Год обмана - Геласимов Андрей Валерьевич. Страница 32

– Саня! – крикнул кто-то из ворот рынка.

Он обернулся и махнул в ту сторону.

– Иду! Ни фига без меня не можете! Ну, давай, – он снова повернулся ко мне и протянул руку. – А то хочешь, я тебя на работу возьму?

– Я подумаю.

На руке у него был вытатуирован аккуратный «Феррари».

– Нравится? – сказал он, заметив мой взгляд. – Классная наколка. После больницы сделал. Ну, давай! Заходи, если чего надумаешь.

Я стоял и смотрел ему вслед, пока он не обернулся.

– Слышь, – крикнул он. – А ты чего в травматологии-то лежал?

– Да так, – махнул я в ответ. – Бандитская пуля.

Когда он исчез за воротами рынка, я выбросил в урну журнал с портретом Шумахера.

Теперь я стал ездить к Марине на дачу практически каждый день. После отъезда моего «иркутского родственника» «домоуправление неожиданно решило поменять все трубы в доме», и это, разумеется, потребовало моего присутствия. Вслед за этим мне пришлось вплотную заняться своим ранением, поскольку в Москве проездом оказался «знаменитый экстрасенс», который мог излечить последствия самых серьезных травм одним лишь прикосновением. Естественно, я не мог упустить такой шанс, поэтому Сергею еще несколько дней пришлось обойтись без моего общества. Потом я несколько раз эпизодически отлучался по менее значительным поводам, но так или иначе мне всегда приходилось что-нибудь врать. Ложь снова стала неотъемлемой частью моей жизни. А что еще мне оставалось? Не мог же я сказать, что езжу к Марине. Вряд ли Сережа понял бы меня правильно. Я уж не говорю про Павла Петровича.

На даче было хорошо. Сначала мне не совсем нравилось то, что там постоянно ошивались Маринины однокурсники, но со временем я к ним привык и, когда они не приезжали, даже без них скучал. Чаще всего появлялись Репа и длинноволосый Рамиль, с которыми я познакомился в свой второй приезд. Иногда бывали другие, но эти приезжали почти каждый день. Им надо было репетировать свой спектакль, а эти двое были заняты во всех сценах, где играла Марина. Со временем я догадался, что они приезжают на дачу из-за нее. Не в том смысле, что у них там что-то такое с ней было, а в том, что они понимали ее положение. Ей было трудно ездить каждый день в Москву из-за маленького Мишки, да и с деньгами после смерти Ильи Семеновича теперь все стало не слава богу. Я еще несколько раз пытался всучить ей сколько-то долларов, но она была как каменная стена.

– У нас еще много картошки, – улыбаясь, говорила она, и я заталкивал свои баксы в задний карман.

Короче, мне нравились эти двое. Они явно не собирались бросать Марину в беде.

Судя по всему, я им нравился тоже. Во всяком случае, они любили мой джип. Если на свой счет я еще мог сомневаться, то в их чувствах к моей машине был абсолютно уверен.

– Классная у тебя тачка, – говорил Рамиль, развалившись на заднем сиденье.

– Хороший аппарат, – одобрительно гудел Репа.

– Что бы мы без тебя делали?

– Ездили бы на электричке, – улыбался я в ответ.

– А чем ты вообще занимаешься?

– В смысле?

– Да отвяжись ты от него, – гудел Репа. – Радоваться надо, что человек нам помогает.

– Да я же так, в принципе, только хотел узнать.

– Засунь свои принципы себе сам знаешь куда.

– Грубый ты, Репа. Неотзывчивый.

– Это у меня только голос такой. А на самом деле я беленький, пушистый и с хвостиком.

– Все очень просто, – смеялся я. – Мне работать не надо. Я внебрачный сын Черномырдина.

– Так мы, значит, братья! – кричал Рамиль. – У тебя вот тут есть родимое пятно?

По вечерам, когда они заканчивали репетировать, мы пили чай на веранде. Марина заваривала его со смородиновым листом, и мы подолгу болтали, не вставая из-за стола до тех пор, пока солнце не пряталось за верхушками деревьев. После заката в лесу становилось прохладно, и тогда не было ничего приятнее на свете, чем горячая кружка чая в руках. По ночам было уже по-настоящему холодно, поэтому перед отъездом мы каждый вечер добросовестно топили печку.

