Записки рыболова и странника - Кисляков Николай Петрович. Страница 43

— Позавидовать вам можно, бабушка: столько жили, столько видели.

— Живи, внучек, правдой, — Бог веку прибавит.

Хорошо, легко говорить с такими людьми, открытыми, приветливыми.

Остаются позади Хопер, Ключанский. Дорога нехотя тянется вверх и выводит в горбатую безжизненную степь. Хлебные поля убраны, вспаханы на зябь. Отдыхает земля-кормилица, набирается сил к весне.

В наше время так удивительно видеть на дороге пешего, что догнавший меня газик останавливается сам собой. Через минуту знакомлюсь с секретарем парткома местного совхоза Николаем Федоровичем Горшковым. В лице Горшкова милостивая судьба подкинула мне самый настоящий клад.

— Если интересуетесь нашими местами, вы обязательно должны побывать на Ковшевом кургане, — с энтузиазмом говорит Николай Федорович. — Поехали. Это совсем рядом.

Вот и курган — высокий, величавый, ковылем сердобородый, верно хранящий не одну тайну веков, повидавший скифов, хазар, половцев, татар… На многие километры открывается глазу земля с этого кургана. Видна вся огромная излучина Хопра, окаймленная широким ожерельем леса, видны внизу блестки озер, поляны, а еще дальше по направлению к Медведице — степь и снова лес, но уже размытый синевой. Кажется, далеко ушел от Филинского, но вижу и Филинский и еще другие хутора.

Да что там Филинский! В дальней-дальней синеве чуть просматривается город Серафимович, а до него по прямой километров пятьдесят, наверно. Неброская, но какая притягательная родная сердцу красота открывается с кургана!

Говорят, что имя свое курган получил потому, что казаки нашли у его подножия огромный ковш из тех, коими пользовались работные люди, когда смолили судна. Возможно, ковш остался от петровских времен: ведь при Петре Первом на Хопре и его притоке Вороне строились судна и спускались отсюда по Дону до самого Азова.

Теперь стоит на Ковшевом геодезическая вышка. А было время, стояла на кургане другая — сторожевая, сбитая из дубовых стволов. Горшков помнит эту вышку мальчишкой — еще сохранилась.

И городки зарождались тут сторожевыми. По рекам проходила естественная граница. С весны, как только молодая трава могла уже прокормить татарский коней, ожидали набегов. Казаки, сами жившие тогда набегами да разбоями, охотно совершавшие далекие походы «за зипунами», зорко стерегли свои земли. День и ночь дежурили на вышке караульные.

Чу! Вот далеко-далеко за Хопром блеснул на солнце один шлем, другой. Вот ночью увиделось зарево костров. Тревога! Рядом с вышкой всегда стоял оседланный конь. Минута — и уже мчится всадник бешеным наметом поднимать казачье войско. Если опасность была особенно велика — спешно оповещалась вся сторожевая черта: наблюдатель поджигал бочку смолы, стоявшую на вышке. Тут же соседний пост поджигал свою бочку, за ним еще… Войско вовремя выступало навстречу налетчикам.

Стою на кургане и представляю там, на равнине, сшибающие в смертельной схватке конные лавы, слышу звон колоколов, дрожь земли. И поныне находят в этих местах то копье, то шлем, то кольчугу. Да, запомнился мне Ковшевой курган!

Невдалеке виднеется хутор Остроуховский, стекающий к реке по нагорному правому берегу. Прежде это был сильно укрепленный казачий городок, возникший значительно раньше многих станиц Прихоперья. Расположенный поблизости от Дона, Остроуховскяй считался важным сторожевым пунктом. На высокой горе, как и на Ковшевом кургане, день и ночь дежурили караулы. Казаки держали ухо остро — врасплох не застанешь. Отсюда и название хутора.

Таким богатым историей местам приличествует яркая легенда или быль. И она (легенда или быль?) есть.

— Поговаривают, — обыкновенным этак голосом сообщает Горшков, — что в наших краях войсковая казна схоронена.

Большой любитель сказок, делаю стойку и весь превращаюсь в слух.

— Но я об этом мало чего знаю, вы лучше порасспросите остроуховского хуторянина Ивана Михайловича Упорникова. Он давно эту историю раскапывает. Даже разрешение получил вскрыть гору, в которой будто казна схоронена. Просил помочь совхозной техникой.

