимают, что, придерживаясь правды в основном, любая из них при необходимости способна вывернуть ее наизнанку. Мое мнение таково: Три Клятвы вредны в той же степени, а может, и в большей, в какой и полезны. Я буду верить вам до тех пор, пока не узнаю, что вы обманываете меня, и буду доверять вам, пока вы этого заслуживаете. То есть буду действовать так, как поступают по отношению друг к другу все люди. – Если хорошенько подумать, Клятвы на самом деле ничего не меняли. Учитывая возможность манипулировать Клятвами, они в какой-то мере даже увеличивали настороженность людей ко всему сказанному Айз Седай. – И вот еще что. Вы обе – самые настоящие Айз Седай. Чтобы я не слышала больше ни о каких испытаниях, или Клятвенном Жезле, или еще о чем-нибудь в том же духе. Хватит того, что вам пришлось лицом к лицу столкнуться со всей этой чепухой, нечего повторять ее, точно попугаи. Я понятно объясняю?

Обе женщины, стоящие по другую сторону стола, пробормотали, что да, им все ясно, и обменялись долгими взглядами. На сей раз у Фаолайн был такой вид, точно она колеблется. В конце концов Теодрин опустилась на колени рядом с креслом Эгвейн и поцеловала ее кольцо:

– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Теодрин Дабей, буду верно служить и повиноваться вам, Эгвейн ал’Вир, а иначе пусть меня лишат жизни и чести.

Эгвейн хватило только на то, чтобы кивнуть. Никакие ритуалы Айз Седай не содержали ничего подобного; так обычно лорды клялись своему правителю. Более того, не всякий правитель удостаивался того, что ему давали такую сильную клятву. Как только Теодрин с улыбкой облегчения поднялась с колен, ее место тут же заняла Фаолайн:

– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Фаолайн Оранде...

Большего Эгвейн не могла ни желать, ни требовать. По крайней мере, от любой сестры, если, конечно, та годилась на что-то большее, чем подать Амерлин плащ, когда поднимется ветер.

Закончив, Фаолайн осталась стоять на коленях.

– Мать... То, что я сказала... что не люблю вас... Мне кажется, я должна быть за это наказана. Если хотите, я сама назначу себе наказание, но вы вправе сделать это. – В ее голосе, так же как и в позе, ощущалось заметное напряжение, но оно было вызвано не страхом. Ее взгляд смутил бы и льва. По крайней мере, она страстно этого желала.

Эгвейн закусила губу, чтобы не рассмеяться. Чтобы сохранить спокойное выражение лица, потребовались определенные усилия. Сколько бы обе ни утверждали, что не являются полноправными Айз Седай, Фаолайн своим заявлением только лишний раз доказала, в какой степени на самом деле она была одной из них. Случалось, что сестры назначали сами себе наказание – чтобы добиться должного равновесия между обуревавшими их гордостью и смирением, равновесия, которое считалось очень ценным для души, – но, конечно, никто не напрашивался, чтобы его наказал другой. Наказание, наложенное другим, бывало, как правило, суровее. Если же оно исходило от Амерлин, то по определению должно было быть даже тяжелее того, которое накладывала собственная Айя. В любом случае многие сестры, принимая наказание, напускали на себя высокомерную покорность по отношению к воле вышестоящей Айз Седай; иными словами, высокомерно демонстрировали отсутствие высокомерия. Гордились своим смирением – так называла это Суан. А не велеть ли Фаолайн съесть кусок мыла? Уж больно злой у той язык. Интересно, какое у нее сделается лицо? Но вместо этого...

– Я не назначаю наказания за то, что мне сказали правду, дочь моя. Или за то, что меня не любят. Любить или не любить кого-то – твое личное дело, лишь бы это не мешало тебе оставаться верной своей клятве. – Клятва была достаточно сильной, но все же никто не взялся бы утверждать, что ее способен нарушить только Друг Темного. При желании можно найти способ обойти почти любую клятву. И все же... Если тебе угрожает медведь, а у тебя есть только пучок прутьев, чтобы отогнать его, то и они лучше, чем ничего.

Глаза у Фаолайн расширились, и Эгвейн, вздохнув, жестом велела ей подняться. Еще немного, и та уткнулась бы носом прямо в пыль.

– Для начала у меня будут для вас два поручения, дочери... – продолжала она.

Они слушали очень внимательно, Фаолайн – почти не мигая, Теодрин – задумчиво приложив палец к губам. Когда Эгвейн наконец отпустила их, они присели и произнесли в унисон:

– Как прикажете, Мать. Хорошее настроение Эгвейн, однако, быстро улетучилось. Как только Фаолайн и Теодрин ушли, Мери принесла на подносе завтрак. Эгвейн поблагодарила ее за мешочек с ароматными травами, на что та ответила:

– Иногда и у меня выдается свободная минутка, Мать.

Судя по выражению лица служанки, это замечание должно было напомнить Эгвейн, как мало трудится она сама и как перегружена работой Мери. Не лучшая приправа к тушеным фруктам. Выражение лица этой женщины способно заставить прокиснуть мятный чай, а свежую булочку – окаменеть. Чтобы не испортить себе аппетит, Эгвейн отослала Мери, прежде чем приступить к еде. Чай оказался жидким – один из тех припасов, которых оставалось совсем немного.

Содержание записки под чернильницей тоже вряд ли могло служить хорошей приправой к еде. «Ничего интересного в снах» – вот и все, о чем говорилось в коротком сообщении Суан. Значит, пытаясь что-нибудь выяснить, она тоже побывала этой ночью в Тел’аран’риоде; Суан нередко отправлялась туда. Теперь не имело значения, хватило ли у нее безрассудства гоняться за Могидин, или она занималась чем-то другим. Ничего и есть ничего.

Эгвейн скорчила недовольную гримасу – и не только из-за этого «ничего». Раз Суан минувшей ночью побывала в Тел’аран’риоде, значит, днем можно ожидать визита Лиане с жалобой. Суан строго-настрого запрещено использовать тер’ангриалы для путешествия в Мир Снов после того, как она пыталась обучить этому некоторых сестер. Не в том дело, что она знала ненамного больше их или что лишь некоторые сестры считали, что в подобном деле им нужен учитель; язык у Суан подобен рашпилю, а терпения и вовсе нет, вот в чем главная причина. Обычно Суан удавалось сдерживать свой нрав, но в двух случаях эти уроки сопровождались такими вспышками гнева, криками и стуком кулака, что Суан должна быть счастлива, раз все кончилось лишь категорическим запрещением пользоваться тер’ангриалами. Лиане, однако, получала один из них всякий раз, когда бы ни попросила, и Суан нередко использовала его по секрету от Восседающих. Это было одно из немногих яблок раздора между ними; обе с удовольствием отправлялись бы в Тел’аран’риод каждую ночь, будь такое возможно.

Все с тем же недовольным выражением лица Эгвейн направила искру Огня на уголок пергамента и держала его до тех пор, пока пламя не коснулось пальцев. Если кто-то вздумает рыться в ее вещах, не следует оставлять ни малейшей пищи для подозрений.