– А то приедем завтра, – говорил Рамиль, – а вы тут уже скукожились.

– Я и сама умею огонь разводить.

– Не знаю, не знаю. На самом деле тут требуется профессионал. Видишь, как пламя переходит от этого полена к остальным? Видишь, как стелется? Думаешь, это само так получилось? Нет, дорогая моя. Годы усиленных тренировок плюс золотая медаль первой степени на курсах подготовки юных пожарников.

– Ты самый невероятный болтун, – смеялась Марина. – Собирайся скорей. Михаил тебя ждет уже пятнадцать минут.

– Все в порядке, – отвечал я. – Лично мне спешить некуда.

– Я не болтун, – говорил Рамиль. – Я умный, талантливый и обаятельный.

Сначала меня удивляла манера их поведения, но постепенно я к ней привык. Сама их профессия требовала от них того, чтобы они отличались от остальных людей. То, что у нормального человека считалось бы хвастовством или даже, может быть, наглостью, у этих артистов проходило как «очаровательная» выходка. Временами меня коробило от их шуток, но я смотрел на Марину, и она делала мне глазами знак, чтобы я не обращал внимания.

Вскоре трава по утрам начала покрываться инеем. Она все еще оставалась зеленой, но, когда я приезжал пораньше, на ней серебрился аккуратный белый налет. Рамиль называл его радиоактивным осадком. Мы даже не заметили, как выпал первый снег. Осенью вообще все происходит незаметно.

– Снегу-то навалило, – сказал как-то Репа, входя на веранду и стуча ботинками о порог. – Надо же, в первый раз – и сразу так много.

– Сдурел, что ли, «в первый раз»? – немедленно откликнулся Рамиль, закрывая печную дверцу и поворачиваясь красным лицом. – На прошлой неделе уже был снег, и второго числа тоже.

– А сегодня какое?

– Здрасьте! Сегодня четвертое.

– Уже ноябрь?

– Проснулся! До премьеры осталось всего ничего, а ты никак текст не выучишь.

– Поехали кататься на лошадях, – подала голос Марина. – На снегу знаете как красиво.

– Поехали! – закричал Рамиль. – Достал уже этот Чехов!

– Я не знаю, – прогудел Репа. – Мне, правда, надо текст учить. Десять страниц еще... Но так-то я, в общем, не против...

Они все посмотрели на меня.

– Я вас, конечно, отвезу, – сказал я. – Но... на лошадь я больше не сяду.

– А что значит «больше»? – спросил Рамиль.

Когда мы приехали в то место, с которым у меня были связаны довольно противоречивые воспоминания, снег покрывал уже практически все. Он до сих пор продолжал падать.

– Как в сказке, – сказала Марина, ловя руками крупные медленные хлопья.

– А я что говорил, – пробурчал Репа.

– Молчал бы уж, – отозвался Рамиль. – Тебе вообще надо было дома сидеть и учить слова.

– Слушай, ну почему у меня так плохо запоминаются роли? – вздохнул Репа.

– А ты знаешь, что он учудил на последнем показе? – повернулся Рамиль ко мне.

– Да ладно тебе, – прогудел Репа. – Другие покруче делают оговорки.

– Он вышел на середину сцены и вместо того, чтобы сказать: «Кто-кто, а я-то уж знаю, что такое русский дух», взял да и брякнул: «Кто-кто, а я-то уж знаю, что такое русский бух». Прикинь! А там целая куча журналистов. У мастера в тот день юбилей отмечали. Как давай там все ржать, а Репа, главное, стоит и не уходит. Глаза сделал большие и стоит на одном месте.

– Я же говорю, я не заметил, что оговорился.

– И ты прикинь, каким он это голосом сказал! – продолжал смеяться Рамиль. – Он же раскатил это по всему залу таким басом... У всех просто мурашки побежали по телу.

– Хватит вам, – сказала Марина, запуская в Рамиля снежком. – Пошли к лошадям, пока снег не растаял.

Весь лес вокруг конюшни был в снегу. Мы шли по едва заметной тропинке сквозь пелену кружащихся хлопьев, которые плавно опускались нам на плечи.

– И главное, ни ветерка, – сказал Рамиль, нагибаясь, чтобы зачерпнуть пригоршню снега. – С детства люблю его есть.

– Снег есть нельзя, – сообщил маленький Мишка, который, как собачонка, мотался вокруг нас взад и вперед.