Новая весна - Джордан Роберт. Страница 16

Солнце все еще не прошло и полпути к зениту. По небу катились сгущавшиеся темно-серые тучи. Возможно, сегодня снова пойдет снег. Из-за снегопада стоявшая перед ними задача проще не станет. Впрочем, идти было легко, поскольку широкая, усыпанная гравием дорожка, которая вела между деревьями к Западной Конюшне, мимо крыла Башни, отведенного для Принятых, была расчищена. Разумеется, снег убрали не для удобства Принятых – просто в Западной Конюшне держало лошадей большинство сестер, и рабочие расчищали эту дорожку лопатами по два-три раза в день, если в том была необходимость.

Сама конюшня представляла собой вытянутое трехэтажное строение из серого камня, более вместительное, нежели главная конюшня Солнечного Дворца. На просторном мощеном дворе перед ней было не протолкнуться из-за толпы конюхов в грубых куртках, оседланных лошадей и гвардейцев Башни в шлемах и серых стальных кирасах поверх темных, почти черных мундиров и таких же темных плащах с изображением белой слезинки Пламени Тар Валона. Плащи-табарды с семью цветными полосами поверх кирас отличали знаменосцев и единственного здесь офицера. Брендас и Мейдани взбирались в седла, а полдюжины других Принятых, в плащах и капюшонах, вытянувшись цепочкой, уже ехали по направлению к Закатным Воротам в сопровождении своих гвардейцев. Морейн на секунду разозлило, что столь многие опередили их с Суан. Они что, совсем не собирались в дорогу, раз управились так быстро? Но зато они не знали, что на самом деле должны искать. Эта мысль вновь вернула ей хорошее настроение.

Протолкавшись сквозь толпу, Морейн отыскала свою гнедую кобылу. Ее держала под уздцы долговязая женщина-конюх, на узком лице которой читалось осуждение. Скорее всего, она хмурилась при виде Принятой, которая могла похвастаться собственной лошадью. Таких было очень немного – большинство не могло позволить себе содержать лошадь, да и возможность выехать за пределы Башни все равно выпадала чрезвычайно редко, – но Морейн купила себе Стрелу, отпраздновав таким образом получение кольца. Это проявление тщеславия, как она подозревала, едва не стоило ей вызова в кабинет Мериан. Но даже если и так, она не жалела о покупке. Кобыла была невысокой – Морейн терпеть не могла выглядеть маленькой девочкой, что было бы неизбежно на фоне крупного животного, – однако Стрела еще долго могла скакать после того, как выдыхались другие более статные лошади. Быстрый скакун – это хорошо, но выносливый – еще лучше. Стрела же обладала обоими качествами. Кроме того, она преодолевала такие препятствия, перед которыми пасовало большинство лошадей, наотрез отказываясь даже пытаться. Выяснение этого обстоятельства действительно стоило ей визита к Наставнице Послушниц. Сестры с неодобрением смотрели на Принятых, которые рисковали сломать себе шею. С очень большим неодобрением.

Женщина-конюх хотела сразу же отдать поводья, но Морейн, повесив суму на высокую луку седла, принялась расстегивать пряжки на седельных сумках. В одной лежал сверток – в салфетку были завернуты полбуханки черного хлеба, курага в вощеной бумаге и большой кусок светло-желтого сыра. Это было больше, чем она могла бы съесть в одиночку, но кое у кого из Принятых аппетит был не чета ее. Из второй сумки торчал деревянный полированный планшет, к которому прилагалась толстая пачка плотной бумаги и две хороших ручки со стальными перьями.

Зря взяла перочинный нож, с огорчением подумала Морейн, стараясь, чтобы лицо оставалось бесстрастным. Она вовсе не желала показывать конюху свое смущение. По крайней мере, она подготовилась ко всему.

В планшет также была вделана плотно закупоренная чернильница из толстого стекла. К вящему изумлению женщины-конюха, которое та даже скрывать не стала, Морейн не поленилась проверить, действительно ли она закупорена достаточно плотно. Что ж, эта женщина может усмехаться сколько ей угодно, даже не прикрываясь рукой, но Морейн не хотелось возиться с кучей перепачканной бумаги, если чернила все же протекут. Иногда она жалела о том, что слуги не смотрят на Принятых так, как послушницы.

