Вырождение. Современные французы - Нордау Макс. Страница 72

Нравственность, как сильная внутренняя потребность человека, сложилась в течение бесконечного ряда поколений. Она, как и всякий другой органический инстинкт, подвержена извращению, заключающемуся в том, что отдельный орган или весь организм работает и не в состоянии иначе работать, как наперекор нормальным своим задачам и естественным своим законам. Извращение вкусовых ощущений приводит больного к тому, что он жадно поглощает всякие мерзости, вроде разлагающихся органических веществ, нечистот, гноя, мокроты и т.п. При извращении обоняния он предпочитает запах гнили аромату цветов. При извращении полового инстинкта он предается наклонностям, прямо противоречащим основной цели этого инстинкта, т.е. продолжению рода. При извращении нравственного чувства больной соблазняется действиями, которые вызывают в нормальном человеке отвращение и ужас. В этом случае эготизм проявляется не в тупом равнодушии к преступлению, а уже в пристрастии к злу и к преступлению. Эготист сочувствует другим лицам, разделяющим его настроение, совершает преступления, когда только может удовлетворить своей склонности, и даже признает за ними то обаяние красоты, какое для нормального человека имеет только добро.

Это нравственное помешательство видоизменяется согласно индивидуальным особенностям данного лица и общественному классу, к которому он принадлежит. Когда эготист принадлежит к подонкам общества — это вышедший из колеи субъект, который ворует при случае, поддерживает половые сношения со своими сестрами или дочерьми и т. д., или же преступник по профессии и привычке. Когда он образован и материально обеспечен или когда он даже пользуется влиянием, он совершает злодеяния, свойственные высшим классам, другими словами, направленные к удовлетворению не элементарных потребностей человека, а более утонченных наклонностей. Он бывает светским донжуаном и разрушает семейное счастье лучшего друга, незаконным образом присваивает себе наследства, злоупотребляет чужим доверием, интригует, сеет семена раздора, лжет. На престоле он бывает лютым зверем или всемирным завоевателем, Карлом Злым, Жилем де Ре, этим прототипом «Синей бороды», Чезаре Борджиа или Наполеоном I. Когда нервная система недостаточно сильна, чтобы вырабатывать непреодолимые принудительные импульсы, или же мускулы отказываются им повиноваться, то эти преступные наклонности не выходят из области фантазии. В таком случае эготист только в идее предается злодеяниям; если он писатель, то будет измышлять философские системы для оправдания своей извращенности или воспевать ее в красноречивой прозе, звучных стихах. Таким образом в области литературы возникает демонизм и декадентство. Демонисты и декаденты отличаются от преступников только тем, что первые ограничиваются грезами и словами, а вторые имеют решимость и силу перейти к действию. Но те и другие должны быть причислены к антиобщественным существам.

Есть еще и другой признак эготизма, присущий всем больным этого рода, именно их неспособность приспособляться к окружающим их условиям. Отсутствие этой способности составляет одну из самых поразительных особенностей психопатов и служит причиной постоянных их страданий и даже гибели. Оно обусловливается состоянием их центральной нервной системы. Неизбежным предположением возможности приспособления является точное знакомство с условиями, к которым нам приходится приспособляться. Невозможно избежать ямы на дороге, когда ее не видишь; нельзя избежать удара, когда его не ожидаешь; трудно вдеть нитку в иглу, если не видишь ясно ушка и не владеешь твердо рукой. Все это очевидно. То, что мы называем господством над природой, фактически является приспособлением. Мы изучаем природу, знакомимся с ее особенностями и устраиваемся так, чтобы силы ее совпадали с нашими собственными желаниями. Мы устанавливаем колесо там, где вода падает в силу естественного закона; мы проводим провода к тому месту, куда мы хотим подвести электрический ток. Без знания природы приспособление невозможно, а без приспособления мы не можем воспользоваться ее силами. Психопат к приспособлению неспособен, потому что он не имеет точного понятия об условиях, к которым ему приходится приспособляться; а не имеет он о них точного понятия потому, что, как мы выяснили, нервная система его ненормальна, и он внимательным быть не может.

Побудительная причина всякого приспособления, как вообще всякого усилия (приспособление ведь не что иное, как своего рода усилие),— это желание удовлетворить данную органическую потребность или избежать какого-либо страдания. Другими словами, приспособление имеет целью доставлять наслаждения и ослаблять или устранять страдания. Поэтому человек, неспособный к приспособлению, гораздо менее, чем нормальный человек, в состоянии доставлять себе наслаждения и устранять страдания. Он поминутно наталкивается на неприятности, потому что не умеет их избегать, тщетно старается сорвать вкусный плод, ибо не умеет схватить ветку, на которой он висит.