— И?

— Да некогда нам возиться из-за каких-то предполагаемых двенадцати бочонков золота. Хлеб, откорм скота — вот наше реальное золото.

— Скорее, — кричу, — поехали в хутор!

Прощаемся с Николаем Федоровичем на окраине хутора — его властно зовут совхозные дела. Он показывает хорошо видный с горы дом Упорникова.

Пока иду, опасливо думаю: не из тех ли этот Упорников фанатиков, кои всю жизнь ищут клады, «достоверно» зная их местоположение и даже содержание. Оказалось, были у него в жизни совсем другие дела и переплеты.

В ноябре сорок первого учитель Упорников ушел добровольцем на фронт, а вернулся в ноябре же сорок четвертого, комиссованным по ранению. Сотрудник отдела контрразведки пятого Донского казачьего кавалерийского корпуса старший лейтенант госбезопасности Упорников снова стал учителем.

Будете в Ростове — передавайте привет бывшему командиру нашего корпуса Сергею Ильичу Горшкову. Он меня хорошо знает, — сказал в разговоре Иван Михайлович.

— Говорят, вы клад какой-то ищите?

— О, — улыбается Иван Михайлович, — это целая история, на сказку похожая, а я уверен, что никакая эта не сказка. Давно, еще до войны, слыхал я про чудо-клад, верил и не верил рассказам хуторян. А как вышел на пенсию, разговорился с одним стариком, очень заинтересовался, других пытать стал. Вот какая история выходит.

Еще до революции служил на Кавказе некто Егор Чечаев. Человек общительный, услужливый, Чачаев близко сошелся с одним горцем — древним стариком без роду и племени. Когда пришло время старику покинуть эту землю, призвал он к себе Чечаева и передал план. На плане было обозначено место захоронения войсковой казны предположительно не то татарской, не то горской, которую казаки отвоевали и спрятали. А находится это место на горе недалеко от хутора. И будто сделан в горе каземат с железной дверью и висят в том каземате на цепях двенадцать бочонков червоного золота. Сверху обозначают и охраняют клад два дуба-великана и шесть громадных камней.

Уволившись со службы, Егор Чечаев добрался до Остроуховского, отыскал по плану место. Поскольку в одиночку с такими камнями и раскопками было не справиться, сколотил Чечаев артель и под большим секретом поведал тайну. Артельщики — сплошь гольтепа, как и сам Чечаев, загуляли с радости в долг «под казну», и секрет раскрылся.

Хуторяне, навострив уши, следили за артельщиками. Темной ночью, взявши факелы, артель отправилась открывать клад. Только успели обрыть один камень, как кинулись на них из темноты вооруженные люди, повязали и посадили в холодную. Артельщики сумели при этом план не то уничтожить, не то спрятать и точного места нахождения казны не выдали. Атаман станицы Кумылженской, к юрту которой относился хутор, строго-настрогого запретил раскапывать гору. Сказывают, что одно время там казачий пост выставляли.

Собрав сведения о кладе, не раз побывав на месте, Упорников направляет письмо в Совет Министров и получает такой ответ:

«Ваше письмо в Совет Министров СССР о „чудо-кладе“ переслано Кумылженскому райисполкому для разрешения.

В связи с тем, что сведения о войсковой казне являются предположительными и неизвестно точно местонахождение, исполком райсовета рекомендует вам подключить для поисков и раскопок учащихся 5–8 классов Остроуховской 8-летней школы в порядке изучения истории родного края.

Председатель исполкома райсовета Н. Скоробогатов».

Прознав о письме, не только школьники, многие хуторяне хотели было придти на помощь. Не успели собраться — районное начальство почему-то передумало, самолично приехало в Остроуховский и запретило производить раскопки.

Казна не казна, а что-то там наверняка есть, — убежденно говорит Иван Михайлович. Посудите сами, на площадке выложены в ряд на определенном расстоянии шесть камней, каждый размером примерно в половину этой комнаты. Камни ежевичные, красноватые, значит. Таких в округе больше нигде нет. Как попали сюда эти камни? А рядом — пустота простукивается. Щупал шомполом — вроде свод обозначается. Да, что-то там есть. Понимаете, обидно будет, если помру, так и не разгадав этой тайны. Вы не подскажите, куда бы мне еще обратиться?