Друсс-Легенда - Геммел Дэвид. Страница 73

— Как ты тут? — спросил он.

— Хорошо. Я слышал, ваша вылазка не имела успеха?

— Горбена не оказалось в шатре.

— Что стряслось, Друсс?

Воин понурил голову и не ответил. Зибен слез с постели, подошел к нему, сел рядом.

— Ну давай, старый конь, выкладывай.

— Я убил Бодасена. Он выскочил на меня из темноты, и я его зарубил.

Зибен положил руку ему на плечо.

— Ну, что теперь скажешь?

— Скажи, почему это выпало именно мне?

— Хотел бы я это знать. Но ведь не ты переплыл океан, чтобы убить его, Друсс. Он сам явился сюда. Да не один, а с целым войском.

— У меня в жизни было так мало друзей. Эскодас умер в моем доме. Бодасена убил я сам. А тебя притащил умирать здесь, на забытом врагами перевале. Я так устал, поэт. Не надо было мне вовсе приходить сюда.

Друсс встал и вышел. Погрузил руки в бочку с водой, умылся. Спина болела, особенно под лопаткой, куда много лет назад вонзилось копье, и докучала вздутая жила на правой ноге.

— Не знаю, слышишь ли ты меня, Бодасен, — прошептал он, глядя на звезды, — но я сожалею, что это выпало мне. Ты был мне хорошим другом в лучшие времена. С тобой можно было идти в горы.

Он вернулся в палатку и увидел, что Зибен уснул на стуле. Друсс бережно поднял его, перенес на кровать и укрыл теплым одеялом.

— Совсем ты у меня плох, поэт. — Он пощупал Зибену пульс — сердце билось сильно, но неровно. — Не бросай меня, Зибен. Я отвезу тебя домой.

Как только утренняя заря позолотила вершины, Друсс сошел по склону, чтобы снова занять свое место в строю.

За восемь страшных дней Скельн превратился в бойню, усеянную разлагающимися трупами и пропитанную смрадом. Горбен бросал на перевал легион за легионом, но все они возвращались ни с чем. Тающие ряды защитников спаивало мужество черного воина с топором, чье мастерство ужасало вентрийцев. Одни называли его демоном, другие богом войны. Вспоминались старые предания. Победитель Хаоса вновь являлся у вентрийских лагерных костров.

Только Бессмертные не ведали страха. Они знали, что перевал предстоит очистить им, и знали, что это будет нелегко.

На восьмую ночь Горбен наконец уступил настойчивым просьбам своих генералов. Время шло, и перевал следовало взять не позднее завтрашнего дня — иначе дренайская армия запрет их в этом проклятом заливе.

Приказ был отдан, и Бессмертные принялись оттачивать мечи.

На рассвете они тихо встали и построились серебристо-черными рядами за ручьем, лицом к трем сотням человек, преграждавшим им путь на Сентранскую равнину.

Дренаи устали, измучились вконец, глаза у них ввалились.

Абадай, новый командир Бессмертных, вышел вперед и вскинул меч, молча отсалютовав по обычаю своего полка. Клинок опустился, и Бессмертные двинулись вперед. Три барабанщика в задних рядах забили мрачную маршевую дробь, в воздухе сверкнули мечи.

С угрюмыми лицами дренаи смотрели, как движется на них цвет вентрийского войска.

Друсс теперь вооружился щитом. Его голубые глаза не выражали ничего, зубы стиснуты, рот превратился в тонкую линию. Он напряг плечи и глубоко вздохнул.

Вот оно, испытание. Вот он, великий день.

Удача Горбена против решимости дренаев.

Друсс знал, что Бессмертные чертовски хорошие воины, но сейчас они сражаются лишь ради славы.

Дренаи же — гордые люди и сыны гордых людей, потомки воинственного народа. Они сражаются за свою родину, жен и детей, рожденных и нерожденных. За свободу своей земли и за право самим выбирать свою судьбу, как подобает вольным людям. За эту мечту сражались Эгель и Карнак — и несчетное множество других подобных им мужей.

Князь Дельнар стоял позади Друсса и смотрел на вражеских солдат, не в силах сдержать невольное восхищение их строевой выучкой. Он перевел взгляд на Друсса и подумав, что без него дренаи ни за что не продержались бы так долго. Друсс, точно якорь в бурю, держит корабль носом к ветру — и судно борется со стихией, не разбиваясь о скалы и не переворачиваясь. Сильные черпают мужество в его присутствии. Он являет собой нечто постоянное в изменчивом мире — силу, на которую можно опереться.

