Судные дни Великого Новгорода - Гейнце Николай Эдуардович. Страница 2
Ошеломленной неожиданностью, Семен быстро обернулся и уже занес тяжелый меч, чтобы перерубить на двое напавшего на него, как Григорий Лукьянович, мгновенно отскочив в сторону, окликнул его.
– Карась!
Сиплый голос Малюты, его скуластая, отвратительная наружность, его космы жестких рыжих волос и, наконец, его глаза, горевшие огнем дикой злобы, слишком хорошо были известны Карасеву, чтобы он тотчас же не узнал грозного опричника и не опустил меч.
– Ты что тут затеял?.. Своих бить? – крикнул Малюта.
– Я бью не своих, а разбойников…
– Я тебе покажу рассуждать… Как смел ты поднять руку на царевых слуг!
– Царь не атаман разбойников… Суди меня Бог и государь, коли в чем повинен я, а невинных бить не дам, пока жив…
– Какие такие невинные?.. Каких тут невинных бьют… Ты не в своем уме, парень… Бьют изменников…
– Нет, Григорий Лукьянович, хорошо слышал я слова этой девушки…
Голос Семена дрогнул, и он рукой указал на как бы инстинктивно прижавшуюся к его коню, почти лишавшуюся чувств девушку.
– Да и злодей тот, которого уложил я первым, подтвердил, что этих женщин топить вели… В чем повинны они?.. – продолжал Карасев.
Малюта взглянул на девушку, и в глазах его сверкнул какой-то адский огонек.
– Краля-то, кажись, знакомая… Кабы по добру обратился ко мне, наградил бы я тебя, царского слугу, этим сокровищем… Отец ее, Афанасий Горбач, в изменном деле уличен и на правеже сдох под палками, а молодая, видно, сгрубила нашим молодцам…
При этих словах Григория Лукьяновича несчастная девушка как-то дико застонала и окончательно лишилась чувств.
Если бы Семен Карасев ловко не подхватил ее и не положил поперек седла, она бы упала на землю.
Занятый этим, он не успел даже ответить что-либо Малюте, но бросил на него лишь взгляд, полный непримиримой ненависти.
Тот же, между тем, продолжал с усмешкой:
– А теперь… невинность-то ее разберут после… Брось бабу, да и меч, оскверненный убийством своих и… следуй за мной. Бери его! – крикнул Малюта подоспевшим трем, четырем опричникам.
– Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом – пусть судит меня царь! Если скажет он, что губят народ по его указу – поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не верю! Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
Размахивая мечом, Карасев не давал к себе подступиться, отваги же броситься под шальной удар при виде убитых уже неожиданным ворогом у опричников не хватало.
– Вишь, он рехнулся, Григорий Лукьянович! – отозвался один из опричников. – Пусть идет к царю! – лукаво подмигнул он Малюте.
– Добро, пусть судит тебя царь, любимца своего… – поддакнул Малюта, не думая, чтобы горячему Карасеву удалось проникнуть к державному.
Сам он мысленно решил все-таки предупредить его и доложить Иоанну Васильевичу все дело предварительно, дабы колючая правда не представилась царю во всем неприкосновенном своем виде.
Озаренный этой мыслью, он повернул коня по направлению к Городищу, где были царские палаты.
Семен Иванов, все с поднятым высоко мечом, тоже выехал из толпы со своей драгоценной ношей.
Окружившие его опричники, казалось, застыли в неподвижности, как бы загипнотизированные видом твердо держимого меча, покрытого кровью, на лезвие которого весело играло яркое февральское солнце.
Съехав с моста, Семен тихо двинулся по пустынным улицам города, думая свою горькую думу и неотводно глядя на лежавшую недвижимо, поперек седла, свою невесту, дочь именитого новгородского купца, Елену Афанасьевну Горбачеву.
II. Начало судных дней
Описанные нами в предыдущей главе душу потрясающие сцены, имевшие место у Волховского моста, явились как бы финальными картинами той кровавой драмы новгородского погрома, разыгравшейся в течение января и февраля месяца 1570 года в «отчине Святой Софии».
Но еще месяца за два до наступления «судных дней» люди новгородские уже чувствовали сгустившуюся атмосферу, уже ожидали надвигающуюся грозу.