Женщина-конюх отвесила ей иронический поклон, вручив, наконец, поводья, а потом нагнулась, сложив руки перед собой так, чтобы подсадить в седло, – еще один жест, в котором сквозила насмешка, – но Морейн презрела ее помощь. Натянув тугие перчатки для верховой езды, она одним махом взлетела в седло. Пусть-ка эта женщина посмеется над этим! Морейн посадили на ее первого пони – разумеется, его держали под уздцы, – как только она научилась ходить, не держась ни за чью руку, а первую настоящую лошадь ей подарили в десять лет. К несчастью, на юбке Принятой не было разрезов для верховой езды, и необходимость поправлять одежду в тщетной попытке прикрыть ноги несколько подпортила предполагаемый эффект. Причем дело было в холоде, а не в застенчивости. Ну... по крайней мере, не только в застенчивости. Заметив, что некоторые гвардейцы бесцеремонно поглядывают на ее ноги, обтянутые чулками и открытые чуть ли не до колена, Морейн вспыхнула от ярости. Стараясь не обращать на мужчин внимания, она огляделась в поисках Суан.

В ознаменование получения кольца она хотела купить лошадь и для Суан и теперь жалела, что позволила той отговорить себя: иначе Суан могла бы практиковаться сколько душе угодно. Теперь же она взбиралась на свою лошадь, крепкого серого мерина, с такими предосторожностями, что с виду совершенно безмятежное животное даже вывернуло шею назад и с испугом глядело на будущую наездницу. Суан чуть не выпала из седла, пытаясь засунуть в стремя вторую ногу. Когда это ей наконец удалось, она стиснула поводья с такой силой, что ее темно-серые перчатки натянулись на костяшках пальцев; на лице девушки застыло угрюмо-решительное выражение, словно она готовилась к тяжелому испытанию, которое могла провалить. Впрочем, для нее так оно и было. Суан вообще-то умела ездить верхом, но просто делала это очень плохо. Ее полуобнаженные ноги тоже привлекли взгляды некоторых мужчин, но она, по-видимому, ничего, не замечала. Впрочем, даже если бы она и заметила это, то, разумеется, ничуть не смутилась бы. Если верить Суан, работа на рыбацкой лодке требовала подтыкать юбку, оголяя ноги куда выше колена!

Когда обе девушки оказались в седле, стройный молодой офицер, шлем которого украшало короткое белое перо, выделил им в сопровождение восьмерых гвардейцев. Его лицо за решеткой забрала было, право же, довольно привлекательным, однако любой из гвардейцев Башни знал, что ему грозит, если вдруг ему вздумается улыбаться Принятым. Поэтому офицер, прежде чем отвернуться, взглянул на Морейн и Суан лишь мельком. Не то чтобы Морейн хотела, чтобы он улыбнулся, или жаждала улыбнуться ему в ответ – она ведь не какая-то безмозглая послушница! – но она бы с удовольствием, посмотрела на него немного подольше.

Командира их эскорта назвать привлекательным было трудно. Высокий, седоватый знаменщик с вечно хмурым видом и низким хриплым голосом, коротко назвавшийся Стилером, окружил девушек кольцом своих солдат и, не говоря больше ни слова, развернул длинноногого чалого мерина по направлению к Закатным Воротам. Гвардейцы пришпорили коней, спеша за ним, и тут девушки сообразили, что их гонят вперед, словно овец. Гонят! Морейн струдом сохраняла невозмутимость. Хорошая практика, кстати. Суан, однако, практиковаться, по-видимому, не желала.

– Мы должны ехать на западный берег, – окликнула она Стилера, сердито вперившись взглядом в спину знаменщика. Тот не отвечал. Колотя пятками по упитанным бокам своего серого, она нагнала командира, чуть не слетев при этом с седла. – Ты слышал меня? Нам следует ехать на западный берег.

Знаменщик громко вздохнул и, в конце концов, соизволил повернуть голову и взглянуть на Суан.

– Мне и приказано доставить вас на западный берег... – Стилер замолчал, словно раздумывая, какой титул следует употребить, обращаясь к ней. Обычно у гвардейцев не было причин разговаривать с Принятыми. Очевидно, ему так ничего и не пришло в голову, поскольку продолжил он без почтительных обращений и более твердым тоном. – И вот что: если кого-нибудь из вас поцарапают, то аукнется мне, а мне вовсе этого не хочется. Поэтому лучше не выезжайте из оцепления, ясно? Ну ладно, поехали. Иначе мы остановимся и не сдвинемся с места, пока вы не послушаетесь.