Бессмертные приближались, и Дельнар почувствовал, как нарастает страх в рядах дренайских воинов. Воины переминались на месте и крепче сжимали щиты. «Пора тебе сказать свое слово, Друсс», — с улыбкой подумал князь.

И Друсс, ведомый чутьем прирожденного воина, поднял топор и проревел навстречу Бессмертным:

— Идите сюда и умрите, сукины дети! Я Друсс, а это — ваша смерть!

Ровена собирала цветы в садике за домом, когда боль ударила ее под ребра, пронзив навылет. Ноги подогнулись под ней, и она упала среди зелени. Пудри увидел ее от выходящей на луг калитки и бросился к ней, зовя на помощь. С луга прибежала жена Зибена Ниоба. Вдвоем они подняли лишившуюся чувств Ровену и внесли ее в дом. Пудри всыпал ей в рот порошок наперстянки и, зажав Ровене ноздри, заставил ее выпить воды из глиняной чаши.

Но на этот раз боль не прошла. Ровену отнесли наверх и уложили в постель, а Ниоба верхом отправилась в деревню за лекарем.

Пудри сидел подле Ровены. На сморщенном личике застыла тревога, темные глаза были влажными от слез.

— Прошу тебя, госпожа, не умирай, — шептал он. — Прошу тебя.

Ровена покинула свое тело, с жалостью глядя глазами души на лежащую внизу грузную фигуру. Морщины, седеющие волосы, темные круги под глазами. Неужто это она? Неужели эта изношенная оболочка — та самая Ровена, которую много лет назад увезли в Вентрию?

И как постарел и съежился бедный Пудри. Бедный, верный Пудри.

Чувствуя зов Истока, Ровена закрыла глаза и стала думать о Друссе.

На крыльях ветра Ровена былых времен взмыла над домом, впивая сладость воздуха и наслаждаясь свободой, что ведома лишь небожителям. Земля проносилась под ней, зеленая и плодородная, с золотыми заплатами кукурузных полей. Реки казались атласными лентами, моря — покрытыми рябью озерами, города — суетливыми муравейниками.

Мир превратился в блюдо, выложенное голубыми и белыми самоцветами, потом в камушек, обкатанный морем, и, наконец, в маленькую искорку. Ровена вновь подумала о Друссе и взмолилась:

— О, не теперь еще! Дай мне взглянуть на него в последний раз!

Краски замелькали перед ней, и она, кружась, полетела вниз сквозь облака. Под ней золотом и зеленью замелькали поля и луга Сентранской равнины, богатой и обильной. К востоку как будто туча, серая и безжизненная, лежала на земле—и Скельнские горы казались складками на ней. Ровена спускалась все ниже и наконец повисла над перевалом, глядя на вступившие в битву войска.

Друсса нетрудно было найти.

Он, как всегда, стоял в гуще боя, орудуя своим смертоносным топором.

Ровену охватила глубокая печаль, пронзившая болью ее душу.

— Прощай, любовь моя, — сказала она и обратила взор к небесам.

Бессмертные столкнулись с дренаями, и сталь зазвенела о сталь под неумолчный бой барабанов. Друсс обрушил Снагу на чье-то бородатое лицо, уклонился от смертельного выпада, вспорол нападавшему живот. Вражеское копье поранило ему лицо, меч задел плечо. Оттесненный на шаг назад, Друсс уперся каблуками в землю, рубя окровавленным топором серебристо-черные ряды перед собой.

Под напором Бессмертных дренаи медленно отступали назад.

Мощный удар расколол надвое щит Друсса. Отшвырнув его от себя, воин перехватил Снагу обеими руками. Гнев, который он испытывал, превратился в ярость. Глаза полыхнули огнем, сила вливалась в его усталые, ноющие мышцы.

Дренаев оттеснили уже шагов на двадцать. Еще десять — и перевал станет шире. Там защитники не удержат его.

Друсс оскалился, точно мертвая голова. Линия по обе стороны от него прогнулась, как лук, — только он один стоял недвижимо. Бессмертные, напиравшие на него, валились, как колосья. Сила переполняла его.

Он начал смеяться.

Это был страшный смех, от которого кровь в жилах врагов леденела. Снага вновь обрушился на лицо солдата, отбросив его на ряды товарищей. Друсс ринулся вперед и рассек грудь следующему, а после принялся рубить налево и направо. Люди шарахались от него в стороны, в строю Бессмертных открылась брешь. С яростным ревом Друсс врубался все глубже. Сертак и Диагорас следовали за ним.