В начале ноября 1569 года в Новгород прибыл посланец царя – опричник, имя которого уже было заклеймено в России презрением и ужасом, Григорий Лукьянович Малюта-Скуратов.
Именем царским новгородский воевода был потребован ко владыке, где уже сидел Малюта со своими приближенными опричниками.
Воевода явился вместе с представителями города.
Вслед за ним собрались конецкие старосты и бояре владычные.
Григорий Лукьянович встал и сказал:
– Господа власти, идемте к святой Софии. Там я доложу волю государя нашего, великого князя Ивана Васильевича.
Слова эти всех озадачили. Что бы это значило? Какие новости в храме святой Софии поведает грозный посланец царский.
– Глянько-те, идем мы, а за нами кибитка едет с опричными людьми и со стрельцами, – говорили друг другу новгородцы, идя в собор.
Перекрестившись, вступили все они в святое место. У многих сильно почему-то забилось сердце. Не даром молвит пословица: «ретивое-вещун».
– Все ли здесь? – зычным голосом окликнул Малюта, когда толпа сановников остановилась под куполом храма.
– Все!
– Андрей и Семен, делайте свое дело! – крикнул Григорий Лукьянович, – и двое стрельцов, выступив вперед, пошли на солею перед царскими вратами.
Один из стрельцов влез по приставленной к иконостасу лесенке и стал отдергивать гвоздики у ризы на иконе Богоматери.
Во храме все стихло, затаило дыхание.
– Готово, государь Григорий Лукьянович! Повели взымать кому ни на есть! – крикнул стрелец, отогнув край иконной визы и спустившись на земь.
– Господа власти и лучшие люди новгородские, – обратился Малюта к представителям города, – Государь и великий князь Иван Васильевич повелел избрать между вами мужа, кому вы доверяете, для одного дела… Назовите мне этого избранника вашего!..
Поднялся шепот и после непродолжительных пререканий выдвинули старосту Плотницкого конца, мужа именитого, пользовавшегося общим почетом в городе – купца Афанасия Афанасьевича Горбачева, по народному прозвищу Горбача, седого, благообразного старца.
– Изволь-ка ты, почтенный, влезть по лесенке к иконе Богородицы, к Знаменью, – обратился к выборному Малюта.
Тот повиновался.
Остановясь наравне с иконою, он вопросительно посмотрел на Малюту.
– Заложи руку под ризу, где отогнуто, и поищи: нет ли между иконой и ризой чего ни на есть, а буде ущупаешь, вынь и давай сюда.
Слова эти прозвучали в никем не нарушаемой тишине. Казалось, никто не смел дохнуть в напряженном ожидании. Взоры всех были устремлены на икону и на выборного.
Последний запустил руку за ризу и вынул оттуда бумажный столбец! Это было дело одного мгновения.
Степенно, со столбцом в руке, сошел он с лесенки и, подошедши к Малюте, подал ему.
Григорий Лукьянович развернул свиток и, возвратив доставшему, велел читать громко вслух.
Удивление слушателей росло с каждым новым словом никому неведомых условий, заключенных будто бы с королем польским Жигмонтом о предании ему Великого Новгорода и о призвании на княжество под его королевской рукой князя Владимира Андреевича.
– Совсем это неподобное дело… – прошептал про себя Афанасий Афанасьевич и бросил свиток.
– Читай! – крикнул с яростью в голосе Малюта. – Не кончил еще… не все…
Горбачев стал читать снова. Начался длинный перечень подписавших. При произнесении своего имени каждый из присутствовавших невольно вздрагивал.
– Слышите?.. Что скажите? – зарычал Малюта, когда чтец кончил.
В церкви все безмолвствовало.
– Посмотрите поближе подписи, похожи ли на ваши? – спросил Григорий Лукьянович.
– Я не писал, а подпись свою по сходству отрицать не могу и не смею… – отозвался первый Горбачев.
То же сказали и остальные.
– Воровски это сделано, милостивец, воровски!.. – объяснили все хором.
– Воровски?.. – повторил Малюта. – Стало быть, подлог подозреваете?.. Изрядно… Представим государю, что здесь было… и воровство укажем… несомненное, да получим приказ, что дальше делать. Перед вами все было, мы тут не причем…