Эготист представляет собой разительный пример этого рода. Он неизбежно страдает от окружающих его условий и людей. Основное его настроение поэтому недовольство: он возмущается и природой, и обществом, и общественными установлениями, вызывающими в нем обиду и раздражение, потому что он не умеет в них найтись. Он постоянно протестует против всего существующего и силится его ниспровергнуть. В своем знаменитом труде «Les origines de la France contemporaine» Тэн признает источником якобинства «чрезмерное самолюбие» и «догматическое умствование». «В двадцать лет,— говорит он,— когда молодой человек вступает в жизнь, он чувствует, что она не мирится ни с его разумом, ни с его гордостью. К какому бы обществу он ни принадлежал, оно не согласуется с требованиями чистого разума, ибо оно не создано философом-законодателем на основе простого принципа, а является продуктом многообразных и изменчивых потребностей сменявшихся поколений... Далее, как бы ни были совершенны учреждения, нравы и законы, они не удовлетворят молодого человека, потому что существовали до него и он их сам не одобрил, они избраны его предшественниками, которые по собственному желанию дали им те или другие культурные, государственные и общественные формы. Никто не спрашивает, нравятся ли они ему, он должен с ними мириться и походить на лошадь, против воли впряженную в телегу, которую ей приходится тащить... Можно ли удивляться, что он восстает против порядков, установленных помимо него?.. Вот почему большинство молодых людей... когда они оканчивают курс в гимназии, более или менее якобинцы. Это болезнь, сопутствующая росту». Иначе говоря, чрезмерное самолюбие приводит молодых людей к протесту против учреждений уже готовых, следовательно, установленных или избранных помимо них; догматическое же умствование заставляет их признавать бессмысленным данный общественный строй, потому что он «является результатом не логического мышления, а истории». Но кроме этих двух источников якобинства, указанных Тэном, существует еще третий, наиболее существенный, ускользнувший от его внимания,— это неспособность психопата приспособляться к условиям, его окружающим. Эготист по органическим причинам осужден быть пессимистом и якобинцем. Но перевороты, им желаемые, проповедуемые и, может быть, совершаемые, бесплодны для прогресса. Он, как революционер, разыгрывает роль наводнения или урагана как средства очистки улиц. Он не расчищает целесообразно почву, а слепо все разрушает и этим отличается от предусмотрительного новатора, истинного революционера. Последний по временам действительно ведет погрязшее в тине, страждущее человечество в новую обетованную землю, но только в случае необходимости беспощадно разрушает развалины, чтобы очистить место для новой целесообразной постройки. Эготист разрушает все, полезное и бесполезное; ему и в голову не приходит очистить место для новой постройки после разрушения; он наслаждается видом заросших бурьяном развалин, потому что всякое здание мозолит ему глаза. Таким образом, между нормальным революционером и якобинцем существует целая пропасть. У первого есть положительные идеалы, он знает, к чему стремится, а второй положительных идеалов не имеет и вовсе не знает, чем ему заменить порядки, возбуждающие его гнев. Он даже и не задумывается над этим вопросом: он чувствует только, что все его раздражает, и стремится дать волю своему туманному, неумному неудовольствию. Поэтому нелепая потребность вечного протеста нередко направляется на воображаемое зло, преследует ребяческие цели или борется с благотворными и мудрыми законами. Эти субъекты то образуют «общества, отвергающие снимание шляпы при поклонах», то восстают против обязательной прививки оспы, то ратуют против народных переписей и, не опасаясь стать смешными, ведут эту бессмысленную кампанию столь же серьезно и шумно, как истинные революционеры защищают, например, отмену невольничества или свободу человеческой мысли. К неспособности приспособляться к окружающим условиям присоединяется у эготистов еще и болезненная страсть к разрушению, вообще часто наблюдаемая при тупоумии и слабоумии и разных формах помешательства. В детях страсть к разрушению нормальна, соответствует их потребности давать мышцам работу. Но у детей страсть к разрушению скоро заменяется потребностью созидания. Последняя, однако, предполагает внимание, которое отсутствует у психопата, и поэтому последний никогда не переходит от беспорядочных, случайных порывов к обдуманному творчеству. Недовольство как последствие неспособности к приспособлению, недостаток симпатии к ближнему как следствие неуменья вдуматься в его положение и страсть к разрушению как следствие задержки умственного развития в совокупности порождают анархиста, который, смотря по силе принудительного импульса, либо довольствуется составлением книг или произнесением речей в народных собраниях, либо же становится динамитчиком. Высшее же проявление эготизма доводит человека до помешательства Калигулы, похвалявшегося тем, что он «смеющийся лев», считавшего себя выше обыкновенных законов, гражданских и нравственных, и желавшего, чтобы у человечества была одна голова, чтобы одним ударом отсечь ее.